Бунт на «Баунти» - Бойн Джон - Страница 47

– Сколько я себя помню, сэр, – сказал я. – Мистер Льюис – тот, кто присматривал за мной, – он и обучил меня этому ремеслу.

– Знаешь, давай не будем называть его ремеслом, мальчик; это слово подразумевает честный труд. А мистер Льюис, каким он был человеком?

Я подумал немного.

– Дурным, сэр. Дурным с головы до пят.

– Понятно. – Капитан кивнул. – Он что же, твой родственник? Дядюшка, быть может?

– Нет, сэр, – ответил я. – Ничего подобного. Да у меня и нет родственников. Во всяком случае, я ни одного не помню. Мистер Льюис управляет заведением для мальчиков и взял меня к себе, когда я был малолеткой.

– Заведением? – переспросил капитан, и лоб его покрылся морщинами. – Ты хочешь сказать, чем-то вроде школы?

– В своем роде, – согласился я. – Мы там много чему научились, это уж точно. Не тому, о чем вам хотелось бы знать, но тем не менее научились.

Капитан поколебался немного, а когда заговорил снова, его слова удивили меня.

– Ты говоришь об этом человеке с немалым гневом, – сказал он. – Твой голос подрагивает от ярости так, точно ты ненавидишь его.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но обнаружил, что ответить мне нечем. Капитан был прав: думая о мистере Льюисе, я испытывал гнев, не сознавая, впрочем, что он проступает в моих словах.

– Что же, сэр, – сказал я, – его заведение не было радостным местом.

– Но там, разумеется, были и другие мальчики? Пареньки твоих лет?

– Пареньки любых лет – до шестнадцати или семнадцати, сэр. Мистер Льюис брал пяти-шестилеток и содержал их, пока они не достигали этого возраста. Выгонял он лишь тех, кто оказывался неискусным в воровстве или не был достаточно хорошеньким…

– Достаточно хорошеньким? – спросил капитан, ухватившись за слово, которое сорвалось с моих губ прежде, чем я успел его изловить. – О чем ты, черт возьми, говоришь?

– Не знаю, сэр, – торопливо ответил я. – Я всего лишь…

– Для чего, спрашивается, нужно, чтобы мальчик был достаточно хорошеньким? Он что же, без этого воровать не сможет?

Капитан смотрел на меня, а мое лицо заливала краска еще и погуще прежней, если бы мне плеснули на щеки водой, она обратилась бы в кипяток. Я подумал, сам тому удивившись, что того и гляди разревусь, навеки покрыв себя позором. Прежде я и представить не мог, что у нас с капитаном заведется такой разговор, и теперь негодовал на себя за то, что ввязался в него.

– Если только… – наконец задумчиво произнес он, поглаживая подбородок. А затем поднялся из-за стола и подошел ко мне: – Что это было за место, Тернстайл, заведение, в котором ты вырос?

– Я же вам говорил, разве нет? – огрызнулся я, чего никогда еще не делал, чего никогда не делал никто из членов команды. – Дурное место. Место, в которое я не вернусь, даю вам слово. Я скорее умру, чем возвращусь туда, сделать это вы меня не заставите – и никто из вас не заставит.

Мы простояли, глядя один на другого, долгое, как мне показалось, время, и, клянусь, на лице капитана выражалось страдание, которое я испытывал, вспоминая о том, с чем столкнулся в моей жизни. Он приоткрыл рот, и я подумал, что сейчас услышу от него слова утешения, но тут в двери появился мистер Кристиан и разговор наш прервался.

– Капитан, возможно, вы захотите… О, прошу меня извинить, – сказал он, вникнув в открывшуюся перед ним сцену. – Я помешал чему-то?

– Нисколько, Флетчер, – ответил капитан, и отступил от меня на пару шагов, и гулко откашлялся. – В чем дело?

– Совершенно необычная стая дельфинов, сэр, идет вровень с нами по левому и правому борту. Я подумал, что они могут заинтересовать вас.

– Конечно, конечно, – хрипло пробормотал капитан, не глядя на помощника штурмана. – Я сейчас поднимусь на палубу, Флетчер. Спасибо, что известили меня.

Мистер Кристиан кивнул, бросил на меня любопытный взгляд и удалился, а я вернулся к работе. Желал я лишь одного: чтобы капитан поднялся на палубу посмотреть на дельфинов, а меня оставил наедине с моими мыслями. И, к моему облегчению, он направился к двери, успев, однако, напоследок сказать:

– Думаю, у меня есть некоторое представление о том, что тебе пришлось пережить, Джон Джейкоб. – Он впервые назвал меня по имени, которое я получил при крещении. – Я слышал о таких притонах порока. Достаточно будет сказать, что вернуться туда я тебе не позволю. Признаюсь, мастер Тернстайл, ты мне интересен. Ты напоминаешь мне кое-кого – кое-кого, кто мне очень небезразличен.

Взгляд его скользнул по портретам на письменном столе, я тоже взглянул туда, думая, что навряд ли капитан говорил о сыне, который был и моложе меня вдвое, и выглядел как сосунок. Однако сказать я ничего не сказал, и миг спустя капитан ушел. Оставшись один, я махнул рукой на мундиры и опустился, вернее, наполовину упал в кресло, взялся руками за голову и заплакал, точно младенец, вспоминая о том, о чем старался никогда больше не думать.

Триста восемь дней.

Вот сколько времени провел я на борту старой замшелой посудины под названием «Баунти», прежде чем мы достигли пункта нашего назначения. Впрочем, к моему удивлению, половину этого времени составили дни, когда я не так уж и сокрушался по поводу выпавшей мне доли или моего места в этом мире. Я довольно долго негодовал на команду за то, как она обошлась со мной при пересечении экватора, однако спустя некоторое время забылось и это, как забывается все на свете. Ну а кроме того, я долго обдумывал свое бегство из лап королевского флота, однако так редко и ненадолго сходил с корабля на берег, что в конце концов выбросил из головы и бегство. А вскоре переменились и погода, и море, и воздух запах слаще, и матросы стали поговаривать, что в любую из ближайших недель, дней, часов, а то и минут один из нас увидит землю и выкрикнет заветное слово и все мы превознесем его, как героя.

Одним утром капитан, готовясь к этому долгожданному мгновению, собрал на палубе всю команду, офицеров и матросов, чтобы сказать несколько слов на тему, как он выразился, «чрезвычайно насущную». Как правило, я имел в подобных случаях определенные представления о том, что он скажет, поскольку слышал, как он проборматывал в своей каюте мысли, которыми собирался поделиться с командой, однако в то утро не знал о них ничего и отметил только, что, когда капитан забрался на ящик, чтобы лучше видеть каждого матроса, лицо его выражало некоторую стесненность.

– Ну что же, матросы, – громко произнес он, и, клянусь, я расслышал в его интонации нервозность, – похоже на то, что пройдет всего лишь несколько часов и мы бросим якорь в конечном порту нашего плавания – славного плавания, вы с этим согласны?

По толпе матросов прокатилось вежливое бормотание, под конец коего все закивали. Никто не стал бы отрицать, что справились мы с нашим делом совсем неплохо. Из разговоров матросов, слышанных мной в Портсмуте, я знал, что им случалось бывать в переделках пострашнее тех, что выпали нам, да и капитаны доставались с куда большей, чем у нашего, склонностью к порке.

– Что и говорить, – продолжал мистер Блай, – погода нам иногда выпадала суровая. Однако каждый из вас проявлял великую стойкость. Плавание оказалось куда более долгим, чем мог предвидеть кто-либо. Тем не менее нам удалось довести его до конца, и вот мы у цели, живые и невредимые. И думаю, я вправе сказать, что ни один корабль, вписанный в историю британского флота, не ставил еще такого, как наш, рекорда по части дисциплинарных взысканий. Конечно, нам, офицерам, приходилось временами наводить на борту порядок, однако я высоко ставлю тот факт, что на столько тысяч проделанных нами миль пришлась всего одна порка. И благодарить за это следует вас, всех и каждого.

– Я бы свою долю благодарности золотом взял! – выкрикнул, желая потешить товарищей, Исаак Мартин.

– Заткнись, ты! – рявкнул наш паскудник. – Всем молчать, когда к вам обращается капитан!

– Нет-нет, мистер Хейвуд! – крикнул капитан и взмахнул рукой, чтобы сбить этого пса с взятого им следа. – В этом нет никакой необходимости. Мистер Мартин прав, и замечание его разумно. Увы, я нахожусь не в том положении, чтобы предложить вам, матросы, финансовое вознаграждение, но будьте уверены, если бы денежные сундуки сэра Джозефа Банкса принадлежали мне, я постарался бы честно оплатить ваши труды.