Легендарный барон - Князев Николай - Страница 23

Начальник штаба и комендант города реквизировали для этой цели лучший в городе дом и повезли барона осматривать его будущее жилище. Не выходя из автомобиля, он окинул взглядом отведенный ему двухэтажный особняк и спросил: «Подумали ли вы о том, что я буду делать в этих палатах? Устраивать, что ли, приемы?» И приказал тотчас раскинуть для жилья и для штаба две обыкновенные юрты на окраине города, вблизи Да-хурэ. По этому поводу барон разразился следующим приказом по дивизии: «Нет людей глупее, чем у меня в штабе. Приказываю чинов штаба и коменданта города лишить всех видов довольствия на три дня. Авось, поумнеют»[25].

В назначенный для мобилизации день к штабу барона собралось несколько сот ургинцев из числа тех, которые воздерживались до поры до времени от добровольного вступления в унгерновские полки. Построились. Вышел Ивановский со списками. Через минуту из юрты показался сам грозный барон. С неизменным ташуром в руке, в малиновой шубе — новой, но уже изрядно засаленной, с орденом на груди, в мягких сапогах, он легкой походкой подошел к правому флангу.

Началось представление штаб-офицеров. «Полковник — инженер Ф.» — «Вы нужны мне.» — «Генерального штаба подполковник О.» — «Вы потребуетесь позднее.» — «Генерального штаба подполковник И.» — «Этой сволочи мне не нужно». — «Ученый агроном Р.» — «Придите ко мне сегодня». И представление офицеров было закончено в самом энергичном темпе. Нижних чинов и молодежь барон разбил на группы по семейному признаку. «Семейный?», — спрашивал каждого барон— «Где семья?»— «В России». — «Направо. Остаешься». В ту же категорию попали многосемейные ургинцы. Остальные были зачислены в отряд.

Штаб-офицеры получили приказание лично представиться начальнику дивизии. Беседа барона с некоторыми из них была не лишена известной доли оригинальности. По словам полковника Кастерина, барон Унгерн молча подошел к нему вплотную и, указывая на орден Св. Георгия, красовавшийся на груди полковника, быстро спросил: «Что это?» Кастерин покосился в направлении бароновского пальца и ответил, что это Георгиевский крест. «Что это такое?», — повторил вопрос барон. Кастерин решил отрапортовать несколько подробнее: «Орден святого великомученика и победоносца Георгия, жалуемый гг. офицерам за храбрость». — «Да нет. Я не о том Вас спрашиваю. Скажите — кто пожаловал?», — совершенно уже нетерпеливо произнес барон. «Государь император», — доложил тогда полковник. Складка на лбу барона разгладилась. С любезностью светского человека он усадил полковника, предложил курить и выразил удовольствие видеть его в рядах своей дивизии. Интересно, какой прием ожидал бы полковника, если бы орден был заслужен им в революционное время?

На следующий день после завоевания Урги барон разделил войско на отряды, численностью от четырех до шести сотен каждый. Один из отрядов, в составе 1 русской, 1 бурятской и 3 монгольских сотен 8 февраля уже шел на север для преследования китайцев. Во второй половине февраля месяца 1921 г. барон располагал следующими силами: 9 русскими сотнями, 1 башкирской, 1 татарской, 4 бурятскими, 1 японской, 7 монгольскими, 3 харачино-чахарскими и 2 тибетскими сотнями. Из взятых в Урге орудий сформировано 2 дивизиона и одна отдельная батарея, всего 16 орудий. Пулеметные же части были сведены в отдельную, самостоятельную единицу, разделенную на команды, по 10 станковых пулеметов в каждой.

Несмотря на мобилизацию, русские и мусульманские сотни вышли из Урги в неполном составе. Лишь впоследствии, после нескольких боев с большевиками, они были доведены до нормального состояния за счет пленных красноармейцев. В апреле месяце того же года Унгерн сформировал четырехсотенный полк из бывших гаминов, взятых в плен генералом Резухиным. Помощник командира этого полка и все младшие офицеры были в нем китайской национальности. Но командовал полком поручик Попов и во главе сотен стояли русские офицеры. После неудачного похода на Троицкосавск, в июне 1921 г. барон расформировал этот полк, оставив у себя лишь две сотни более или менее боеспособных добровольцев.

Об офицерском составе унгерновских частей следует сказать, что на 70 % он принадлежал к русской национальности. На равных с ними основаниях служили буряты-казаки. Японской добровольческой сотней, насчитывавшей в своих рядах до 80 бойцов в момент выхода из Даурии, командовал капитан Судзуки, по унгерновской, так сказать, линии сотню возглавлял толковый и боевой офицер, штабс-капитан Белов. В дивизии насчитывалось несколько офицеров из татар и башкир и 2–3 монгола (Дугар-Мэрэн принят чином сотника).

Вопрос о чинопроизводстве был разрешен бароном не без остроумия. А именно: по должности начальника отдельной дивизии в даурский еще период барон имел право назначать военных чиновников. Такой чиновник нес в сотне службу младшего офицера, отличаясь от прапорщика лишь тем, что носил на плечах узкие погоны. Когда же с выходом в Монголию Унгерн оторвался от атамана Семенова, которому принадлежало право производства в офицерские чины на Дальнем Востоке, барон начал «переименовывать» чиновников в прапорщики. При производстве в следующий чин (исключительно за боевые отличия) в приказе писалось, что тот или иной офицер «представляется к производству». По установившемуся порядку, «представленный» получал все права и преимущества, связанные с новым чином, тотчас же после отдачи приказа по дивизии. Об этих производствах — представлениях барон докладывал атаману, как главнокомандующему, при каждой оказии. И атаман со своей стороны слал в Ургу ответные приказы, с утверждением всех представлений[26]. В награду за Ургу барон получил от атамана право самостоятельного производства в чин прапорщика. Для производства в следующие чины сохранен был порядок представлений.

Возвращаясь назад, позволю себе добавить, что в феврале 1921 г. барон сформировал лишь два полка. Это были: 2-й конный полк, составленный из 4 русских и 2 монгольских сотен с есаулом Хоботовым во главе, и 3-й конный полк, первоначально из пяти, а затем из шести сотен, из которых две сотни были русские, две бурятские и две монгольские. Командовал полком подъесаул Янков. Вследствие трудно объяснимых, точно неизвестных мне причин барон относился с пренебрежением к службе связи. Поэтому ни при полках, ни в штабе дивизии не имелось соответствующих команд.

Унгерновские полки имели весьма эффектное обмундирование: разноцветные тарлыки (кафтаны монгольского покроя), светло-синие, малиновые, красные, голубые, синие рубашки и шаровары; белые папахи; широкие пояса из цветного шелка. Само по себе понятно, что не только верхняя одежда, но и белье было построено из добротного китайского шелка. Восточные народности сохранили свое национальное обмундирование. Лишь вместо шинелей они получили синие суконные тарлыки. По этим тарлыкам впоследствии мы издали распознавали своих всадников от чужих. Сотня должна была иметь в головном взводе семь синих тарлыков, а разведка не сильнее взвода — три, вне зависимости от национальности всадников. Как уже упомянуто, барон намечал осенью одеть свои части в кожаные куртки и галифе.

Уже к началу июля 1921 г. унгерновское интендантство заготовило несколько тысяч комплектов такого обмундирования. Но обстановка сложилась к тому времени столь катастрофично, что запасы пришлось бросить в Урге.

Крупный скотопрогонный пункт, почтово-телеграфная станция и один из самых значительных центров религиозного значения, Чойрын-сумэ (в просторечье Чойрын), находится на Калганском тракте, в 250 верстах к югу от Урги. В этой географической точке скрещивались и там разветвлялись дороги, идущие по всем направлениям Внешней Монголии, поэтому китайское командование устроило здесь промежуточную базу снабжения своих гарнизонов Восточной, Северной и Западной Монголии. Сумэ (монастырь) расположен у южной оконечности Чойринского горного массива, неожиданно взлетевшего ввысь среди спокойного гобийского полу степного, полухолмистого ландшафта и как бы внезапно оборвавшегося отвесными скалами над самыми монастырскими стенами. Чойринский массив «высоко поднимает свои вершины и издали манит к себе путника. Сложен он из гранитов, представляющих лабиринт ущелий, трещин и отвесно ниспадающих утесов и скал, лепящихся уступами в живописном беспорядке и уходящих остриями гребней в голубую высь» (П. К. Козлов. Три года в Монголии).