Оспожинки - Аксенов Василий Павлович - Страница 14

В болотники обулся, куртку рыбацкую надел, в карман её два мятных пряника засунул. Взял спиннинг и рюкзак. Пошёл.

– Ну, с Богом… Долго-то не езди.

– Постараюсь.

– Уж постарайся… Наталью жалко, баба-то хорошая, – то ли мне, то ли уже себе только говорит мама. – Двух сыновей, без малого не в одиночку, вырастила, подняла, и оба пьют… Не приведи Гос подь… Всегда Его просила, пусь уж хошь как, пусь уж и бедность, но лишь бы дети мои пьяницами не стали…

– Ну, я поехал.

– Ну, ступай.

Захватив с собой из-под навеса штыковую лопату и топор – на всякий случай, – вышел я за ворота.

День тёплый, пригожий. С печалью, но без тревоги. Ветерок южный, слабый, почти не ощутимый, – нежной волной касается лица и отступает, напоминая детство почему-то. Опять ни облака, как и вчера. Купол небесный синий, без помарки.

Рядом с домом, на электрических проводах, галки расселись плотными рядами – как провода от них не обрываются. Галдят. К этому сроку их уже обычно нет в деревне – нынче с отлётом что-то задержались. Осень, возможно, будет затяжная.

На макушке высокого, электрического же, столба сидит ворона, жительница местная, блестит на солнце, как стеклянная, – даже не смотрит на сородичей, хвостом презрительно к ним повернувшись.

Ещё и ласточки нас не покинули – в небе летают, словно томагавки.

На пожухлой за лето мураве, за ложком, лежит на боку, запрокинув морду, чей-то рыжий кот, словно мужик мертвецки пьяный, – птицы шумят, я хлопаю воротами и дверцами машины, а он и ухом не ведёт, – так разморило бедолагу.

Воздух ясный. Даль – как на прописанной до мелочей картине реалиста. Камень чётко проступает – осыпи его, хребты, распадки. Как на снимке – без движений. Так, конечно, ненадолго. Нет – в этом, по крайней мере, – постоянства. Во второй половине дня, когда он, день, с утра красный, и вовсе разыграется, замельтешит зыбко над Камнем марево, заволнуются на нём вершины лиственниц и сосен – и тогда картина смажется и исказится, оживёт и снимок сразу. Если только вдруг, заморочив и заморосив, погода не изменится. Но на то, что с ней произойдёт что-то неожиданное в ближайшее время, не похоже: в небе ласточки, к земле не жмутся; и не жалуется мама – редкий случай, – кости у неё на дож не ломит. Так что дня-то три-четыре, может быть, и постоит, а потом и лето бабье, даст Бог, оправдается.

И картошку засухо удастся, может, выкопать. За ручьём, в заброшенном огороде с завалившейся местами изгородью, произвольно засеянном, приезжие юнцы, в светлых трикотажных куртках-ветровках с накинутыми на голову, как у католических монахов, капюшонами – закрывшись ими от мошки, скорей всего, не от людей же, – коноплю, как дрозды, обчищают, наполняя ею сумки, – по сторонам не озираются. Возле ручья стоит их иномарка белая, солнце тускло отражая стёклами тонированными.

Будто – сидела и – нечаянно упала со столба, сорвалась с него ворона – соскользнула. Совсем близко к спящему коту, чуть ли не в метре от него, уселась грузно, но беззвучно на поляне и вокруг, словно разведчик, огляделась – опытная. Кот ей покою, сонный, не даёт – это понятно, – обязательно его разбудит, что и за птица, нет её вреднее. Отец мой их, помню, ворон этих, недолюбливал, не жаловал. С войной как-то у него это было связано. И говорил он на них обычно: то «досужие», то «большеротые».

Мне они, вороны, кажутся смешными. Но быть с ними, досужими и большеротыми, надо начеку, в этом я убедился: оставил однажды, купаясь, на берегу Кеми часы – ведь утащила. В клюве уж у неё, вынырнув из воды, увидел их – мне на прощание блеснули. На Камень с ними полетела. Зачем, спрашивается, они ей понадобились? В своей башке имеет и часы, и навигатор. Как цацку их в жилье своём повесить? Возможно. Сбросить на камни, выше залетев, вандалке, варварке, – вот это, думаю, вернее.

Положил в «ниву» спиннинг, рюкзак, топор отцовский и лопату штыковую. Масло в картере проверил – в норме. Сел в машину. Ключ зажигания в гнезде, здесь я его и не вытаскиваю, не закрываю и машину – народ не пакостный у нас – бояться нечего. Могут бензин, конечно, слить, только не наши, а залётные, из Елисейска. Те, вот случается, и промышляют. Той стороной, где бак, или к стене, или к поленнице приткнёшь машину – выручает.

Аккумулятор новый – сразу завелась. Прогрел мотор – едва дождался, всегда на это не хватает мне терпения. Снял с ручника, под гору покатился.

Мама в окне – не проводив меня, и отдыхать не ляжет – всё так. Рукой махнул ей; перекрестила, в путь благословляя, – легче мне стало на душе.

Обогнув полукольцом деревню по околице, на тракт вырулил, проехал по нему ровно восемь километров. Тут – без каких-либо проблем: грейдер доску стиральную ровняет раз в неделю – хоть и колотит, но не страшно – рессоры терпят – предназначены.

Машин разных, не как раньше – бензин теперь дорогой, не всем доступен, – ходит здесь мало – пыль над дорогой не висит сплошной завесой, как когда-то, только за мной, за моей «нивой», шлейфом оранжевым взмывает; и долго-долго после будет оседать она – безветрие.

Свернул в сторону, на просёлок, возле приметных, к одному столбу прибитых, трёх дорожных знаков: «Крутой подъём», «Сужение дороги» и «Зигзаг», с многочисленными на них вмятинами и облупинами от винтовочных – пульками, и ружейных – дробью и картечью, выстрелов, – кто-то, нетрезвый, меткость отрабатывал, или мальчишки развлекались – тем и другим закон не писан.

Только свернул, и тут уж так: едва пробиться. Хоть и «нива» грязь месить большая мастерица, хоть и покрышки, как поехал из Исленьска, поменял с обычных, городских, на вездеходовские. Лебёдки нет. Купить всё собираюсь. Да ведь китайские, других пока не видел. А брать китайскую – себе дороже. Раньше так, по крайней мере, было.

Два раза засадил машину намертво в глубоких колеях – не смог управиться – стащило. После подкапывал и под мостами, а глина плотная, к лопате липнет, вязкая – едва управился. И под колёса всякий хлам лесной, благо полно того, подкладывал. И всё же, слава Богу, выбирался. Не пришлось топать в Ялань – за трактором. Только туда четыре километра, обратно столько же, понятно. И ноги тут, пойдёшь, сломаешь. Решил: назад поеду, буду осторожнее. Надеюсь выполнить это решение, нетерпеливый. Чтоб жизнь себе не усложнить.

Дорога, как сейчас любят выражаться, напрочь убитая – не только эта, все вокруг, лес-то вывозят отовсюду, тракт ещё кое-как поддерживают, – и восстанавливать её никто не будет, оживлять, хотя убийцы и известны. Кто их заставит? Некому. А им самим, «убийцам», наплевать – им здесь не ездить – взяли своё и убрались. Ну, не своё, конечно, а чужое… Как украли. Была бы польза. Не видна.

Кручу, и руль из рук едва не выбивает. Это уже и не дорога, а траншеи и окопы – место боёв кровопролитных. Как в Сталинграде. Или под Москвой. Кто только с кем здесь воевал? Места, которыми пытаюсь ехать, в прошлом чудесные, не узнаю – не заблудился ли? – как будто после артобстрела, после ковровой ли бомбёжки. Кто ж нас решил завоевать? Может, уже завоевали? Но сами мы себе здесь уже точно не хозяева. Только пока? Или навечно?

Предки мои, как по отцовской линии, так и по материнской, кто по долгу государевой службы, кто в поисках лучшей участи, прибывшие сюда в первой половине семнадцатого века, те, что в своё время эту землю обустроили, к ней относились уважительно. Спать животом на ней и то вот возбранялось. Ну а уж плюнуть на неё – вовсе считалось преступлением. Дед мне за это уши, помню, драл. «Листок сорви, шельмец, – так наставлял меня, – в листок уж… всё-таки… то… как поганец». Кому другому можно врать – что никогда порядка не было, мол, – но я-то знаю, как здесь было. Даже при красных, коммунистах, не оскорблялась так земля. Ну, удобрениями, может быть, чрезмерными лишь. Ныне же эти поля, предками раскорчёванные и распаханные, каждое лето в прошлом засеваемые и убираемые, зарастают; леса изводят, как сорняк. Мы вымираем с каждым годом, ну, может, нам и поделом, иного и не заслужили. Но вот взглянуть на всё это с космической высоты, отстранённо, не получается, ума для этого недостаёт, уж по земле им хоть бы шаркать. Имя одно мне – маловер. Согласен. Дьякон Андрей ещё… Ну, ладно. Дьякон Андрей тут ни при чём. Сам от себя устал я – всё и ною.