Десантники «Сил Спасения» - Каплан Виталий Маркович - Страница 49

Всё это длилось какую-то неуловимую долю секунды, потом исчезло. Тропинка была как тропинка, сосны как сосны, в белёсом от жара и духоты небе всё так же зависло неподвижное солнце. И Костя не мог понять, почудилось ли ему или…

Он ускорил шаги, потом едва не побежал. Несмотря на жару, его тряс озноб. Мысли в голове вращались с бешеной скоростью, сталкивались, дробясь на бесформенные частицы. Перед глазами плыли ослепительно-яркие синие круги, острые, словно заточенные клинки.

Потом в мире что-то неуловимо изменилось. А может, не в мире, а в нём, внутри. Была чернота, чернота со всех сторон, но почему-то она оказалась ослепительной и жгучей, точно расплавленный свинец, и он плыл в этой черноте, в едких волнах, он задыхался и кричал, но никто не слышал его крика. Да он и сам не слышал. Волны вдруг сделались тяжёлыми, стальными, они сдавливали грудь, и глухо трещали рёбра, и невыносимая боль растекалась по жилам. И в то же время Костя знал, что идёт по лесной тропинке, что сквозь кроны сосен пробиваются жаркие солнечные лучи, а из травы на него глядят спелые земляничины.

Потом всё это кончилось. Он вышел на просеку. Та тянулась вдаль до сизого, расплывающегося в душном воздухе горизонта. Широкая, заросшая ежевикой и какими-то высокими – едва ли Косте не по грудь – травами, она казалась руслом высохшей реки. С обеих сторон, точно берега, её ограничивали тёмные стены леса. А посередине торчали решетчатые башни высоковольтки.

Теперь – прямым ходом до станции. Наверное, придётся долго ждать электричку – они тут, само собой, редко ходят. Домой он доберётся только к вечеру. Мама, конечно, устроит ему… Ещё бы, целый день ребёнок, некормленный, болтается неизвестно где, мобильник его не отвечает. Кошмар!

Знала бы она, где ребёнок болтался четыре года… Впрочем, она не узнает. Да и никто никогда не узнает. Такое никому не расскажешь. И даже не из-за того, что не поверят. Что не поверят – и ежу понятно. Подумают, что он просто лапшу на уши вешает. Или того хуже – пришьют ему какую-нибудь психболезнь, потащат к добрым докторам… Весёлое дело… Но это даже не главное. Главное – если уж рассказывать, так всё, без утайки. Как он был Помощником на Группе, как мечтал о Стажёрстве… Как издевался над пацанами, давил их и мучил, а крысы-сгустки сидели где-то рядом и кушали.

Но всё же, как он мог? Ну ладно, пускай давали Питьё, которое отшибало память о доме. Пускай он верил, что всю жизнь провёл там, в Корпусе. Но память памятью, а вот совесть чем ему отшибло? Тоже Питьё поработало? Хотя нет, нечего Питьём прикрываться. Не так уж сильно оно и действовало, кое-что он всё-таки помнил.

Нет, отшибленной памятью не оправдаешься. И с отшибленной памятью можно быть человеком, а можно – дерьмом. А он… А он верил во всю их муть – Распределение, Предназначение, одно Большое Общее Дело… Конечно, умом верил, а не печёнками-селезёнками. Ну какое ему, Косте, дело до целей Предназначения? Это ведь потом, не скоро и не здесь. А что здесь? Должность Помощника, приятное ощущение власти, надежда выслужиться до Стажёра… А зачем ему нужно было Стажёрство? Да и что он знал о Стажёрах? Чем они живут, что делают? Он и видел-то вблизи только одного Стажёра, Валеру, который учил их Боевым Методам. Завидовал ему. А чему завидовал? Куртке его форменной с зелёными нашивками? Его звезде с кривыми лучами? Или хотелось самому стать таким же уверенным и сильным, так же, со снисходительной ленцой, гонять ребят в спортзале? А может, Стажёр – всего лишь навсего начальник над Помощниками? А Серпет – начальник над Стажёрами и Наблюдательницами, а Сумматор – начальник над Серпетом? И ведь есть наверняка начальничек и над Сумматором. Целая лестница выходит, один начальничек над другим, и все мечтают залезть повыше, и боятся сверзиться со своей ступеньки, и потому они излучают страх и злобу, а сгустки затаились где-то рядом, хихикают и жрут. Вон какую хитрую машину закрутили… Впрочем, что толку рассуждать? Ведь он сам целых четыре года был деталькой этой машины, послушным таким колёсиком, сам кормил сгустки.

И ничего уже не исправить, не переделать. Санька уже на Первом, да и не он один, наверное. А сколько их будет ещё? Этого он никогда не узнает. Он вырвался, он здесь, а они остались на том, на тёмном берегу. Другие Помощники станут пороть их «морковками», заставлять чистить зубными щётками унитазы и маршировать. А они будут прилежно глотать Питьё, орать Благодарственное Слово и учиться чему-то омерзительному на уроках Энергий. И кому-то из них суждено отправиться на Первый Этаж, в зловещую неизвестность. И крысы будут по-прежнему хихикать, Серпет – назначать Помощников и Стажёров, Сумматор – ворочать пространствами и галактиками, а потом они устроят это своё Распределение – и на Землю мутной волной хлынут подготовленные к власти Десантники и устроят здесь огромный мрачный Корпус, от которого уже некуда будет бежать. И пускай это случится не сегодня, не завтра, а может, через тысячу лет – но ведь случится.

Нет! Не сможет он вернуться домой и жить как ни в чём не бывало. Нельзя радоваться жизни, нельзя собирать землянику и глядеть в небо, если за спиной остаётся тёмная громада Корпуса. Ну а что делать-то? Что он может? Ничего ведь не может.

И тут Костя замер. Неожиданная мысль вечерней звёздочкой зажглась в голове. В самом деле, он же знает ход! Ход из проклятого Замыкания в Натуральный Мир, сюда! Он прошёл этим ходом – значит, смогут пройти и другие. Он их выведет! Пускай это будет страшно, но он поведёт их сам. Им уж не надо будет мыкаться, точно слепым котятам.

Жаль, ничего этого не случится. Незачем тешить себя бесполезными фантазиями. Ведь он не сможет уйти обратно. При одной только мысли о крысах охватывает леденящая дрожь. Ладно, в тот раз их разогнал Белый, но сейчас Косте пришлось бы действовать самому. А он – не Белый. Разве владеет он голубым пламенем? Да и то… До сих пор перед глазами обугленная ладонь, лохмотья обгорелой кожи. Если уж самому Белому пришлось платить такую цену… Так значит, что? Идти к электричке? Или назад? Да что это он раскатал губу? Крысы-сгустки не дадут ему вернуться в мир Корпуса. Загрызут. Правда, Белый говорил, что загрызть-то они как раз и не смогут. Им такая сила не дана. А вот страхом задавить – пожалуйста, на это они мастера. Если, конечно, у них получится. А почему нет? Ведь не появись тогда Белый… Но «тогда» – это не сейчас. Кое-что всё же изменилось.

Да… Невозможно повернуть назад, но и шагать вперёд тоже нельзя. Идиотское положение. А делать-то что-то надо. Сколько бы он ни стоял тут, на солнечной просеке, сколько бы ни думал, всё равно рано или поздно придётся что-то выбрать. Или туда, или сюда.

А солнце вовсю жарит, и кузнечики звенят. Тяжело будет без солнца… Хмурые грязно-жёлтые облака, стальная поверхность реки. И ни сосен, ни земляники. Может быть, и вовсе ничего не будет. Слишком уж ничтожны шансы перейти Границу. Безумное, безнадёжное дело.

Он отряхнул джинсы от налипшей хвои – ещё не просохли, вот и цепляется всякий сор. Интересно, а там они снова превратятся в осточертевшие форменные брюки? И кстати, куда делся его мобильник? Утонул в подземном озере? Он хмыкнул. Потом прислонился щекой к тёплому сосновому стволу. Постоял, повернулся и пошёл обратно.

Что ж, пусть будет что будет. По крайней мере, не придётся от стыда мучиться. Теперь уже не надо врать, притворяться.

Он сам не заметил, как свернул с просеки на лесную тропинку, с обеих сторон поросшую земляникой. Ягоды светились из-под листьев, точно красные настороженные глазки. Быть может, последняя земляника.

Но чего бояться раньше времени? Может, сгустки с ним и не справятся. А зато если удастся… Как это будет здорово! Все вернутся сюда, в пропахший смолой и солнечным светом лес. Все выйдут на просеку, добегут до платформы, дождутся электрички… И Санька, и Мишка, и Петька… И все… А сгустки останутся в своём Замыкании. Сосать им станет не из кого, а значит… Ну и пускай дохнут!