Проклятие королей - Грегори Филиппа - Страница 2

– Удачи, – коротко произносит Елизавета, указывая на мой округлившийся живот. – Вы уверены, что не хотите остаться? Вы могли бы родить здесь. За вами бы хорошо ходили, и я бы вас навещала. Прошу, Маргарет, передумайте и останьтесь.

Я качаю головой. Не могу я ей признаться, что меня тошнит от Лондона, тошнит от двора и от правления ее мужа и его властной матушки.

– Хорошо, – говорит она, понимая все. – А в Ладлоу вы поедете, когда снова будете на ногах? Присоединитесь к остальным?

Она предпочитает, чтобы я жила в Ладлоу, с ее сыном, Артуром. Мой муж опекает его в этом отдаленном замке, и ей спокойнее знать, что и я тоже с ним.

– Отправлюсь, как только смогу, – обещаю я. – Но вы же знаете, сэр Ричард убережет и сохранит вашего мальчика, рядом я или нет. Он заботится о нем так, словно принц из чистого золота.

Мой муж – хороший человек, я этого никогда не отрицала. Миледи мать короля сделала удачный выбор, когда устраивала мой брак. Она всего лишь хотела, чтобы муж увез меня с глаз долой, но ненароком остановилась на том, кто души во мне не чает. Но сделка была ей не в убыток. В день нашего венчания она выплатила моему мужу самую ничтожную награду, мне и теперь почти смешно, когда думаю о том, что ему за меня дали: две фермы – два птичьих двора! – и крохотный разваливающийся замок. Он мог бы потребовать куда больше; но он всегда служил Тюдорам за спасибо, трусил за ними следом, только чтобы напомнить, что был на их стороне, шел за их знаменем, куда бы оно ни вело, не считаясь с потерями и ни о чем не спрашивая.

Еще в юности он положился на свою родственницу, леди Маргарет Бофорт. Она убедила его, как и многих других, что как союзник принесет победу, но как враг будет опасна. Совсем молодым мой муж воззвал к ее обостренным родственным чувствам и вверился ее заботам. Она заставила его присягнуть своему сыну, и мой муж, вместе с другими ее сторонниками, рисковал жизнью, чтобы ее сын сел на престол, а она получила титул, который сама для себя придумала: Миледи мать короля. Даже сейчас, в пору неоспоримого торжества, она цепляется за родичей, страшась ненадежных друзей и пугающих незнакомцев.

Я смотрю на свою сестру-королеву. Мы с ней так непохожи на Тюдоров. Ее они выдали замуж за сына Миледи, короля Генриха, и лишь после того, как почти два года проверяли ее плодовитость и верность, словно она была племенной сукой, которую надо было одобрить, короновали ее, хотя она принцесса крови, а он родился очень далеко от трона. Меня отдали за троюродного брата Миледи, сэра Ричарда. От нас обеих потребовали, чтобы мы отказались от своего рода, от своего детства, от прошлого; чтобы мы приняли их имя и присягнули им на верность, и мы это сделали. Но сомневаюсь, что даже после этого они когда-нибудь станут нам доверять.

Елизавета, моя двоюродная сестра, смотрит на своего сына, юного принца Артура, который ждет, когда ему приведут из конюшни коня.

– Я бы хотела, чтобы вы остались, все трое.

– Он должен быть в своих владениях, – напоминаю я. – Он же принц Уэльский, ему нужно быть поближе к Уэльсу.

– Я просто…

– В стране спокойно. Теперь король и королева Испании отправят к нам свою дочь. Мы вернемся быстро, подготовившись к свадьбе Артура.

Я не добавляю, что юную инфанту присылают лишь теперь, когда не стало моего брата. Ему пришлось умереть, чтобы не было соперничества за трон. Ковер, по которому инфанта пойдет к алтарю, будет красным, как кровь моего брата. И мне придется идти по нему с процессией Тюдоров и улыбаться.

– Есть проклятие, – внезапно произносит она, придвигаясь ко мне поближе и говоря мне на ухо, так что я чувствую на щеке тепло ее дыхания. – Маргарет, я должна вам сказать. Было проклятие.

Она берет меня за руку, и я чувствую, как ее рука дрожит.

– Какое проклятие?

– Что любой, кто выведет моих братьев из Тауэра, любой, кто отправит их на смерть, умрет сам.

Я в ужасе отшатываюсь и смотрю в ее побледневшее лицо.

– Что за проклятие? Кто его наложил?

Тень вины, проходящая по ее лицу, тут же открывает мне все. Наверняка это ее мать, ведьма, Елизавета. Я уверена, что роковое проклятие произнесла эта смертоносная женщина.

– Что именно она сказала?

Елизавета берет меня под руку и ведет меня к конюшням, под арку, где мы остаемся одни во дворе, и над нашими головами простираются голые ветви дерева.

– Я тоже говорила, – сознается она. – Это и мое проклятие, не только ее, я произнесла его вместе с матерью. Я была совсем девочкой, но должна была понять… но я произнесла его вместе с ней. Мы обращались к реке, к богине… ну, вы понимаете!.. к богине, которая основала наш род. Мы сказали: «Нашего мальчика забрали, когда он еще не был мужчиной, не был королем – хотя был рожден, чтобы стать и тем, и другим. Так забери сына его убийцы, пока он еще мальчик, прежде чем станет мужчиной, прежде чем достигнет власти. А потом забери его внука, и когда ты его заберешь, мы поймем, что его смерть – действие нашего проклятия и его расплата за утрату нашего сына».

Я содрогаюсь и запахиваю дорожный плащ, словно залитый солнцем сад вдруг стал сырым и холодным от дыхания реки, давшей согласие.

– Вы сказали – такое?

Она кивает, глаза ее темны и полны страха.

– Что ж, король Ричард умер, а его сын умер до него, – смело говорю я. – Мужчина и его сын. Ваш брат исчез, когда был в его власти. Если он был виновен и проклятие сработало, то все, возможно, уже свершилось и его род пресекся.

Она пожимает плечами. Никто из знавших Ричарда ни мгновения не думал, что он убил своих племянников. Нелепое предположение. Он посвятил жизнь брату, он умер бы за своих племянников. Он ненавидел их мать и захватил трон; но он в жизни не тронул бы мальчиков. Даже Тюдоры не смеют зайти дальше намеков на подобное преступление; даже им не хватает наглости обвинить мертвого в злодеянии, которое он никогда бы не совершил.

– Если то был нынешний король… – я понижаю голос до шепота, приблизившись настолько, что мы могли бы обняться, окутав Елизавету своим плащом и держа ее за руку; я едва отваживаюсь говорить в этом полном соглядатаев дворце. – Если по его приказу убили ваших братьев…

– Или его матери, – очень тихо отзывается она. – У ее мужа были ключи от Тауэра, мои братья стояли между ее сыном и троном…

Мы содрогаемся, так крепко сжав руки, словно Миледи может подкрасться к нам сзади и подслушать. Нас обеих ужасает власть Маргарет Бофорт, матери Генриха Тюдора.

– Так, так, – говорю я, пытаясь сдержать страх и не замечать, как дрожат наши руки. – Но, Елизавета, если это они убили ваших братьев, тогда ваше проклятие падет на ее сына, вашего мужа, и на его сына.

– Знаю, знаю, – тихо стонет она. – Чего я боюсь с тех пор, как впервые об этом задумалась. Что, если внук убийцы – мой сын, принц Артур? Мой мальчик. Что, если я прокляла своего мальчика?

– Что, если проклятие оборвет род? – шепчу я. – Что, если не останется мальчиков Тюдоров, одни бездетные девочки?

Мы стоим неподвижно, словно заледенели в зимнем саду. Над нашими головами раздается трель малиновки, предупреждающий клич, а потом птица улетает.

– Сберегите его! – с внезапным чувством говорит Елизавета. – Сберегите Артура в Ладлоу, Маргарет!

Я ухожу в заточение в Стоуртоне на месяц, а муж оставляет меня, чтобы сопровождать принца в Уэльс, в его замок в Ладлоу. Я стою в дверях нашего обветшавшего старого дома, чтобы помахать уезжающим вслед. Принц Артур опускается на колени, принять мое благословение, и я кладу руки ему на голову, а потом, когда он поднимается, целую в обе щеки. Ему тринадцать, он уже выше меня, этот мальчик, который хорош собой, как истинный Йорк, и обаятелен, как Йорк. В нем нет почти ничего от Тюдоров, только волосы у него медные и временами он неожиданно впадает в тревогу; все Тюдоры – пугливое семейство. Я обнимаю худенького мальчика и прижимаю его к себе.