Благие намерения - Робертс Нора - Страница 33

Он буквально загорелся.

— Неужели? Вы читаете их сами?

— Да. Речь о том, который вы составили пятнадцатого декабря, когда наблюдали за домом Ледо.

— Это было до того, как вы не велели мне этого делать и сказали наблюдать изнутри.

— Да, до того. Вы пишете, что видели рассыльного, который как будто не мог найти адрес. Помните?

— У меня очень хорошая память.

— Вы пишете «рассыльный». Вы уверены, что это был мужчина?

— Это не совсем точно, госпожа лейтенант. Я только предположил. — Он заметно огорчился. — В мой отчет вкралась неточность.

— Ничего страшного. Вы видели лицо этого человека?

— Часть лица. На нем были коричневые брюки, коричневое пальто, лыжная шапочка, большие солнечные очки, тоже коричневый, но более светлый шарф, закрывавший нижнюю часть лица. Еще перчатки. Он нес упаковочную коробку.

Ева перевела дух и кивнула.

— Хорошо, Мейсон. Отлично сработано!

— Человек снял очки, чтобы — как мне показалось — сфотографировать здание на другой стороне улицы.

Ева затаила дыхание.

— Опишите то, что увидели.

— Смешанная раса, судя по оттенку кожи — цвета жидкого кофе. Шапочка была надвинута до бровей, но брови я увидел — они тоже были коричневые. Темно-коричневые. Я стоял недостаточно близко, чтобы увидеть его глаза — я имею в виду их цвет. Когда я приблизился, он опять надел очки. Нет, глаз я не видел, прошу прощения.

— Как насчет формы лица?

Физиономия Мейсона на экране сморщилось от напряжения мысли.

— Лицо, скорее, узкое. Рост я бы оценил примерно в пять футов десять дюймов. Весу в нем было фунтов полтораста. Этот человек представляет интерес, госпожа лейтенант?

— Да, я чрезвычайно заинтересована.

— Я мог бы вернуться к наблюдению.

— Я не даю вам разрешения на это, Мейсон. Но я бы хотела, чтобы вы поработали с нашим полицейским художником. Я вам его пришлю. Детектив Янси. Вы будете в закусочной?

— Мне надо разнести заказы, а потом мыть посуду.

— Это я улажу, Мейсон. Это официальное полицейское расследование. Доставьте заказы и возвращайтесь. Выполняйте свои обязанности. Детектив Янси сам к вам прибудет. С вашим боссом я договорюсь.

— Слушаюсь, сэр, госпожа лейтенант! Это и есть преступник?

— Он самый. Вы мне очень помогаете. Я прямо сейчас поговорю с вашим боссом. А вы доставляйте заказы.

— Есть, сэр, госпожа лейтенант. Мейсон Тобиас сеанс связи заканчивает.

Борясь со смехом — вот это везение! — Ева позвонила в закусочную и коротко, твердо и по существу переговорила с боссом Мейсона. После этого она снабдила добровольца координатами Янси.

Откинувшись в кресле, она уставилась на свою доску.

— Кажется, это прорыв, — пробормотала она. — Хотя не факт.

Мейсона Тобиаса ей подарила сама судьба. Он, конечно, тот еще зануда, зато исключительно наблюдателен и дотошен.

К тому же Пибоди права, по-щенячьи честен.

Записать его на учебную программу? Если он продолжит свое «патрулирование», то рано или поздно пострадает, а то и расстанется с жизнью.

Она отправила письмо службе связи с прессой, потом сделала себе пометку насчет Мейсона.

Взявшись за новый список имен, она, памятуя совет Миры, стала сопоставлять всех с профилем. Двоих сразу вычеркнула, потом поступила так же с жителем пригорода, проверив его переезды и график.

Двоих кандидатов она сочла возможными: один живет в самом городе, другой в Хобокене, но работает в Мидтауне. Пятиминутного разговора с его менеджером хватило, чтобы его вычеркнуть. Между 4.30 и 6 вечера в день убийства Баствик житель Хобокена совещался с самим менеджером и с двумя программистами, а потом до 7 вечера выпивал с коллегами.

Остался только 40-летний инструктор-криминалист. Ева воодушевилась. Рост, правда, всего 5 футов 8 дюймов, но он мог встать на каблуки. Меньше 148 фунтов веса, но что мешает внешнему уплотнению? Зато — кареглазый метис!

На ее вкус, синтаксис его писем расходится с синтаксисом посланий убийцы, но все остальное совпадает. Ее давно подмывало заняться делом, поэтому она радостно схватила пальто.

— Пибоди, поедешь со мной!

— Лейтенант! — Дженкинсон поймал ее в момент надевания пальто. — Мы их сцапали! Балбесы катались на скейтбордах. Двоих мы развели по разным комнатам и сейчас допрашиваем, а третий…

Он покосился на свой стол.

Третий, в наручниках, с наглой ухмылкой развалился в кресле.

— Сколько ему? Пятнадцать-шестнадцать?

— Двенадцать.

— Проклятье!

— А я о чем? Переросток, злобный, как гремучая змея. В это дело его вовлек старший брат — похоже на инициацию. Приходится ждать их бабку-опекуншу и адвоката по делам несовершеннолетних. Я отнял у него заточку длиной в шесть дюймов, всю в засохшей крови. Уверен, она принадлежит одному из них.

— Двенадцать лет, — шепотом повторила Ева.

Ей вспомнился Тико, несовершеннолетний антрепренер, само хитроумие и практичность.

У того тоже была только бабушка, которая не мешала ему быть самим собой, научив понятным правилам существования. Ему не грозила опасность очутиться в полицейском участке с изобличающей уликой — окровавленной заточкой.

Ей не давала покоя мысль: от чего зависит разница между одним пареньком, все делающим правильно, и другим, убившим ради дурацкого скейтборда?

— Этот не расколется, — проговорила она, наблюдая самодовольного молокососа. — Ему нравится здесь находиться, он воображает, что это превращает его в мужчину. Надеется отделаться легким испугом и запятнанной репутацией.

— Адвокат его выгородит, изобразит оступившимся младенцем, будет напирать на нежный возраст. Мол, несмышленыша втянули в нехорошее дело.

— Я бы тоже на это напирала. Если кровь на заточке принадлежит одному из убитых, обязательно покажите обвинителю их фотографии — живыми и мертвыми. Это может помешать досудебной сделке. Этого наглеца, может, и не захотят судить как взрослого, но попытаться стоит.

— Обязательно. Один из них уже дает слабину. Третий, — объяснил Дженкинсон, — сначала изображал крутого, но перед допросом затрясся. У него тоже заточка, только насухо вытертая, но лаборатория найдет следы. Ничего, расколется. А вот брат молокососа — крепкий орешек. Уже пять раз задерживался за уличные нападения, успел посидеть в колонии для несовершеннолетних. У него тоже была заточка, а еще новый наручный коммуникатор — как пить дать, срезанный с какого-нибудь простофили.

— Обработайте их хорошенько. Похвально, Дженкинсон. Прими мои поздравления. И Рейнеке передай.

— Передам. Он пока что прикладывает лед ко лбу. Один из троих сильно заехал ему локтем. Если бы не двое патрульных, помогавших при задержании, не обошлось бы без крови. — Он пожал плечами. — Та еще работенка!

— Это точно.

— Я насчет погибших братьев. Завтра прощальная служба.

— Сходи, заодно передохнешь. Это тоже часть нашей работы.

— Очень тебе признателен, Даллас.

Ева ускорила шаг, поманив за собой Пибоди.

— Я слыхала, они сцапали троицу, убившую мальчишек, — сказала та на бегу.

— Да, взяли с поличным.

На пути к лифту им встретилась женщина — усталая, как будто заблудившаяся. Взглянув на ее обувь, Ева предположила, что она уборщица или больничная медсестра, вынужденная проводить почти весь день на ногах.

— Простите, я ищу, — у нее дрожал подбородок, в глазах стояли слезы, — отдел расследования убийств, детективов Дженкинсона или Риника.

— Рейнеке, — поправила ее Ева. — Прямо и налево.

— Спасибо. — Она потащилась дальше, шагая с большим трудом, как будто ее придавливала неподъемная тяжесть.

Ева отвернулась и втиснулась в плотно забитый лифт.

— Видала? — спросила Пибоди. — Жалко человека! Видно, что она трудяга. Грамотная, вежливая речь. Из сил выбивается, растит двух внуков, поставив на ноги сына. А они вдруг выкидывают коленце: убивают сына другой матери ради игрушки и теперь проведут всю жизнь или большую ее часть в клетке.

— Спрашиваешь, как такое происходит? — хмуро бросила Ева. — Очень просто: некоторым нравится убивать. Иногда правильным оказывается самое простое объяснение.