В Париже дорого умирать - Дейтон Лен - Страница 9

— Садись, Мария, — сказал Датт. — Это будет отличный бой. Море крови.

Ладонь Марии в моей руке была влажной.

— Не будь таким ужасным, — проговорила она, но выпустила мою руку и направилась к стульям.

— Сядь с Жан-Полем, — сказал Датт. — Я хочу побеседовать с твоим другом.

Рука Марии дрожала. Я огляделся по сторонам и увидел Жан-Поля. Он сидел один.

— Иди к Жан-Полю, — ласково повторил Датт.

Жан-Поль увидел нас и улыбнулся.

— Я сяду с Жан-Полем, — сказала мне Мария.

— Хорошо.

К тому времени, как она уселась, двое борцов уже сцепились на ринге. Один был, по моим прикидкам, алжирцем, у второго были крашеные ярко-желтые волосы. Мужчина с соломенными волосами атаковал. Алжирец скользнул в сторону, принял противника на бедро и сильно ударил головой. Треск костей от столкновения головы с подбородком был встречен дружным аханьем аудитории. Из дальнего угла зала донесся чей-то нервный смех. Бойцы на ринге отражались в зеркальных стенах по всему залу. Льющийся сверху свет оставлял глубокие тени у них под подбородком и ягодицами, а их ноги то исчезали в тени, то выплывали на свет, пока бойцы кружили, выбирая момент для атаки. В каждом углу зала висели телекамеры, подключенные к экранам, находящимся чуть в стороне. На экранах демонстрировалось записанное изображение.

Было очевидно, что на экранах идет запись, поскольку картинка была нечеткой и изображение чуть запаздывало по сравнению с действием на ринге. И благодаря этой задержке зрители могли еще раз посмотреть атаку при ее повторе на экране.

— Пойдемте наверх, — сказал Датт.

— Хорошо.

Схватка перешла в партер. Бойцы рухнули на мат, и нога светловолосого оказалась зажата в замке. Его лицо исказилось. Датт проговорил, даже не оглянувшись:

— Эта схватка отрепетирована. Светловолосый выиграет, после того как его чуть не задушат в последнем раунде.

Я проследовал за ним вверх по великолепной лестнице на первый этаж. Там оказалась запертая дверь. В клинику. Частную. Он отпер дверь и жестом пригласил меня войти. В углу стояла пожилая женщина. Я подумал, уж не прервал ли одну из бесконечных игр Датта в «Монополию».

— Вы должны были прийти на следующей неделе, — сказал Датт.

— Да, он должен был прийти на следующей неделе, — сказала старуха, приглаживая передник на бедрах, как смущенная горничная.

— Было бы лучше на следующей неделе, — повторил Датт.

— Это верно. На следующей неделе — без гостей — было бы лучше, — согласилась она.

— Почему все разговаривают в прошедшем времени? — спросил я.

Распахнулась дверь, и вошли двое молодых людей в джинсах и рубашках в тон. Один из них был небрит.

— Что происходит? — спросил я.

— Лакеи, — ответил Датт. — Слева — Жюль, справа — Альбер. Они пришли посмотреть честную игру. Так? — Парни кивнули без улыбки. Датт обернулся ко мне. — Просто лягте на кушетку.

— Нет.

— Что?

— Я сказал, что не лягу на кушетку.

Датт фыркнул. Он выглядел немного усталым. В его фырканье не было ни издевки, ни садизма.

— Нас тут четверо, — объяснил он. — И мы не требуем от вас ничего особенного, верно? Пожалуйста, прилягте на кушетку.

Я попятился к боковому столу. Жюль двинулся ко мне, а Альбер начал обходить слева. Я отступал назад, пока не уперся правым бедром в край стола, так, чтобы я точно знал, как стою относительно него. Я следил за их ногами. Можно много узнать о человеке по тому, как он ставит ноги. Можно определить, какую подготовку он прошел, будет ли он атаковать с места, станет ли вас тянуть или пытаться вынудить атаковать первым. Жюль по-прежнему наступал, выставив прямые ладони. С ним все ясно: часов двадцать занятий карате в спортзале. У Альбера чувствовался опыт кабацкого вышибалы. Он явно привык иметь дело с неповоротливыми самоуверенными пьяницами. «Ну что ж, — подумал я, — скоро он обнаружит, какой из меня неповоротливый самоуверенный пьяница, ага». Плотный Альбер надвигался, как поезд. Боксер, судя по тому, как ставит ноги. Умелый боксер, который пустит в ход все грязные трюки: удары головой, по почкам и по затылку, но воображает себя спецом по части прямых в корпус и отскоков. Я бы не удивился, увидев, что он бьет в пах. Я резко вскинул руки в спарринговую позицию. Да, он сразу прижал подбородок и мягко заплясал на носках.

— Прикидываешь свои шансы, а, Альбер? — поддел его я. Глаза парня сузились. Я хотел вывести его из себя. — Давай, тряпка, укуси-ка кулак!

Краем глаза я следил за хитрым маленьким Жюлем. Тот улыбался. Он тоже приближался, мягко и хладнокровно, дюйм за дюймом, выставив прямые ладони и дрожа от желания ударить.

Я чуть обозначил движение, чтобы заставить их и дальше наступать. Если они расслабятся, приостановятся и начнут думать, то, возможно, смогут со мной справиться.

Руки тяжеловесного Альбера двигались, одна нога выставлена вперед, правая рука внизу, готова нанести удар в корпус, когда Жюль ударит по шее. Ну, в теории. А на практике, к удивлению Альбера, мой металлический каблук впечатался ему в подъем ноги. «Ты ждал удара в корпус или в пах, Альбер, и потому чудовищно болезненный удар по ноге застал тебя врасплох». И равновесие сохранять стало тоже сложновато. Альбер согнулся, чтобы потереть несчастную конечность. Второй сюрприз для Альбера: короткий сильный удар нижней части ладони по носу снизу вверх. Отвратительно. Жюль ринулся вперед, костеря Альбера за то, что тот вынудил его торопиться. Жюль вынужден атаковать меня сломя голову. Я чувствую бедром край стола. Жюль думает, что я вынужден податься к нему. Сюрприз для Жюля: я откидываюсь назад аккурат в тот момент, когда он готов ударить меня ребром ладони по шее. Второй сюрприз для Жюля: я таки подаюсь к нему и бью в ухо изящным стеклянным пресс-папье с расстояния дюймов в восемнадцать. Пресс-папье оказалось не таким уж плохим оружием в конечном счете. А вот теперь главное — не сделать большую ошибку. «Не подбирай пресс-папье». Не подбирай пресс-папье. Я не стал подбирать пресс-папье, а направился прямиком к Датту. Он стоит, он может передвигаться, и именно его воля является направляющей силой в этом помещении.

Сбить с ног Датта. Он старик, но не стоит его недооценивать. Он крупный и тяжелый, и он близко. Более того, он может воспользоваться подручными средствами. Старуха горничная ведет себя осторожно, старается быть незаметной. По сути, неагрессивна. «Двигайся к Датту». Альбер перекатился и в принципе может напасть сбоку. Жюль лежит неподвижно. Датт передвигается вокруг стола. Значит, нужен какой-то снаряд. Чернильница. Слишком тяжелая. Письменные приборы разлетятся на куски. Ваза. Громоздкая. Пепельница. Годится. Датт по-прежнему двигался очень медленно и внимательно следил за мной. Рот приоткрыт, белые волосы разлохмачены, словно он побывал в стычке. Пепельница тяжелая и идеально подходит. «Осторожно, ты ж не хочешь его убить».

— Подождите! — хрипло проговорил Датт. Я подождал. Подождал секунд десять — ровно столько, сколько понадобилось старухе, чтобы подобраться ко мне сзади с канделябром. Она была, в общем, не агрессивна, старая горничная. Поэтому я пробыл без сознания всего полчаса, как они мне потом сказали.

Едва придя в сознание, я пробормотал:

— Вы, по сути, не агрессивны.

— Не агрессивна, верно, — согласилась женщина таким тоном, будто это серьезный недостаток.

Со своего места, лежа на спине, я не мог видеть никого из них. Женщина включила магнитофон. И неожиданно раздался женский плач.

— Я хочу это записать, — сказала старуха, но женский плач перешел в истерику, а потом в крик, будто женщину кто-то пытал.

— Выключи эту чертову штуковину! — рявкнул Датт. Было странно видеть его возбужденным — обычно он всегда оставался совершенно невозмутимым.

Старуха повернула выключатель в другую сторону, и женский крик буквально ввинтился мне в уши.

— В другую сторону! — заорал Датт. Звук смолк, но бобина продолжала крутиться, и крик стал едва слышен. Женщина снова всхлипывала. И в приглушенном виде эти всхлипы казались еще более отчаянными и беспомощными, будто плакал кто-то брошенный или запертый.