Нечеховская интеллигенция. Короткие истории о всяком разном - Акунин Борис - Страница 19

Дочери Ярослава Мудрого (справа налево): королева норвежская, королева венгерская, королева французская, принцесса английская

Тем не менее супруги вели совместное хозяйство на протяжении четырех лет – в основном в Италии, где Генрих сражался со своими заклятыми врагами, сторонниками папского престола.

У Адельгейды-Евпраксии родился сын, но двух лет от роду умер. Отношения между императором и императрицей окончательно разладились, и она сбежала от мужа к его лютой ненавистнице Матильде Тосканской. Тут-то скандал и разразился.

Матильда была дама предприимчивая, с креативным мышлением. Очень хорошо понимала эффективность «черного пиара», то есть сильно опережала эпоху. Например, сообразила, что лучше всего уничтожить конкурента, выставив его на позор перед всей Европой.

И уговорила беглую жену снять тяжесть с души – покаяться в грехах перед папой.

Сначала Адельгейда, вероятно, пришла в ужас. Воскликнула: «Как можно! Это не удастся сохранить в тайне! Все будут об этом говорить!» «Вот и чудесно. Пусть говорят», – ответила умная Матильда.

Нехороший иностранный муж (реконструкция по черепу)

И императрица покаялась в окаянствах, к которым понуждал ее кощунник и развратник. Да не в исповедальне, а публично и принародно – на Пьяченцском церковном соборе 1095 года. Сообщила церковному суду массу пикантных подробностей: о сатанистском культе, об оргиях, в которых Генрих заставлял ее участвовать, о том, как он посылал к ней в опочивальню своего сына.

Представляю, какое это было захватывающее ток-шоу. Должно быть, за местечко в зале брали немалую мзду.

Для врагов императора всё закончилось хорошо: Генриха предали анафеме и прогнали из Италии. Для дуры всё закончилось плохо. Ей отпустили прегрешения и сказали: теперь езжай, куда хочешь.

Несколько лет она скиталась по Европе, никому не нужная и всеми презираемая. В конце концов изгнанница вернулась на родину, где ей тоже вряд ли обрадовались.

В Киеве Евпраксия доживала тихо, и никто ей не докучал, потому что НТВ, «Лайфньюс» и интернета еще не существовало. Умерла в монастыре, не оставив сенсационных воспоминаний. Такой хардкор пропал зря!

Впрочем не совсем.

Роль фейсбука и твиттера на Руси тогда исполняли калики перехожие. Они со своими гуслями-перегудами разносили по стране небылицы, обманчиво именуемые «былинами», и, конечно, не обошли Евпраксию вниманием. Однако, как водится в социальных сетях, отнеслись к несчастной жертве сексуального маньяка неполиткорректно. Иначе чем «волочайкой», то есть потаскухой, ее в фольклоре не называют.

Вещий Боян гонит боян про «волочайку»

Меня всегда интриговала эта тема: жуткие призраки прошлого, прячущиеся под легкомысленным макияжем современности.

В свое время я объездил места кровавых сражений – Ватерлоо, Аустерлиц, Бородино, Плевна – и убедился, что энергетика множества трагически оборвавшихся жизней со временем не рассасывается. Что-то такое висит в воздухе, отбрасывает зловещую тень.

Место экзекуций, непременный атрибут исторического города, еще хуже, чем поле брани. В битве, даже самой жестокой, всегда есть надежда, что повезет и останешься жив. Там, где казнят, надежды не было. Там сгустился беспросветный ужас.

Прежде чем прийти на эту площадь с фотоаппаратом, я, конечно, почитал, кого из исторических личностей там умертвили, посмотрел гравюры и литографии. Стою, смотрю на машины, на туристов, на разноцветную чепуху, и через минуту-другую всё это начинает размываться. Из земли сочится красноватый туман. Проступают контуры Другого Времени. Слышится жадный рев толпы – предков нынешних милых конькобежцев и велосипедистов.

Я попытался поймать в объектив красный отсвет вечернего солнца на льду перед Парижской мэрией, чтобы получился каток на крови, но мастерства не хватило. У википедского фотографа и то лучше (см. фото на следующей странице).

Это бывшая Гревская площадь, где в течение нескольких столетий отправляли на тот свет преступников (и тех, кого считали преступниками).

Название мы знаем с детства благодаря романам Дюма, поэтому ассоциации в основном романтические.

«С высоты окна, из которого открывался вид на Гревскую площадь, д'Артаньян с тайным удовольствием наблюдал, как находившиеся в толпе мушкетеры и гвардейцы успешно прокладывали себе дорогу, работая кулаками и рукоятками шпаг».

«– Прощай, Маргарита! – прошептал он. – Будь благосло…

Ла Моль не кончил. Повернув быстрый, сверкнувший, как молния, меч, Кабош одним ударом снес ему голову, и она покатилась к ногам Коконнаса».

На самом деле ничего романтического в Гревской площади нет. Пятьсот лет ужаса, страданий и варварского шоу-бизнеса. Жертвы испускали дух под вой и улюлюканье толпы, которая приходила сюда, как сегодня приходят на футбольный матч или на концерт. Приводили детишек. Удобные места, откуда хорошо виден эшафот и где можно разложить закуску-выпивку, во время особенно громких казней «жучки» продавали за огромные деньги. Следует признать, что человечество постепенно становится лучше. Сегодня полюбоваться зрелищем смерти публика собирается разве что в странах победившего шариата.

Все-таки поразительно, что парижане именно здесь построили себе мэрию. Есть в этой жовиальной бестрепетности по отношению к теням прошлого нечто сугубо галльское. Девиз Франции: разрушить мрачную Бастилию и поставить табличку «Здесь танцуют».

(Интересно, а каков девиз русской истории? «Здесь ноют»? «Здесь ничему не учатся»?)

Пожалуй, единственная хоть сколько-то романтическая страница в истории Гревской площади – борьба кардинала Ришелье с дуэлянтами. По эдикту 1626 года за участие в поединке дворянину отсекали голову. Чаще всего как-то обходилось (быль молодцу не в укор, да и влиятельные родственники всегда замолвят словечко), но случались и суровые исключения.

Король дуэлянтов, вот этот красавчик, граф Франсуа де Монморанси-Бутвиль, слишком долго испытывал терпение его высокопреосвященства и в конце концов допросился. Он заколол на дуэли сначала графа, потом маркиза, потом снова графа, потом тяжело ранил барона. Сбежал за границу. Вернулся. Поклялся, что еще кого-нибудь вызовет и прикончит прямо среди бела дня, потому что кардинал не смеет покушаться на древние вольности дворянства. 12 мая 1627 года в Пале-Рояль, то есть прямо под носом у Ришелье, он устроил «четверную» дуэль. Такого афронта власть простить уже не могла. И Бутвиля, и его секунданта с соблюдением всех реверансов обезглавили. Оба отправились на казнь, будто на бенефис, и умерли под рукоплесканья зрителей.

Отсечение головы было привилегией дворян, смертью почетной и даже завидной. Простолюдинов вешали – если вина была не слишком тяжкой. Сугубых злодеев колесовали – то есть привязывали к колесу и железной палкой переламывали кости. Обвиненных в ереси или колдовстве сжигали.

Колесование

Социальное неравенство было продемонстрировано, например, при казни двух знаменитых отравительниц: Катрин Монвуазен (1680) и маркизы де Бренвилье (1676). Простолюдинка умерла в мучениях, на костре. Аристократка всего лишь преклонила колени перед плахой. При этом маркиза была во стократ отвратительней. Самое гнусное даже не то, что она умертвила ближайших родственников, чтобы завладеть наследством, а то, что она отрабатывала мастерство ядосмесительства, тренируясь на слугах и бедняках в больнице.