Европейцы - Джеймс Генри - Страница 25

— Свободнее? — повторила Гертруда. — Отвяжите, пожалуйста, лодку.

Феликс размотал веревку и стоял, держа ее в руке.

— Я не стал бы тогда отказывать себе в удовольствии и сказал вам то, чего сейчас сказать не могу, — продолжал он, — сказал бы, как я любуюсь вами, не боясь уже, что покажется, будто я притязаю на то, на что притязать не вправе. Я отчаянно бы за вами ухаживал, — добавил он, смеясь, — если бы только знал, что вы ограждены и я не могу вас задеть.

— Вы хотите сказать, если я была бы помолвлена с другим? Какое странное рассуждение! — воскликнула Гертруда.

— В этом случае вы не отнеслись бы ко мне серьезно.

— Я отношусь серьезно ко всем, — сказала Гертруда и без его помощи легко ступила в лодку.

Феликс взялся за весла и направил лодку к другому берегу.

— Вот о чем вы все это время думали. Мне так и показалось, что на душе у вас какая-то тяжесть. Как бы я хотел, — добавил он, — чтобы вы рассказали мне про эти так называемые основания или обязательства.

— Это не какие-нибудь серьезные… настоящие основания, — сказала, глядя на розовые и желтоватые отблески на воде, Гертруда.

— Тогда я отказываюсь понимать! Нельзя же считать основанием невинное кокетство привлекательной девушки.

— Если вы обо мне, вы ошибаетесь. Я не кокетничала.

— Как бы там ни было, вас это тревожит, — сказал Феликс.

— Сейчас уже не так, как раньше, — ответила Гертруда.

Он смотрел на нее, не переставая улыбаться.

— Не слишком-то вы со мной откровенны, а?

По-прежнему серьезная, она не отрывала глаз от бликов на воде. Ему показалось, что она пытается скрыть от него, как сильно ее тревожит все, что она сейчас ему рассказала. Если Феликс замечал в ком-нибудь признаки грусти, ему всегда так же не терпелось разогнать ее, как хорошей хозяйке смести пыль. И сейчас ему очень хотелось кое-что смести. Задержав вдруг в воздухе весла, он перестал грести.

— А почему мистер Брэнд обратился к вам, а не к вашей сестре? — спросил он. — Я уверен, она бы ему не отказала.

В семье у них считалось, что Гертруда слишком легкомысленна; но в своем легкомыслии она никогда не заходила так далеко. Феликс, однако, говорил настолько уверенно, что это не могло ее не взволновать, и, подняв глаза, она несколько секунд пристально на него смотрела, пытаясь представить себе это чудо — роман своей собственной сестры со своим собственным поклонником. Гертруда, как известно, была щедро наделена воображением, поэтому вполне возможно, ей это отчасти удалось. Но она только прошептала:

— Ах, Феликс, Феликс!

— Почему бы им не пожениться? Попытайтесь их женить! — воскликнул Феликс.

— Попытаться их женить?

— Ну да, поменяйтесь с ними ролями. И тогда они оставят вас в покое. Я помогу вам, насколько это в моих силах.

У Гертруды колотилось сердце, она была страшно взволнована. Ей никто еще никогда не делал такого интересного предложения. Феликс снова принялся грести, но теперь он направлял лодку к дому сильными гребками.

— Думаю, он, и правда, ей нравится, — сказала Гертруда, как только они высадились на берег.

— Вне всякого сомнения; и мы их женим, для них это будет счастьем, и для всех это будет счастьем. Мы устроим свадьбу, и я сочиню свадебный гимн.

— Мне кажется, для меня это было бы счастьем.

— Избавиться от мистера Брэнда? Снова обрести свободу?

Гертруда сделала несколько шагов.

— Знать, что моя сестра замужем за прекрасным человеком.

Феликс усмехнулся.

— Вы все на свете сводите к подобным вещам. О себе у вас, как правило, нет и речи. До чего же вы здесь все боитесь оказаться эгоистами. Впрочем, скорей всего у вас ничего бы из этого и не вышло, — продолжал он. — Давайте-ка я вас научу! Для меня это будет счастьем — речь идет не о ком-нибудь, а обо мне — по причине, противоположной той, которую я привел пять минут назад. Тогда, если я стану за вами ухаживать, вам придется поверить, что это серьезно.

— Я никогда не поверю в вашу серьезность, — сказала Гертруда. — Вы слишком невероятны.

— Ах, так! — воскликнул Феликс. — После этого я могу говорить вам все, что мне угодно! Гертруда, я в вас без памяти влюблен!

Когда они добрались до дому, оказалось, что Шарлотта и мистер Брэнд еще не возвращались; к чаю пришла баронесса, а следом за ней и Роберт Эктон, который постоянно претендовал теперь на место за этой обильной трапезой или появлялся позже вечером. Клиффорд Уэнтуорт со свойственной ему юношеской насмешливостью не преминул это обстоятельство отметить.

— Что-то вы повадились к нам пить чай, Роберт, — сказал он. — Неужели вы не напились всласть чаю в Китае?

— С каких это пор мистер Эктон так к вам зачастил? — спросила баронесса.

— С тех пор, как приехали вы, — сказал Клиффорд. — Можно подумать, будто вы что-то вроде приманки.

— Вероятно, я диковина, — сказала баронесса. — Подождите, скоро я создам у вас салон.

— Все равно, как только вы уедете, все пойдет прахом! — воскликнул Эктон.

— Вы не должны так легко говорить об ее отъезде, — сказал Клиффорд. — Я могу впасть в тоску.

Мистер Уэнтуорт бросил взгляд на Клиффорда; он невольно обратил внимание на последнюю фразу сына и подумал, уж не учит ли его Феликс в соответствии с изложенной им программой ухаживать за женой немецкого принца.

Шарлотта пришла поздно вместе с мистером Брэндом; и Гертруда, которую Феликс в самом деле кое-чему научил, тщетно вглядывалась в лицо сестры, отыскивая в нем следы преступной страсти. Мистер Брэнд сел рядом с Гертрудой, и она сразу же спросила его, почему они с Шарлоттой не переправились на другой берег и к ним не присоединились.

— Жестоко с вашей стороны меня об этом спрашивать, — ответил он очень мягко. Перед ним был большой кусок торта, но он только колупал его ложкой, а есть не ел. — Мне иногда кажется, что вы становитесь жестокой.

Гертруда молчала; она боялась заговорить; в ней закипал гнев. Она чувствовала: еще немного, и она поверит, будто ее преследуют. Она права, твердила она себе, не позволяя ему внушить ей, что она виновата. Гертруда думала о том, что сказал ей Феликс. Она правда хотела, чтобы мистер Брэнд женился на Шарлотте. Не произнеся больше ни слова, Гертруда отвернулась. Мистер Брэнд принялся в конце концов за торт, а Феликс тем временем, сидя напротив него, описывал мистеру Уэнтуорту студенческие дуэли в Гейдельберге.^{21} После чая, когда они разбрелись, как всегда, по веранде и по саду, мистер Брэнд снова подошел к Гертруде.

— Я не присоединился к вам нынче потому, что вы были не одна, — начал он. — Потому что с вами был ваш новый друг.

— Феликс? Теперь он уже старый друг.

Мистер Брэнд стоял несколько секунд, опустив глаза.

— Мне казалось, я готов к тому, что услышу от вас нечто подобное, — продолжал он. — И все же мне это очень тяжело.

— Не знаю, что еще я могла бы вам ответить? — сказала Гертруда.

Мистер Брэнд молча шел рядом с ней; Гертруда хотела одного: чтобы он скрылся с ее глаз.

— У него множество достоинств, не спорю. Но думаю, я должен вас предостеречь.

— Предостеречь меня?

— Думаю, я знаю вашу натуру.

— Думаю, что нет, — сказала, мягко усмехнувшись, Гертруда.

— Вы стараетесь казаться хуже, чем вы есть… ему в угоду, — проговорил с тоской мистер Брэнд.

— Хуже… ему в угоду? Что вы этим хотите сказать? — спросила, остановившись, Гертруда.

Остановился и мистер Брэнд; он ответил ей с той же мягкой прямотой:

— Ему не дорого то, что дорого вам… не дороги высокие истины.

Гертруда, глядя ему в глаза, покачала головой.

— Мне тоже не дороги высокие истины; они выше моего понимания.

— Было время, когда вы этого не говорили, — сказал мистер Брэнд.

— Ну, — возразила Гертруда, — думаю, под вашим влиянием я говорила немало глупостей. И потом все зависит от того, — добавила она, — что называть высокими истинами. Есть истины, которыми я очень дорожу.