Дом аптекаря - Мэтьюс Эдриан - Страница 7

— Кажется, Маартен упоминал о нем пару раз, — сказала Рут.

— У дома есть имя, — сказала Клара, возвратившись в комнату на волне веселого настроения. — Ca me suffît. Название написано краской на большом плоском камне. Примерный перевод: «С меня хватит!»

— С меня-то уж точно хватит, — с кислой миной добавил Лукас. — В смысле хватит этой мышиной возни.

— Да, чудесное место. Маартену так нравился сад. Там еще был маленький пруд, в котором он пускал бумажные кораблики. Мы даже… — Она кивнула мужу, словно подавая заранее условленный сигнал.

— Мы снимали там… на камеру, — мгновенно отозвался Лукас. — На восьмимиллиметровую пленку.

— И… — Клара улыбнулась, смутилась и, подумав, сочла за лучшее придержать язык.

— Я перевел их на видео, — почему-то тоже смущенно, словно извиняясь за разбитую вазу, признался Лукас. — Они совсем короткие. И без звука. Я, правда, записал кое-где музыку.

— Мы бы с удовольствием посмотрели. Правда? — Жожо повернулась к Рут.

Рут почувствовала ее интерес, ее энтузиазм. И безотчетно кивнула. Реакция была автоматическая. После всех жизненных передряг социальные рефлексы действовали безукоризненно.

А вот внутри все вымерзло.

Внутри она была бесчувственной блондинкой.

Широкий экран засветился, ожил, словно превратившись в аквариум, и в нем был Маартен — крохотная рыбка гуппи, меченосец, тернеция. Это был другой Маартен, которого она не знала. Рут с изумлением и недоверием смотрела на машину времени. Зачем ей показывают доисторические времена? Ну же, Маартен! Хватит! Перестань! Вылезай оттуда и делайся взрослым!

Она поднялась и вышла в туалет.

— Как вы, милая? — За дверью ванной дожидалась обеспокоенная Клара.

Пока ее не было, Маартена поставили на паузу. Он был на качелях и, казалось, парил в воздухе. Маленькие кулачки побелели от напряжения, и в глазах застыл то ли страх, то ли паника — в глазах, которые ушли туда, где нет ни паники, ни страха. На заднем плане замерла Клара со своим вечным подносом с тарелочками и стаканами. Режим паузы срабатывал плохо, и картинка, вместо того чтобы стоять неподвижно, дергалась, продвигаясь вперед крохотными шажками. Дергалась Клара с неизменной улыбкой на лице. Дергались качели. Маартен на мгновение зажмурился, будто перед молитвой, длинные черные волосы захлестнули лицо, словно усики-щупальца хищного растения.

Рут извинилась и ушла.

Замерзший канал Энтрепотдок был усыпан кусками и крошками льда. Рут натянула на уши черный шерстяной берет, застегнула верхнюю пуговицу темно-синего пальто и попыталась согреть дыханием сложенные раковиной озябшие ладони.

В конце дороги протянулся длинный фасад бараков Оранж-Нассау, на другой стороне площади высилась квадратная башня Единого профсоюза огранщиков алмазов.

Повсюду, за исключением мутного канальца посыпанного солью тротуара, лежала остекленевшая корка снега. Преодолев мелкими шажками гейши море соли, она двинулась дальше. У входа в Вертхайм-парк стыли два крылатых улыбающихся сфинкса под повисшими над головами железными фонарями. Сама не зная почему, Рут прошла между ними и побежала по петляющим, посыпанным гравием дорожкам. Миновала стеклянный мемориал жертвам Аушвица, обогнула жуткий сухой фонтан с коричневой мраморной колонной, поднимающейся из огромного блюда на подставке.

Поблизости никого не было.

Рут села на скамейку и закурила тонкую черную самодельную сигарету, припасенную специально для такого случая, когда никого и ничего не останется, когда захочется забыть и Маартена, и Аалдерсов, и саму бесконечную Мемори-лейн. А почему бы и нет? Сигаретка была не крепкая, в самый раз, чтобы прочистить голову. В самый раз, чтобы отряхнуть с крыльев мирскую пыль.

К остановке подкатил трамвай номер четырнадцать. Рут вошла в вагон, подтянула рукав и протерла запотелое от миазмов людского дыхания окно, чтобы наблюдать за пробегающими за окном знакомыми ориентирами: неприметный модерновый концертный зал «Стопера», витиеватый мост Блаубруг, обветшалый, но трогательный Рембрандтсплейн и унылую и мрачную трубу туннеля Рокин, ведущую к старой площади Дам.

Когда трамвай подъехал к Мятной Башне, месту соединения канала Сингел и реки Амстел, что-то сухо треснуло. Трамвай дернулся, сполз с рельсов и, содрогнувшись, резко остановился. Склонившаяся над детской коляской толстушка врезалась головой в поручень. Ребенок в коляске захныкал. Водитель нехотя покинул свое место и, выйдя из вагона, осмотрел колеса, стрелу и висящие над головой провода.

— Надо смотреть, куда едешь! — крикнул кто-то, когда он вернулся.

— Кого-то сбили? — пропищал другой.

— Это все дети! — зло заорал водитель. — Негодники! Устроили аварию! Попались бы мне под горячую руку…

— Да, конечно, вали все на детей! — проворчала толстуха.

— Говорю вам, это они! — защищался водитель. — Сами посмотрите. — Он показал кусок смятого красного пластика. — Набивают пустые гильзы серой от спичек, сплющивают молотком и кладут две-три штуки на рельс. Тут подъезжаем мы… Бах! Хотите верьте, хотите нет, но этого достаточно, чтобы пустить трамвай под откос.

Он протянул пластиковую гильзу сидевшей впереди Рут. Она боязливо поднесла ее к носу и принюхалась. Сера. Уголь. Селитра. Снова пистоны… второй раз за день.

Кисловатый запах уже обжился в пазухах носа.

— Так что выходите, — объявил водитель. — Трамвай дальше не пойдет.

Рут жила в плавучем доме в Йордаане. Почему бы и не пройтись? Она пересекла торговый центр «Кальверстраат», потом свернула налево — опять же неожиданно для себя самой, — в лабиринт пересекающихся улочек, подальше от субботней толпы, распродаж, звучащей отовсюду музыки и аромата кофе, жареных каштанов и теплого хлеба с маком.

Рут думала, что знает Амстердам, но именно в такие моменты непоколебимой уверенности город вдруг преподносил сюрпризы, и этот раз не стал исключением.

Она вдруг оказалась на незнакомом перекрестке, возле какого-то неприглядного кафе с заклеенными рекламой «Хойгардена», «Гролша», «Риддера» и «Криека» окнами, развернувшего бойкую торговлю в непосредственной близости от горбатого мостика. Здесь, в жарком сердце города, воды канала еще не были схвачены льдом. Мраморное небо раскрашивали тона подбирающейся ночи, тона лаванды и наперстянки, вереска и амаранта. Сбегая вниз, эти краски намокали в багровых тенях подвалов и закоулков и постепенно растворялись в них.

Едва Рут подошла ближе, как на улице зажглись старомодные фонари. Но вместо того чтобы спугнуть и отогнать тени, тихий искусственный свет лишь добавил им глубины и таинственности. Праздничная гирлянда из разноцветных лампочек, развешенных по нижнему краю моста, соединилась со своим покачивающимся в воде отражением, образовав что-то похожее на огненный цирковой обруч.

Немного растерявшись, Рут остановилась и попыталась определить, куда попала.

Тем временем возле кафе разгорелся спор. Инстинкт самосохранения подсказывал не отвлекаться, не совать нос в чужие дела, а вернуться назад или обойти неспокойное место. Рут перешла на другую сторону улицы, но голоса становились все громче, привлекая жизнерадостных зевак, число которых тоже возрастало. Из общей какофонии звуков вырвался вдруг один голос, пронзительность которого дополняли нотки сварливости:

— Мне нет дела до того, кто вы такой, молодой человек! Это абсолютно бесчеловечно, вот так! Как бы вам такое понравилось? Как бы вы чувствовали себя, если бы вас пристегнули цепью к вентиляционной решетке и оставили на таком ужасном холоде да еще под снегом?

Рут повернула и присоединилась к толпе зрителей. Слух не обманул. Черная каракулевая шубейка, шерстяная рэперская шапочка, очки и, конечно, пакеты. Бэгз! И, судя по всему, в боевом настроении. Она яростно нападала на худощавого бледнолицего парня в рубашке с закатанными руками, неуловимо похожего на Бастера Китона. Он и его приятели явно получали удовольствие от происходящего. Спор же, похоже, касался собаки.