Откройте небо - Сильверберг Роберт - Страница 91

Моя беда заключалась еще в том, что начало притупляться ощущение чуда, которое осуществилось благодаря путешествиям во времени. Я провел на византийском маршруте вот уже почти полгода, и чарующий трепет, который я испытывал раньше, понемногу пропадал. Одаренный курьер – такой, как Метаксас – способен столь же сильно волноваться при виде тысячной по счету коронации императора, как и в первый раз. И передать свое возбужденное состояние людям, которых он сопровождает. Возможно, я не был от природы одаренным курьером. Мне наскучили церемония освящения Айя-Софии и крещение Феодосия Второго, как прислуге дома терпимости надоедает смотреть на разворачивающиеся у нее перед глазами оргии.

И еще мои неприятности в какой-то мере были связаны с присутствием в моей группе Конрада Зауэрабенда. Этот жирный, вечно потный, неряшливый господин становился для меня невыносимо противным всякий раз, как только он открывал рот.

Он был неглуп, хитер, но слишком уж вульгарен и груб, неотесанный деревенский чурбан. От него всегда можно было ожидать какого-нибудь, совершенно неуместного, замечания где угодно и когда угодно.

В Августеуме он присвистнул и произнес:

– Какая шикарная автостоянка могла бы здесь разместиться!

Внутри Айя-Софии он похлопал по плечу седобородого священника и доверительно поведал ему:

– Единственное, что хотел бы сказать вам, батюшка, так это: какая у вас здесь миленькая церковка!

Во время посещения эпохи иконоборчества, наступившей в период правления Льва Исаврийского, когда лучшие произведения живописи в Византии уничтожались под предлогом борьбы с идолопоклонством, он перебил страстную речь одного из самых ревностных фанатиков-иконоборцев вопросом:

– Эй, вы что, совсем с ума посходили? Не понимаете, что тем самым губите туристский промысел в этом городе?

Кроме того, Зауэрабенд был совратителем малолетних и открыто гордился этим.

– Я ничего не в силах поделать с этим, – объяснял он. – Вот такой у меня бзик. Мой старик называет это комплексом Политы. Мне они нравятся, когда им двенадцать, ну от силы тринадцать лет. Сами понимаете: достаточно взрослые, чтобы у них уже начались месячные и выросло немножко волосенок тут и там, но все же еще не полностью созревшие. Вкусить до того, как у женщины вырастет грудь – вот мой идеал. Я терпеть не могу покачивающееся женское мясо. Приятненький бзик, верно?

Верно, весьма приятненький. Тем не менее, для нашей группы совершенно непотребный, потому что в ней была Пальмира Гостмэн – Зауэрабенд непрерывно алчно на нее поглядывал. Жилье, предоставляемое туристам во времени, далеко не всегда обеспечивает достаточное уединение, поэтому влюбленные взгляды Зауэрабенда довели бедное дитя до отчаяния. Он все время околачивался возле нее, неся несусветную чушь. Это вынуждало ее одеваться и раздеваться под одеялом, как будто это было девятнадцатое или двадцатое столетие; а когда ее папаша не смотрел в ее сторону, Зауэрабенд гладил своими жирными лапами крохотные бугорки ее грудей и шептал ей на ухо непристойные предложения. В конце концов я был вынужден предупредить его о том, что если он не оставит Пальмиру в покое, мне придется вышвырнуть его с маршрута. Это отрезвило его на несколько дней. Отец девочки, между прочим, счел весь этот инцидент весьма забавным.

– Может быть, девчонка как раз и нуждается в хорошей встряске, сказал он мне, – после которой она и начнет наливаться всеми положенными соками, а?

Папаша Гостмэн также одобрительно относился к шашням своего сыночка Бильбо с мисс Пистил, хотя нам всем стали изрядно досаждать, так как мы тратили ужасно много времени зря, каждый раз дожидаясь, когда эта парочка закончит свое очередное совокупление. Бывало и так: когда я предварительно знакомил своих подопечных с тем, что они должны увидеть, Бильбо пристраивался к мисс Пистил сзади, и вдруг лицо ее начинало выражать томление, и я уже знал, что он снова принялся за свое, задрав ей юбку, и не успокоится, пока лица их не исказятся в экстазе. Все это время Бильбо ходил довольный, как кот, вылизавший целую тарелку сметаны, что было, по-моему, вполне оправдано для четырнадцатилетнего мальчишки, добившегося любовных утех с женщиной, которая была старше его на добрых десять лет. У мисс Пистил вид был довольно виноватый. Тем не менее, ее растревоженная совесть не препятствовала ей отворять врата рая для Бильбо раза три-четыре ежедневно.

Не нахожу, что все это способствует творческому отношению курьера к своей работе.

Были и еще некоторые более мелкие неприятности, такие, как безрезультатные домогательства престарелого мистера Хэггинса, который немилосердно преследовал бестолковую миссис Гостмэн. Или то упорство, с которым возился со своим таймером Зауэрабенд.

– Видите ли, – неоднократно заявлял он, – могу биться об заклад, что я-таки сумею расколоть эту штуковину, чтобы управляться с нею без вашей помощи. Я ведь, да будет вам известно, был инженером до того, как стал брокером.

Я велел ему оставить свой таймер в покое. Однако в мое отсутствие он явно продолжал в нем ковыряться.

И еще одной «головной болью» стал для меня Капистрано, с которым я случайно повстречался в 1097 году, когда в Константинополь входили крестоносцы под предводительством Боэмунда. Он объявился как раз тогда, когда все мое внимание было сосредоточено на корректировке сцены с Мэрдж Хефферин. Я хотел проверить, насколько надежными были произведенные много изменения в прошлом.

На этот раз я расположил своих людей на противоположной стороне улицы. Да, я заметил себя напротив; как заметил и Мэрдж, которой стало уже совсем невтерпеж, и она готова была броситься на шею Боэмунду; были там и все остальные участники того маршрута. По мере того, как мимо нас торжественным маршем проходили крестоносцы, голова моя все больше кружилась от тревожного ожидания. Что я увижу: как я спасаю Мэрдж или как она выскакивает на улицу, где ее ждет страшная смерть? Или перед моими глазами предстанет какой-нибудь третий вариант? Текучесть, переменчивость потока времени – вот что меня ужасно беспокоило.

Боэмунд все ближе. Мэрдж распускает свою тунику. Наружу вываливаются тяжелые белые груди. Она вся напрягается и изготавливается к рывку на мостовую. И вдруг как бы ниоткуда появляется второй Джад Эллиот, точно позади нее. Я вижу ошеломленное лицо Мэрдж, когда стальные пальцы моего «альтер эго», как когти, впиваются в ее задницу; вижу, как взлетает вторая рука, чтобы обхватить ее грудь; вижу, как она корчится, извивается, борется со мной, затем в бессилии оседает. И пока Боэмунд проходит мимо, я вижу, как сам исчезаю, оставив «нас» двоих, по одному на каждой стороне широкого проспекта, по которому торжественно шествует христово воинство.

Я облегченно вздохнул. И все же какое-то смутное беспокойство не покидало меня, ибо теперь я уже точно знал, что моя корректировка этой сцены так запечатлена в потоке времени, что ее может заметить кто угодно.

Включая и кого-нибудь из патруля времени, который, вдруг обнаружит «удвоения» одного из курьеров, захочет выяснить, что же явилось причиной этому. В любой момент патруль может воспроизвести и эту, и первоначальную сцены – и тогда, пусть даже это оставалось бы нераскрытым вплоть до какого-нибудь десятимиллионного года после Рождества Христова, я буду привлечен к ответственности за произведенную несанкционированную корректировку хода исторических событий. Я временами уже ощущал стальную руку на своем плече, слышал голос, провозглашавший мое имя…

И я действительно ощутил руку на своем плече, услышал голос, окликавший меня по имени.

Я резко обернулся.

– Капистрано?

– Разумеется, Капистрано. А ты разве ждал кого-нибудь другого?

– Я… я… вы застали меня врасплох, вот и все. – Я весь дрожал. У меня даже колени стали мокрыми.

Он был каким-то задерганным и осунувшимся; некогда блестящие темные волосы поседели и неровными прядями свисали вниз; он сильно похудел и выглядел на двадцать лет старше того Капистрано, с которым я был знаком. Я учуял, что это временный разрыв и испытал, уже ставший для меня привычным, страх при столкновении с кем-нибудь из моего собственного будущего.