Города монет и пряностей - Валенте Кэтрин М. - Страница 36

– Это наставление мне, Ёй. Мне и всем каппам. Конечно, я вижу. – Она с нежностью погладила мою тонзуру. – Мне жаль, что тебя это расстраивает. Но ты должна понять… Остальные думают, что потерять воду означает всего на несколько дней утратить ясное зрение и постоянно натыкаться на вещи. Но всё гораздо хуже. Никто не поверит словам, поэтому я покажу всё на своём примере. Когда я зайду достаточно далеко, они поймут, что мы должны найти место, где наша вода будет в безопасности, и её не выльет ради забавы какой-нибудь деревенский тупица. – Ядзо кашлянула и взяла меня за руку. – Я теперь даже не помню, как выращивать гранатовых муравьёв. Ничего значимого не совершила, потому что не помню, как! Однажды я забуду день своего рождения. Но всё правильно – тогда они поймут.

Я ей помогла. Прости, но я помогла ей наклониться к миске и услышала, как синяя вода с плеском вылилась в серебро, и заглянула в её череп, когда она закончила, – он был пустой и сухой, цвета старых сорняков. Я уложила её в постель и пела ей, пока она спала беспамятным сном.

Через месяц, когда Ядзо слепо натыкалась на вещи и плакала, а мне не удавалось до неё докричаться, я попросила Острую – у меня был маленький стеклянный колокольчик, с помощью которого можно было позвать принцессу, – принести мне стеклянного ящера, на чьей спине впервые удалось прочитать способ изготовления стекла и выдувания из него фигур. У меня под мышкой сидела крупная красная самка, которая неустанно облизывала свои глаза. Это была розовая ящерица, самая простая из всех, что удалось разыскать. У неё на спине имелось восхитительно подробное, полное бесчисленных деталей изображение розы, совершенной в каждом лепестке и шипе. Она была красной… Красное на красном, сама роза была темнее и кровавее, чем шкура ящерицы. Острая долго молчала, но я слышала, как она дышит, и знала, что она рядом.

– Он древний, – сказала она наконец. – Жалкий, убелённый сединами старый король, вот он кто.

– Если в Стеклянной стране просить о том, чтобы поглядеть на этого зверя, означает просить слишком многого, Острая-рождённая-в-дожде…

Но она его принесла – самец с серо-зелёной шкурой, покрытой коростой, сидел на синей подушке в плетёной корзине. Его грудь раздувалась, словно от прожитых лет он совсем изнемог. Его глаза были затянуты мутной плёнкой. В глотке клокотало. Но он был весь покрыт инструкциями, и я была ему за это благодарна.

Когда я поместила ящера в загон вместе с алой самкой, он, разумеется, меня укусил. Ящерицы коварны!

Ко времени, когда Ядзо стала собой – хотя она бросила на меня странный взгляд, когда я так выразилась, – красная ящерица почти закончила обустраивать гнездо и выглядела весьма довольной. Мы ждали, ели сэндвичи с розой и луком-пореем, розовые стейки и жаркое из розы и варёную розу, до тех пор, пока не сказали – очень вежливо! – что роза больше не относится к числу наших любимых блюд, и мы просим прощения у наших уважаемых хозяев.

Когда мы в первый раз пересекли широкие прерии, был тёплый сезон, а за ним последовал холодный. Согласно последним пророчествам ящериц, до следующего Стеклянного дождя оставалось несколько недель. В нашем мешке сидело любопытное юное создание с коралловой кожей и чётким наставлением, записанным чёрным, змеившимся по его спине.

Ядзо была разговорчива.

– Это очень умный ход, Ёй-рождённая-вечером. Я всем расскажу, что это твоё открытие, а не моё, – щебетала она, прыгая по ступенькам дома разведений как дитя.

Из зала, тёплого как утроба, мы вышли в ясный морозный день.

Солнце пробивалось сквозь тяжелые тучи и играло в прятки с травой. Пошёл лёгкий снежок. Мы рассмеялись и высунули языки. Чувствовать снежинки в воде наших черепов и впрямь было очень странно. Мы оглянулись, чтобы посмотреть на яркую черепичную крышу, припорошенную снегом, и увидели возле дверей красивую молодую женщину с грустными глазами – всю из стекла; её волосы опускались до талии хрустальным водопадом. На ней было платье строгого покроя с морозными узорами на локтях. Изящные руки с синими пальцами, привлекательные чёткие скулы, маленькая стеклянная родинка сбоку от прозрачного носа… Она помахала нам на прощание и одарила широкой лучезарной улыбкой, сквозь которую ярко светило солнце.

У её ног лежал огромный жирный ящер на блестящем поводке. Его раздутое хрустальное брюхо подёргивалось, а гребень был таким острым, что можно порезаться, и язык высовывался изо рта, как стеклянная закладка.

– Наш маленький коралловый самец оказался сенсацией в Большом Каппе. Его наставление, ставшее нашим наставлением, вынудило всех черепах, чьи ноги запутались в огурцах, затаить дыхание. Никто не думал, что можно сотворить розу, которая никогда не умрёт и не завянет, теряя один лепесток за один век, чей блеск и сияние будут как у стекла и которая будет цвести даже тогда, когда всё стекло в мире снова обратится в песок.

– Такая роза мне и нужна.

Каппа взмахом руки указала на стеклянные дома.

– Она там. Я сказала тебе, что мы выбрали это место… Мы выбрали его из-за Ядзо, дорогой Ядзо-рождённой-на-дне-зимы. К тому времени, когда мы прославились, на опытных полях выросли анчары и иксоры, а в загонах было полным-полно вертлявых мантикор, толстеньких и мохнатых словно котята, и порхающих жар-птиц, на ней почти не осталось кожи. Перепонки лохмотьями свешивались с её пальцев, глаза запали, а все волосы выпали. Она забыла своё имя, но я напоминала ей его каждый день. Я будила её и шептала в зелёное ухо: «Ты Ядзо, красавица, рождённая на дне зимы, и моя подруга». Всё, что я сделала, все великие гибриды, сделавшие мне имя… я говорила, что Ядзо делала основную работу, что она была моей соратницей и незаменимой партнёршей. Её имя прославилось вместе с моим, хотя она его забыла, и то, что я говорила по утрам, не имело значения. Ядзо равнодушно прогоняла наших котят и не замечала, когда они кусали её за пальцы. Но она сделала то, что хотела, – доказала всем, что потеря воды из черепа грозит не несколькими днями тумана перед глазами и болезненных ощущений. Заставила нас переместить Большого Каппу в надёжное место, где жуткие сельчане не будут вечно нам кланяться и смеяться, глядя как мы разливаемся; где мы можем быть уверены в том, что не потеряем себя, как она.

Ёй повела меня к домам, покрытым линиями разлома вдоль каждой плиты льда, похожего на стекло. Она поднялась на крыльцо, но не пригласила меня войти.

– Вокруг тебя Большой Каппа, – тихо проговорила она. – Это наши оранжереи. Здесь, на крыше мира, вода замерзает и не вытекает. Это нас спасает. Лучшие умы Каппы в безопасности, им не грозят разрушительные стремления какого-нибудь злого ребёнка.

– Рад за вас, – сказал я и положил руку на её маленькое плечо, туда, где край панциря встречался с плотью. – Хотя ваши дома, как я погляжу, обветшали. Возможно, я смогу помочь, если вы дадите мне то, в чём я нуждаюсь.

Она фыркнула.

– Мы не нуждаемся в твоей помощи.

Дверь одного из домов распахнулась, и я попал в мир зелени, зелёных растений, зелёных черепах и моря голов, посверкивающих синей водой, чья поверхность рябила. Сотни спокойных глаз устремились на меня.

– Дома сковал холод, но в большинстве случаев лёд не хуже стекла. Здесь тепло, мы можем доверять друг другу и растапливать наши черепа. Здесь мы множим наши наставления, как делали всегда, и каталог растёт. Но мы живём уединённо, к нашему порогу больше не приходят с просьбами о букетах. Ты первый. – Выражение её лица стало тяжёлым и печальным. – Но огурцы… по какой-то причине им не нравится здешний климат, они не растут. У нас есть все цветы, какие пожелаешь, однако по вкусу они не сравнятся с этим плодом.