Северный ветер - Кочубей Анна - Страница 16

Как сейчас… В маленьком отверстии над головой высилось звездное небо. Хан лежал на спине, раздавленный слабостью — голод, обезвоживание и нехватка кислорода постепенно сделали свое дело. Вблизи повозки зашуршала трава — кто-то сел, привалившись к колесу. Пленник не мог видеть ничего, кроме стен своей тюрьмы, но он привык смотреть ушами, ловя малейшие звуки извне, так, как это делают слепые.

— Фиона, ты? — спросил Ханлейт шепотом.

— Я.

— Кто такой мэтр Эверон, к которому меня везут?

— Жестокий человек.

— Хуже Когана?

— По-другому. Мэтр — умный.

Фиона называла глупцами всех, и такая неожиданно-высокая оценка умственных способностей ария не предвещала ничего хорошего.

— А я думал, меня везут к Императору.

— Тебя везут к Императору, — глубоко вздохнув, повторила Фиона, — но иногда дорога бывает длинной.

— Император — это мэтр Эверон?

— Эльф, тебе совсем плохо? Конечно, нет!

— Меня зовут Ханлейт, Фиона. Ты знаешь мое имя, но упорно называешь «эльфом».

— Мы не зовем по именам тех, кому суждена смерть. Так наказал мэтр. И он прав, — сказала она бесцветным голосом.

— Запри меня, и к утру все закончится.

— Нет. Твоя жизнь будет настолько долгой, насколько я смогу ее поддерживать.

— Это — не жизнь, Фиона.

— Но и не смерть. Она — конец всему: ты перестанешь дышать, а я перестану надеяться. Забыл топор палача и двор тюрьмы Эвенберга? Я — нет! Я не хочу с тобой прощаться дважды.

— На что ты надеешься? Зачем я тебе?

Фиона не стала отвечать, а Ханлейт задумался: когда он не видел ее расширенных зрачков и не чувствовал жутких прикосновений, девушка казалась обыкновенным человеком, более того, она была не глупа.

— Я запретил болтать и отираться с ним рядом, — раздался окрик Когана, — как тебя наказать за то, что снова открыла рот?

— Не знаю, сир Коган, — покорно сказала Фиона.

— Не будь ты тварью, я бы счел тебя годной для любовных утех. Говорят, рыжие горячи в постели. Я проверял, но все масти баб одинаковы. Может, мне попадались не те шлюхи? Я не чистоплюй, могу и попробовать! А?

— Как пожелаете, сир Коган.

— Вот, теперь ты отвечаешь правильно. Нет, не желаю. Ты слишком отвратительна. Но я развлекусь по-другому, так, как нравится мне. Какая длинная цепь! До огня хватит.

Раздался хлопок и лязганье — свободный конец цепи бросили в костер. Фиона вскочила и зарычала.

— Не трогай ее! — Хан несколько раз стукнул в стенку ящика.

— Давно дыма не нюхал, птичка? Синяки на девке долго не держатся, проверим, как ей пойдут ожоги. А почему вы такие друг к другу заботливые?

Человек взобрался на раму и уставился вниз, на пленника. Костлявое лицо с темными глазами навыкате осветил огонь фонаря, и Хан впервые рассмотрел Когана. Нет, они не встречались в прошлом и не имели повода считать друг друга врагами. Поведение мучителя, скорее всего, объяснялось природной склонностью к насилию. Оглядев Ханлейта с головы до ног, он мерзко осклабился и выдал:

— Я мечтаю о встрече с тобой эльф, я тебя хочу, как самую сладкую девку, что есть на свете. Ты для меня — лакомство в атласной коробке с бантиком, которое приберегли на праздник. А когда я тебя оттуда вытащу, ты проклянешь свой день рождения. Я узнаю твой запах, вымою руки твоей кровью, буду слушать твои крики, смотреть в твои глаза, полные боли. Я надеюсь, что это будет долго, я молю Создателя, чтобы ты не сдох сразу.

Коган подмигнул пленнику и глубоко вздохнул, предвкушая грядущие удовольствия.

— Зачем ты выбросил крыс? Что ты намерен есть теперь? Грызть свои пальцы?

«Он не даст мне умереть по дороге, я приеду в Аверну обязательно. А пока от этого чудовища меня защищает ящик. Напрасно Айворт отменил казнь!» — запоздало понял Хан.

— Молчи, эльф, молчи дальше. Трудные задачи заводят меня еще сильнее. До встречи, любовь моя!

Человек исчез вместе с фонарем.

— Накормите птичку, дайте воды. Нет, лучше — тиверского, — с него похмелье краше. И пусть подышит вволю всю ночь.

Внутрь клетки скинули бурдюк с вином, хлеб и жареное мясо. Ханлейт не пошевелился. Вот так он сможет помешать планам Когана! Если не есть и не пить, то живым до столицы пленник не доедет. За ним опять наблюдали.

— Он жрет?

— Нет, сир.

— Передай эльфу, что я люблю его еще больше. Имей в виду, Хранитель, будешь упираться, я раскую твою тюрьму в ближайшей деревенской кузне и накормлю насильно через оба прохода. Мэтр поймет, что я действовал по необходимости. Так мы встретимся на несколько дней раньше. Уяснил ситуацию?

— Ну, девка, намотать тебе цепь на шею? Она уже тепленькая! — обратился Коган к Фионе.

— Нет, сир Коган.

— Почему? Ночами свежо, согреешься!

— Это больно, сир Коган.

— Я знаю. Но я не слышу мольбы в твоем голосе.

— Я умоляю вас, сир Коган.

— Не верю. Не хватает страсти в просьбе и слез. В тебе всего-то красного — только кровь и волосы. И целая бочка злобы.

Коган потянул за цепь, а Фиона закричала, хватаясь руками за повозку:

— Я убью тебя! Я заставлю твою кровь кипеть, как смола в котле! Я буду убивать тебя медленно!

— Эльф, ты слышишь? Здесь все любят зверства, и только ты один — настоящая жертва. В Эрендоле тварь отбилась от рук окончательно. Еще один урок пойдет ей на пользу, — добавил он.

Заскрежетала цепь, но Фиона не издала больше ни звука.

«Она умеет терпеть, притворяться и ненавидеть. А я — смогу ли?» — думал Ханлейт, — «сколько я себя помню, я уклонялся от всего, что было мне противно, избегал любого подчинения, любой зависимости. Я сделал отрицание смыслом жизни. Не самая достойная цель… А теперь мне предстоит выбрать, как завершить свои дни: рассказать на допросе арию все, как последний трус, или сопротивляться, продлевая свои страдания».

Ханлейта никогда прежде не пытали серьезно. Били — да, оставляли в цепях в подземелье Эвернберга, но не кромсали и не уродовали. Как далеко Коган и неизвестный арий могут зайти? Чутье подсказывало Хану, что очень далеко и это было страшно.

«Я должен сделать хоть что-то стоящее. Или, следуя своей же логике, не делать ничего, что поможет моим врагам. Я буду молчать. Я смогу!» — решил Хан.

Железная башня

Ханлейт потерял счет дням и почти обрадовался, когда по шуму снаружи понял, что повозка въехала в большой город. Прикидывая время приблизительно, он недоумевал, почему они добрались до Аверны настолько быстро. Ящик перестало трясти на колдобинах, лошади звонко цокали по добротной, ровной мостовой. Пленника везли по оживленным улицам на потеху зевак, гадающих, какая же неведомая птица едет в наглухо забитой «карете».

— Посторонись! С дороги! — то и дело орали люди Когана, норовя огреть плетью всех встречных и поперечных.

Хан решил посмотреть на свет Моран в последний раз — наверняка Коган отберет амулет, как только вытащит пленника. Привычно перевернув ловушку для архонта перед глазами, Ханлейт не увидел знакомого холодного сияния. Промелькнула золотая искра полузабытого архонта Моргвата и погасла. Все. Не поверив в случившиеся, Хан потряс амулет несколько раз. «Аммонит сломался!» — решил он, ощупывая ракушку. Повреждений не было. «Но он горел еще вчера ночью! И сегодня утром. И всегда! Моран не могла умереть, это неправда!»

«Правда! Все умирают», — насмешливо ответила кромешная тьма ящика. Любимой женщины, мысль о которой поддерживала Ханлейта все эти месяцы, не стало… Не будет встречи. Не кого ревновать, не о ком думать ночами, не кого представлять живым и желать счастья. Мир опустел, у Ханлейта не осталось ничего, кроме собственной жизни, в тот же миг ставшей ненужной обузой. В недоумении Хан вытер влажную щеку и посмотрел на свою ладонь, будто мог разглядеть в темноте следы слез. Надев амулет на шею, он прислонился к стенке и закрыл глаза.

Повозка прогрохотала под толстыми сводами арок, лязгнули ворота, разбили цепь Фионы, сковывающую ее с клеткой на колесах, отдал приказы Коган, процокали лошади охраны, — Хан не слушал. Его вернули к реальности тяжелые ритмичные удары, сотрясающие ящик, — это снимались листы железа, закрывающие вход. Что он увидит? Резиденцию Императора в Аверне? Городскую тюрьму? Да какая разница… Торец ящика с грохотом упал на землю, и внутрь хлынул дневной свет.