Исаак Левитан - Петров Владимир Николаевич - Страница 12

Но вряд ли можно назвать другого художника его поколения (за исключением Серова), чьи открытия, духовный опыт, профессиональный и нравственный авторитет имели бы такое животворное значение и такой широкий резонанс в русском искусстве не только предоктябрьских десятилетий, но и советского времени. И если о Левитане можно сказать словами Андрея Платонова о Пушкине, что он вошел в нашу культуру «наравне с полем и лесом», то и судьба его традиций неразрывно связана с судьбой любимых им русских полей и лесов, судьбой Волги, всей земли и «строя чувств», единящих с ними. И, думается, от нашей способности, несмотря ни на что, не утрачивать «солнечную меру» отношения к миру, хранить живительную связь с «духом Левитана», во многом зависит будущее нашей земли, нашей культуры.

Эта удивительная по свежести, лучезарности и непосредственности переданного художником переживания работа относится к тем произведениям Левитана, к которым в полной мере применимы слова Бориса Пастернака: «Поэзия остается навсегда той, превыше всяких Альп, прославленной высотой, которая валяется в траве под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли: органической функцией счастья человека». Художник замечательно передает игру солнечных лучей на белых стволах, яркозеленых кудрях березок и сочной траве, среди которой виднеются синие искорки цветов.

Об этой картине в искусствоведческой литературе нередко говорят как об образце «русского импрессионизма». Действительно, она живо перекликается с передачей радости жизни «здесь и сейчас» в искусстве лиричнейших из французских импрессионистов — Альфреда Сислея, Огюста Ренуара, о которых в пору создания Березовой рощи художник мог знать только понаслышке. С ними Левитана роднят стремление к фиксации трепета пронизанного светом воздуха, фактурное богатство, фрагментарность композиции. Но для французов с их утонченным гедонизмом и рафинированной чувственностью мировосприятия характерно купание глаза в световоздушной среде, переданной потоком разноцветных «атомов», создающих зыбкую мерцающую ткань живописи, отсутствие психологической протяженности (Ренуар говорил, что в импрессионистических картинах не должно быть «думающих фигур»). Для Левитана же, как и для других русских художников его поколения, например, Валентина Серова — автора Девушки, освещенной солнцем (1888), предметом изображения является не «впечатление» как таковое, но переживание красоты существующего вне нас прекрасного мира природы. Даже наиболее импрессионистические по технике работы Левитана оказываются, в сущности, более родственными не произведениям Клода Моне и его друзей (к ним ближе живопись Константина Коровина), а творчеству любимого художником задумчивого Камиля Коро с его принципом «пейзаж — состояние души» и страстного Винсента Ван Гога, говорившего, что пейзаж должен быть «портретом сада и души художника одновременно».

Эта исполненная мягкой, благородной гармонии картина — один из шедевров, написанных Левитаном в Плёсе на Волге. Художник запечатлел вид на окраину этого небольшого городка с Петропавловской горы, где находилась и полюбившаяся художнику церковь-часовня. С поразительной чуткостью переданы в этом полотне ощущение умиротворенной тишины, мягкое сияние золотисто-розового предзакатного света, нежное марево тумана, плывущего над широкой рекой и обволакивающего плавные очертания Волги и стоящих на ее берегу среди деревьев церкви, колокольни и белого домика с кирпично-красной крышей. Почти физически ощущаются вечерняя свежесть воздуха, сочность и ароматность «дышащей» росистой зелени травы и кустов, покрывающих пологий склон холма (прекрасный пример неподражаемого мастерства Левитана в тональной разработке зеленого цвета). Все напоено драгоценным чувством целостности и красоты быти, и, как писал современник художника, «кажется, сейчас ударит колокол и невольно на память приходят молитвенные слова: „Слава в вышних Богу, и на земле мир, и в человецех благоволение“».

Интересно, что часть белого каменного дома с красной крышей, принадлежавшего плёсскому купцу Грошеву, некоторое время снимали Левитан и Софья Кувшинникова. Ныне в этом здании размещается один из отделов Плёсского государственного историко-художественного музея-заповедника.

В этой картине, изображающей окруженный осенним лесом монастырь у излучины полноводной реки, Левитан вновь как бы приглашает зрителя в благой, лишенный зла мир. В отличие от близкой по мотиву Тихой обители, где взгляд зрителя направлялся по центральной оси в глубь картины, к монастырю, а горизонт был закрыт дубравой, в Вечернем звоне доминируют плавные, эллипсоидные линии реки, течение которой уводит взгляд вдаль. Проникающее картину круговое движение, красота вечернего освещения, румянящего и золотящего плывущие по небу легкие облака и белые стены монастырских зданий, «эхо» отражений на зеркальной глади воды создают ощущение торжественного и мелодичного «звучания» картины, и кажется, что в ее пространстве, как и в одном из рассказов Чехова, «собрались отдыхать и люди, и природа, и лес, и солнце, отдыхать и, быть может, молиться».

В картине нашли прекрасное выражение и сближавшее Левитана с Нестеровым «типично русское, даже отшельническое умиление перед красотой вечера в „святом месте“», и чуткость живописца к художественному своеобразию церковной архитектуры, ее единству с окружающей природой.

Это понимание красоты и поэзии старых русских храмов он, видимо, унаследовал от Саврасова, уже в годы учения создав такие работы, как Симонов монастырь и Вечер на пашне, в образном строе которых важную роль играли белые здания храмов, символизирующие и выражающие высшие устремления людей, живших на этой земле. Пристрастие к изображению старинных церквей, колоколен, ветхих деревянных часовенок сохранилось у него до конца дней, проявившись во множестве произведений.

Эта большая картина выделяется в творчестве Левитана тем, что она, как писал Михаил Пришвин, «мрачна», «одностороння» и лишена столь присущего художнику чувства катарсического, очищающего «растворения» в красоте природы. Хотя река, через которую перекинуты бревна, неширока и на том берегу зрителя ожидает душистая свежесть лиственного леса, преодолеть это пространство, в которое «втягивает» композиционное построение картины, оказывается не просто. И в тревожном освещении, и в сырой неуютности низких берегов реки, и в тенистой мгле кустарников, и в нависшей над этим «гиблым местом» тишине ощущается некая драматическая неразрешенность, усиливающая чувство опасности, которой чреват неверный шаг по скользким позеленевшим бревнам. Художник как бы «включает» в нас то странное чувство, когда человек, оказываясь «у бездны на краю», заглядывая в нее, испытывает темное и сладкое желание броситься в грозящее гибелью пространство. Этот эффект достигается Левитаном благодаря точно найденным элементам дисбаланса в композиционном решении и ритмическом рисунке разрушенной мельничной плотины и перекинутых через реку бревен, построенном на сочетании часто нестыкующихся прямых линий, многие из которых затягивают наш взгляд не на спасительное центральное бревно лавы и тропинку, а в хляби омута (поиски в этом направлении очень наглядно видны в подготовительном эскизе 1891 года).