Затерянный дозор. Лучшая фантастика 2017 (сборник) - Дивов Олег Игоревич - Страница 24

— Вроде как стенка на стенку в деревне? — уточил полковник Каравай.

— Может быть, и так, — согласилась Зайцева. — Когда прилетели мы, последовательность традиции была нарушена. Черные мажоиды избегают каких-либо контактов с нами — видимо, уровень их ксенофобии выше, чем у красных. Но теперь, когда мы покидаем планету, ритуал возродится. И, видимо, возродится очень скоро, если Кхас предупредил об этом. Действо будет продолжаться шесть дней или шесть суток, и на один день Кхас станет кхаших, то есть каким-то значительным участником ритуала. Всего кхаших будет двенадцать, что скорее всего связано с каким-то астрономическим циклом. Но тут, извините, я вхожу в область чистых догадок, поскольку недостаточно хорошо знаю особенности местного солнечно-лунного и звездного календаря.

Полковник Каравай повернулся к астроному Бадовскому:

— Что скажете, Лев Яковлевич? Есть календарные особенности в ближнем будущем, а?

Бадовский пожал плечами:

— Ближайшие пару месяцев ничего особенного. Нет ни затмений, ни противостояний, ни метеорных потоков. Тем более говорится о шести сутках. Такое небесное явление стало бы событием и для нас…

— Есть событие! — вдруг заявила секретарь Мисюк, на протяжении совещания непрерывно строчившая в блокноте. — Шесть дней радионевидимости.

На секунду повисла изумленная пауза, потом ксенолог Штерн громко захохотал, тряся бородой.

— Ну и смешные же вы, товарищи женщины! — говорил он сквозь хохот. — Это ж надо такое придумать!

Однако полковник Каравай остался невозмутим.

— Попрошу без этих вот выпадов по половому признаку, товарищ Штерн! — призвал он. — Вы же советский человек. Лина… э-э-э… Малаховна, — обратился Каравай к Мисюк, — что вы имели в виду?

— У нас по регламенту объявлена неделя радионевидимости, — сообщила Мисюк. — Шесть полных суток, если точнее. С пятого по десятое ноября включительно. В это время Земля будет за Солнцем, и нам придется обходиться без связи с ЦУПом.

— Это же просто совпадение! — почти прокричал Штерн. — Глупо на совпадениях строить теории. Такой подход антинаучен.

— Никто и не строит теории, товарищ Штерн, — мягко урезонил ксенолога Остапенко. — Мы обсуждаем гипотезы, фантастические, так сказать, допущения, не более того. Пока что гипотеза товарища Зайцевой выглядит убедительнее гипотезы, которую защищает товарищ Кудряшов. Между прочим, Ирина льет воду на вашу мельницу. Вы же сами недавно заявили, что понятие шоешос связано с местным календарем, нет?

— Я имел в виду совсем другое, — забрюзжал ксенолог. — Это было метафорическое сравнение, не следует понимать его буквально!

— Товарищи! — Полковник Каравай снова переключил на себя внимание присутствующих. — Я хочу подвести итог нашему совещанию. Мы еще долго можем тут обсуждать и то, и это, а время, замечу, не ждет: график эвакуации достаточно плотный. Что мы выяснили главное? Мажоиды прервали контакты с нами, готовятся к своему празднику или там ритуалу. Значит, все довольны, все при деле. Предлагаю выяснение нюансов, кто есть ху, оставить следующим экспедициям. Надеюсь, нет возражений?

Возражений, разумеется, не было. Только ксенолог Штерн, зло поглядывая на коллегу, попросил записать в протокол свое особое мнение по поводу интерпретации слов Кхаса. Зайцева делала вид, будто происходящее ее совершенно не касается. Остапенко чувствовал благодарность к ней за огромное облегчение: гипотеза, предложенная Ириной, многое объясняла и, самое важное, давала некую уверенность, что, хотя проект поднятия красных мажоидов до более или менее цивилизационного уровня в целом провалился, никто от этого сильно не пострадает. К сожалению, Зайцева ошиблась.

Тревожная сирена завыла, когда ее ждали меньше всего. Выматывающий тягучий звук покатился по коридорам базы, поднимая землян на ноги. В тот момент Остапенко согласовывал с Караваем список вывозимых материалов и образцов, ранжированных по сложности транспортировки. Командир экспедиции и научный руководитель посмотрели друг на друга.

— Твою ж мать! — выругался полковник.

— Может быть, пыльная буря? — предположил Остапенко, хотя и сразу догадался, внутренне холодея, что буря здесь ни при чем.

— До начала сезона еще месяц как минимум, — напомнил Каравай, подразумевая, естественно, земной месяц.

— Иногда бывают климатические флуктуации, — сказал Остапенко.

Им обоим приходилось говорить громче, чем обычно, чтобы перекричать сирену.

— Сам-то веришь, а? — поинтересовался Каравай.

Остапенко помотал головой. Полковник встал со стула, повернулся к приоткрытому сейфу, полминуты покопался в нем, после чего вытащил револьвер в ременной кобуре и подпоясался, словно ковбой из вестерна.

— Пошли, — сказал Каравай.

В радиальном коридоре они встретили начбеза Кудряшова. Тот был при карабине и кожаном бандольере, переброшенном через плечо.

— Как-то неспокойно, — сказал Кудряшов, кивком приветствуя товарищей.

— Кто запустил сирену? — спросил Каравай.

— Ее можно запустить из двух мест, — Кудряшов говорил так, словно командир и научрук этого не знали, — с центрального поста и из наблюдательного пункта на метеостанции. Грешу на Григоряна. Но сначала нужно осмотреться и прикинуть что к чему.

— Согласен, — подытожил Каравай.

Все трое направились к шлюзовой камере. В кольцевом коридоре им попался Стеблов, одетый в спецкостюм, с баллонами за спиной, в руках он держал респиратор. Археолог был бледен, руки тряслись.

— Там… — сказал он, указывая в сторону шлюза, — там… дети!

Каравай ухватил его за ткань на груди:

— Какие дети, млин? Ты в своем уме, а?

— Кхе-се-ле-ти, — с трудом выговорил Стеблов, ему почему-то не давалось это слово. — Дети мажоидов. Они просят помощи!

Остапенко почувствовал сильную тошноту, голова закружилась. Он сам не ожидал такой слабости от себя, но среагировал быстро: расставил ноги и чуть наклонился корпусом вперед. К счастью, почти сразу отпустило, и на смену отчаянию пришла волна деятельной энергии.

— Надо наружу! — заявил Остапенко и побежал к шлюзу.

Он не стал надевать спецкостюм, будучи уверенным, что помощь нужна сейчас, немедленно, поэтому нацепил первый же попавшийся в стойке респиратор с мембранной коробкой, подхватил баллон, забросил его за спину, а ремнями подвески и дыхательным шлангом занимался уже в камере, дожидаясь, когда снизится давление, что позволит открыть внешний люк.

Поспешность Остапенко в желании помочь кхеселети сыграла свою роль: он оказался снаружи первым. И сразу остановился. Были уже сумерки, тени заметно вытянулись, а ржавый грунт под ногами приобрел темно-коричневый оттенок. Небо, наоборот, совсем обесцветилось, поэтому стало больше походить на земное, каким оно бывает в непогожий вечер. Остапенко обожгло морозом, но сейчас он даже думать не мог о холоде, потому что перед шлюзом и впрямь скопились кхеселети. Их было пятеро. В возрасте двух-трех земных лет они уже почти во всем походили на половозрелого мажоида, хоть и меньших размеров — с немецкую овчарку. Главное отличие — карапакс формируется обычно годам к восьми, поэтому сейчас он выглядел не как здоровенный панцирь, под который мажоид может целиком спрятаться, а как розоватая костяная пластинка на мягкой безволосой спине.

Детеныши мажоидов тянули к Остапенко свои шестипалые ручки и повторяли на разные лады, сухо покашливая и шепелявя: «Пшомощь, пшомощь, пшомощь», а тот вдруг понял, что не узнает ни одного из них. Обучение кхеселети продолжалось весь последний год; в нем, кроме Остапенко, принимали участие ксенологи: Зайцева с большей охотой, Штерн — с меньшей. И научруку с какого-то момента стало казаться, что он различает подопечных: вон у того, например, пластинка на спине более темная по цвету, чем у остальных, почти черная, а у того кожа более гладкая, без бугров и бородавок, тот повыше, а этот совсем маленький. Он даже имена им давал: Черныш, Модник, Бугай, Мелкий и тому подобные. Но теперь все они казались на одно «лицо», словно какие-нибудь садовые улитки. И все-таки они — дети!