Внеклассная алхимия - Силаев Александр Юрьевич - Страница 28

Далеко не у всех депутатов Государственной Думы обнаружится «среднее», многие доктора наук не имеют «высшего», и т. д.

Считается, что образование должно «готовить к трудовой деятельности». Вообще-то классическое образование, образование аристократа, того, на ком совершилась культура — вопиюще излишне относительно не то, что «труда», но вообще любой «деятельности». И советское образование — наследовало этой модели. Все мы учим Пушкина, интегралы, историю Древнего Мира — а слесарю оно на фига? Даже литератору — на фига интегралы, а математику — столько Пушкина? Но человек воспринимался универсально и человечно: скорее как «аристократ», который вынужденно слесарит, чем настоящий слесарь по жизни.

90 % хорошего образования не имеют никакого прямого отношения к труду, а 50 % даже к карьере (труд и карьера, конечно, разные вещи). Намеренно усиливая, провоцируя: хорошее образование готовит человека к жизни, где как можно меньше труда. Или, говоря мягче, ко времени, когда он не трудится. Уже оттрудился. Или трудятся за него. Или никто не трудится. Или он нашел для работы смыслы, выходящие за экономику.

Вряд ли образование в этом смысле может быть всеобщим. Не хочешь — не надо.

Возможно, стоило бы ввести две вертикали — образования сугубо для работы, и образования-для-себя. В неких точках они бы даже пересекались.

Гуманитарные науки погибают от критериев своей якобы «научности». Идеальна научная диссертация в 99 % случаев — кому она потребна? Чтобы читать ее для пользы некоего дела? Не говоря уже о том, чтобы читать из «чистого интереса»?

Большая часть так называемой научности деятельности, будь то писание дисера, статей, сидение в заседаниях — не более чем тест на пути к таковой. «Посмотрим, умеет ли автор выражаться научно», «читал ли автор список литературы», и т. п. Спору нет, что список литературы — должно читать. Суть же в том, что буферное тестирование разрослось до таких масштабов, что, собственно, подменяет дело и мысль, дело мысли и мысль о деле. Сама мысль и само дело никогда не начнутся — ибо в них нет необходимости, карьера целиком делается на проходе сквозь «буферное тестирование».

Если я назову последнее раковой опухолью — буду ли сильно неправ? А что? Некая часть, подменяющая собой смысл целого, разросшееся, и в итоге целое подыхает. Спасти его можно только институционально, то есть — меняя правила игры. Не кадры, финансирование и т. п., а правила. Причем нельзя написать «с завтрашнего дня филистерство запрещается», надо писать именно что строгую форму, «парадигму гуманитаристики», отвечать, прежде всего, на вопрос, каковы критерии успешности, причем так, чтобы без двоякого толкования.

Рубим тезис сплеча: гуманитарные науки спасет отказ от «научности», где в итоге деятельность программируется так, что результатом будет лишь присяга на верность ее предпосылкам, и не более.

Новая парадигма: есть понятие «область дисциплины» и понятие «интерес». Все! Есть форма, диктующая, где предмет социологии, где предмет психологии, где базар и где матерная частушка. Мастером первой ступени можно считать любого, держащего одновременно предмет и внимание какой угодно аудитории. При этом сквозь фильтр пройдет и некоторое количество сумасшедших, рассказывающих нам про Атлантиду, Лемурию и прочее примордиальное счастье. Паранойя получит некоторые дополнительные очки, но… их не надо переоценивать. Александр Гельевич Дугин ведь, кажется, имеет ученую степень? И, кажется, его уже цитируют в диссертациях? Ну и вот. Лемурия себя и так уже обрела.

Лучше впустить в сообщество немного конспирологов, публицистов, политтехнологов и бытовых риторов, чем иметь его в сегодняшнем виде, когда оно открыто — вообще любому. Еще раз: при усидчивости и мотивации кандидатом гуманитарных наук, а равно и доктором оных наук — будет вообще любой, включая и простого дурака, то есть человека, в упор не видящего пределов своего знания (а сильной мотивацией, к примеру, может быть неспособность к любой другой социализации).

«Политические процессы это процессы, в которых политические субъекты ставят перед собой политические цели, инициирующие политические процессы» — ну кому такая политология, а? Честное слово, про Лемурию лучше. Хотя бы с точки зрения литературы. Вот, кстати, понятие дополнительное, но базовое — литература. Не то, что издают, но то, что читают.

Читабельность твоего текста как критерий первой ступени. При этом текст ограничен, но только своим предметом, и все. То есть ученая книжка может быть оформлена как переписка к друзьям, пожалуйста.

Мастер второй ступени суть тот, кто может собрать семинар из мастеров первой, и т. д. Разумеется, семинар сугубо добровольный. Впрочем, уже третья ступень — видимо, живая классика. Это уже человек, которому будет что сказать Декарту и Гегелю.

Казалось бы, примитивный критерий — «можешь ли ты, держась предмета, сделать интересно кому-то». Но что критерий теории? За что вообще общество кормит такую свою подсистему, как собрание гуманитарных наук?

Хорошая теория имеет практические следствия. Эта теория, по которой можно управлять, делать революции, лечить больных, спасать душу, крепить устои, расшатывать устои, и т. д. Можно не любить Будду, но буддизм врачует умы. Можно не любить Маркса, но марксисты сумели сварганить некое общество. Можно не любить Фрейда, но больные несут свои деньги в наследующую ему отрасль. Хороший автор — после которого по-другому чувствуют, думают и живут. Хоть кто-то. Хоть пять человек, но лучше, разумеется, пять миллиардов. Но пять человек — тоже нехило.

Зачем кого-то читать? Кого-то слушать? «Для пользы», «для удовольствия». Читаем, ибо «не скучно». А не скучно то, что меняет нас. Жить по-человечески означает непрерывно умирать-воскресать. Пособляющий в этом и будет гуманитарием. Не умеющий того, но разувающий рот на законную гуманитарную пайку, на звание, на оплату — да найдет себя в ином поприще. В кондукторах городского транспорта, например.

Чего хочет чиновник, дающий тебе интервью? У нас нет «общества», которое прочитает беседу с какими-то следствиями для чиновника — поэтому более всего ему плевать на «интересность» беседы.

Зато у него есть начальство. У всех есть. И у губернатора есть. И у президента наверняка (только оно такое… неперсонифицированное облако, но все равно — это облако им воспринимается как начальство). И главное — не проговориться, чтобы начальство не прочитало, чтобы не дай бог… На хрен им тогда вообще журналисты? А там не сам чиновник решает. Есть «медийный план», его надо выполнить. То есть чтобы была полоса. Но сам чиновник предпочел бы вместо десяти килобайтов текста свою фотку на всю полосу и фамилию. Мол, я есть. И все. У них единственный мессидж, другого нет — «я гожусь своему начальству».

Смотрю вокруг… В журналистике Красноярска мало пишущих людей после сорока лет. Основная масса рядовых в редакциях — между двадцатью и тридцатью. Словно бы действует негласное правило — к сорока журналисту положено одно из трех: 1. «Состояться», т. е. уйти в редакторы. 2. Спиться. 3. Сменить профессию. Можно как-то комбинировать варианты. Вот и определяйся. Четвертого не дано.

Считается, что черный пиар, конечно же, самый вредный и подлый. Но где выше коэффициент правды: в нем или в «белом»? Полное, без купюр, описание жизненного пути 90 % наших деятелей может проходить только по черно-пиарному ведомству.

Что лучше — народно-таблоидные медиа или цинично-официозные? А что лучше — зайти учителю в класс и развлечь его дурацкими частушками, или 40 минут диктовать инструкцию к бульдозеру на китайском? То есть что лучше — играть на низких чувствах аудитории, или вообще ее игнорировать? Дело вкуса. Но все же склоняюсь к тому, что пустота — меньше несовершенного. Если мерить по тому вреду, который приносится, или точнее — по не случившейся пользе, которая могла быть. То есть у меня подозрение, что мера «грязи» в обществе зависит скорее не от напора, с которым заливается грязь, а от объема пространства, куда она может залиться. А за объем такого пространства отвечает именно «пустота». И в этом смысле культура, которая воодушевляет, допустим, сугубо на беспорядочный секс, все-таки большего ранга, нежели культура, не воодушевляющая вообще. Больший дьявол все-таки в пустоте, чем в похабности сотворенного.