Нейромания. Как мы теряем разум в эпоху расцвета науки о мозге - Сэйтл Салли - Страница 38

Когда в реальных делах защита представляет в качестве доказательства томограмму мозга, результаты бывают разными. Иногда представление томограмм, кажется, помогает защитнику добиться снижения наказания или оправдания своего клиента, но в других случаях они не оказывают практически никакого влияния. Но, как мы увидим далее, почти нет сомнений в том, что нейробиологическое объяснение в противоположность психологическому или социальному порождает совершенно иные взгляды на моральную ответственность. Оправдание типа «мой мозг заставил меня сделать это» ослабляет приписываемую ответственность в гораздо большей степени, чем заявление «мое несчастное детство заставило меня сделать это». В первом случае формулировка в терминах нейронауки предполагает некий внутренний процесс, неизбежно ведущий к единственно возможному поведению. Но когда теория поведения выражена в психологических терминах, почему-то легче представить, как та же самая личность могла бы действовать по-другому. Это когнитивное искажение, которое может быть усилено предъявлением томограммы мозга (42).

В 2005 году психолог Джон Монтероссо со своими коллегами обнаружил, что предоставление испытуемым физиологических объяснений типа «химический дисбаланс» для таких преступлений, как поджог или убийство, приводит к более высоким показателям оправдания, нежели психологические объяснения в духе жестокого обращения в детстве. Психологи Джессика Герли и Дэвид Маркус обнаружили, что свидетельства экспертов, включающие либо изображения мозга, либо описания того, как произошло повреждение мозга, приводят к оправдательному вердикту приблизительно трети обвиняемых — значительно более высокий уровень оправдания, чем в отсутствие неврологического объяснения.

Аналогично в 2003 году психолог Венди Хит со своими коллегами исследовала воздействие широкого спектра объяснений преступного поведения, включая биологические, психологические и средовые объяснения. Исследователи сообщали, что испытуемые оценивали биологические причины как заслуживающие большего доверия и предполагающие меньшую виновность нарушителя закона. И наконец, в 2012 году исследователи Университета Юты просили настоящих судей, ведущих процессы, просмотреть вымышленное дело, в котором молодой психопатичный человек зверски избил ресторанного менеджера. Некоторые судьи читали показания нейробиолога, который обследовал обвиняемого и обнаружил, что у него есть ген, связанный с насильственным поведением и проявлением безразличия к страданиям других. И эти судьи в среднем выносили приговор к 13 годам лишения свободы — на целый год меньше, чем средний срок наказания, присужденный судьями, которые не видели показаний о генетике и насилии (43).

В свете этих данных легко понять, почему адвокаты, занимающиеся делами несовершеннолетних, были взбудоражены решением Верховного суда по делу Симмонса. Хотя слово «мозг» не появлялось где-либо в письменных высказываниях мнений членов суда, большинство мнений давали ясно понять, что их решение основывалось на «эволюционирующих стандартах добропорядочности, которые символизируют прогресс развивающегося общества». Реформаторы прославляют это решение как награду за их многолетние усилия по привлечению науки о мозге к борьбе за снижение длительности наказаний несовершеннолетним и за содержание склонных к насилию малолетних преступни

ков в уголовных реабилитационных центрах, а не в исправительных учреждениях для взрослых. Как сказал об этом один из реформаторов, новая «точная наука» нейровизуализации должна побудить правовую систему рассматривать несовершеннолетних как находящихся в «естественном состоянии» пониженной дееспособности (44).

Оправдание «мой мозг заставил меня сделать это» ослабляет ответственность в гораздо большей степени, чем заявление «мое несчастное детство заставило меня сделать это».

И понеслось. В деле 2010 года «Грэхэм против штата Флорида» Верховный суд США запретил пожизненное наказание без права досрочного освобождения для несовершеннолетних, совершивших нелетальные преступления, чтобы дать преступникам «шанс показать рост и зрелость». Хотя дело не вполне опиралось на нейробиологию, судья Энтони Кеннеди, письменно выступивший от имени большинства, упомянул о ней, заметив, что «биологическая основа отличия юношеского поведения обеспечивает еще больше оснований для заключения, что поведение несовершеннолетних следует связывать с меньшей степенью виновности, чем аналогичное поведение взрослых».

Подобное утверждение было высказано в формулировке мнения большинства в деле «Миллер против штата Алабама» 2012 года, где Верховный суд вынес решение, что обязательное пожизненное заключение без права досрочного освобождения для малолетних убийц нарушает конституционную защиту от жестоких и необычных наказаний. На уровне штатов законодатели Калифорнии в 2012 году одобрили законопроект, позволяющий некоторым малолетним преступникам, приговоренным к пожизненному заключению без права на досрочное освобождение, получить это право после 25 лет отбывания наказания. «Нейробиология дает ясно понять... контроль над побуждениями, планирование и навыки критического мышления [у тинейджеров] развиты не полностью», — сказал спонсирующий сенатор, который сам является детским психологом (45).

На таком политическом фоне, однако, продолжают существовать некоторые неудобные реалии, которые выступают против привлечения подросткового мозга для объяснения поступков склонных к насилию тинейджеров — всех скопом под одну гребенку. Прежде всего, нейронаука мало что добавляет к тому, что и так уже знает каждый родитель. Тинейджеры, особенно мальчики, могут быть безрассудными. Они ездят слишком быстро, пьют слишком много и съезжают на скейтбордах по лестницам. Но в случае Кристофера Симмонса — до какой степени незрелость его лобных долей и миндалевидного тела объясняет его действия? Его преступление, в конце концов, не было импульсивным: у Симмонса был план убийства еще до того, как он вторгся в дом миссис Крук. Ему и не требовалось обладать полностью сформированным мозгом, чтобы понимать, что сбрасывать человека с моста — это неправильно. Среднестатистический девятилетний ребенок уже понимает необратимость смерти (46).

По правде говоря, существует большое разнообразие подросткового поведения. Отчасти это объясняется тем, что мозг существует в определенной культуре и обстоятельствах. Представьте подростков, которые должны заботиться о младших братьях и сестрах, потому что их родители работают. Быстрое взросление на основе жизненного опыта или в качестве реакции на требования, предъявляемые другими людьми, может развить хорошо отточенную способность к суждениям и самодисциплине. Таким образом, подростковый мозг развивается в динамической среде, которая его изменяет. Большинство подростков, имеющих тайные фантазии о насилии, не воплощают их. Уровень подросткового насилия и убийств заметно варьирует в разных странах. Подростковая преступность в некоторых доинду- стриальных сообществах возросла на протяжении одного или двух последних поколений под влиянием нововведений с Запада, в частности телевидения (47).

Отсюда урок: хотя нейробиология подросткового мозга помогает нам дать правдоподобное биологическое объяснение, почему подростки могут быть импульсивнее взрослых, она мало что говорит нам о каждом отдельном малолетнем преступнике.

Может показаться жестоким обвинение адвокатов по делам несовершеннолетних в преувеличении степени влияния незрелого мозга на поведение подростков (по словам самих адвокатов, эта степень практически равна 100%). Но помимо благих намерений этим реформаторам было бы неплохо помнить, что нейробиологические свидетельства — это палка о двух концах: если мозг тинейджеров позволяет трактовать их как неспособных нести ответственность, то какие последствия это предполагает для тех прав и возможностей, которыми они сейчас обладают? Возможно, они недостаточно зрелы, чтобы заключать контракты, как на этом настаивает один сенатор штата? Или делать аборты, как заявляют активисты «защиты жизни»?[67] Или играть в компьютерные игры с элементами насилия, как того хотят защитники прав потребителей? (48)