Под сенью проклятия (СИ) - Федорова Екатерина - Страница 77

Неужто тот, кого все ищут, все это время был рядом? А ведь и речь нашу Шуйден знает лучше всякого тутеша, даже опись тутешских слов составил. Такое не осилишь за год или за два. Значит, жил уже когда-то у нас.

— Славно, коль так. — Пробубнила Зоряна. Снова с наслаждением вдохнула из скляницы. И чего она в той вони нашла? У меня в носу от кислого духа засвербило — даже вонь от тряпицы, что мой рот затыкала, не могла ту кислятину перебить. — Славное средство, дан Шуйден! А уж какая легкость в голове от него образуется — кажись, перо вставь, так и полечу… Держа, чего рот разинул? Дана Шуйдена не слышал? Неси, что сказано!

Немолодой прислужник спешно поклонился и вышел. Дан Рейсор двинулся ко мне. Но Шуйден его остановил:

— Нет, мой друг, сначала я заготовлю воду. И принесенную субстанцию, которую у нас называют матерния, тоже нужно подготовить заранее. Мне бы не хотелось испачкаться кровью после всего. Так что подожди.

Учитель церемоний остановился тут же, поклонился по-цорсельски, махнув рукой и согнув ногу.

— Как скажете, дан Вер Мафф Шуйден!

И все замерли в молчании — Зоряна у окна, прильнув ноздрей к склянице, Шуйден посередине горницы с доброй улыбкой на губах, Рейсор в двух шагах от меня, с лицом совсем не злобным в тот миг. В чертах его теперь была какая-то пустота.

А на полу валялась святая ветвь, всеми забытая. Диво, как на неё до сих пор не наступили. О таком святотатстве я и слыхом не слыхала — а оттого все косилась на неё глазом. Мать-Кириметь, твой оберег да на полу? Верно баили сегодня на стене — быть беде.

Держа вернулся быстро, как по мне, так вмиг обернулся. Но Зоряна почему-то бросила недовольно:

— Ты где ходил, старый пень? Стар становишься, только за смертью тебя посылать!

Королевский прислужник, словно все это говорилось не о нем, улыбнулся приятственно, махнул в её сторону поклон. Прожурчал:

— Не изволь гневаться, свет ты наш великий, принцесс-королевишна. Вызнавал я от прислуги, где сейчас твои матушка с батюшкой, вдруг вернуться нежданно.

Зоряна отвесила губу. Дан Шуйден спросил с любопытством:

— И где они?

— Как и положено, пошли к храму Киримети, встречать тех, кто решил ожениться в святой праздник. — Ответил Держа. — Там уж толпа собралась, скоро не вернуться.

Он смолк, с поклоном протянул учителю цорсельского корзинку, из которой торчали горловины двух горшков.

— Вот, дан Шуйден, туточки вода, а для прочего я солонку прихватил с поварни.

— Славно. Благодарю тебя, Держа. — Шуйден двинулся ко мне.

Улыбочка с его лица так и не сошла. Корзину он поставил на пол у стены по правую руку от меня, воду над моей головой слил из полного горшка в пустой. Надо сказать, осторожно слил, не то что Глерда. Сунул оба горшка обратно в корзину и застыл, с легкой улыбкой глядя на меня.

Руки, подумала я, цепенея. Сейчас велит меня развязать, чтобы ссыпать соль с больной руки — и тут-то узнают вороги, что увечная длань у меня уже свободна. А потом затянут её натуго.

Сердце у меня встало. Вот так взяло и встало. А потом забилось, конечно. Я с хрипом втянула воздух носом, почти задохнувшись под вонючей тряпкой. Это не Шуйден мне улыбался — смертушка моя с его лица скалилась.

— Обойдемся лбом. — Решил он. — Ни к чему тратить время, развязывая эту девку. А потом опять связывая.

И у меня отлегло от сердца.

Голову мне нагнул Рейсор по знаку Шуйдена. Учитель цорсельского подставил под мой подбородок горшок, из которого слил воду, сыпанул на макушку соль из солонки. Часть её застряла в волосах — но и ссыпалось немало.

— Все. — Услышала я голос Шуйдена. — Приступай, мой друг.

Время. Настало время.

Рейсор дернул меня за подбородок, задирая голову. Потом вгляделся в мое лицо. А я — в его.

— Я предлагать снашала фыколоть один глас. — Равнодушно сказал учитель церемоний. — Это делать деффка сгофорчифый быстро и фесело. Потом можно путет упрать кляп, задафать фопрос.

Верно говоришь, подумала я. Глаз — место тонкое, болезненное. Чтоб его повредить, силы надо чуть, а боль в глазу человека воли лишает напрочь.

Мирона меня когда-то учила дергать зубы. Показывала, как напрягать запястье, как складывать пальцы клювиком на рукоятях щипцов. Даже поленья в те годы каждый день велела колоть, чтобы руку укрепить. Здоровую, конечно, не усохшую. Зуб дергать — это тебе не занозу вытаскивать, тут сила потребна.

И мне уж приходилось у двух баб порченые зубы рвать.

Исполать тебе, бабка Мирона — вот и пригодилась твоя наука, правда, в деле страшном, бесчеловечном. Но уж коли я решилась супротивничать, так не отступлюсь. Пусть Рейсор знак от меня понесет на своем лице. И ему памятка, и мне утешенье.

А Ерше на заметку — если в один день знакомая деваха пропадет, а глаз у учителя церемоний повредится, тут дело явно нечисто.

Рейсор пробежался пальцами по своему поясу. Я вдруг заметила, какие у него пальцы. Крепкие, длинные, без волос. То ли бреет их, то ли шерсть на теле не растет, как это бывает у мужиков.

Ножичек, что Рейсор выудил из кожаной опояски, был мал, с мой палец, не больше. Но и таким человека измучить, как нечего делать.

Пора было. Я стряхнула с рук за спиной веревки, удержала их кончиками согнутых пальцев, чтоб не упали, выдавая мою свободу раньше, чем нужно. Привалилась лопатками к стене, задышала часто, словно вот-вот чувств лишусь.

А на деле дыхалку прочищала. Взгляд кинула на березовую ветвь, что валялась на полу. Ну, помогай, Кириметьюшка, защитница девичья.

Зажав в правой руке ножик, цорселец крепко взял меня за подбородок, обхватил пальцами щеки. Держа, стоя у двери, равнодушно отвел взгляд, Шуйден улыбался благодушно, вроде как не на кровавое дело смотрел, а в горницу пришел для урока. Зоряна присосалась к подаренной им склянице, глядела на меня жадно, пожадней, чем на ведьмовское действо, что перед этим творилось над Дольжей-рекой.

Напоследок дан Рейсор надо мной наклонился. Повел руку с лезвием к моему глазу, неспешно, вроде как забавлялся. А у самого в глазах при этом было пустехонько.

Рука моя метнулась ему навстречу, опережая нож. Пальцы я сложила узкими щипцами, все суставы напрягла, верхним ногтем на самый вверх зрачка нацелилась. Руку выбросила с напором, даже плечо вслед за ней пошло.

И сразу же после удара ощутила, что попала туда, куда нужно. Пальцам сделалось слякотно, душе мерзостно. Не травницкое это дело — лишать человека глаза. Пусть даже и цорсельца.

Рейсор взвыл, его рука с ножом слепо двинулась по воздуху, едва не задев меня. Свободной рукой он прихлопнул окровавленную глазницу. Глаз я ему не выбила, но повредила сильно.

Сердце в груди у меня билось, как у пойманной птицы — часточасто.

Пока прочие не опомнились, я одним пальцем сдернула вниз вонючую тряпку, затыкавшую мне рот. Ухватила руку цорсельца с ножом, рванула её к себе и укусила. Зубы от рождения мне достались крупные, во рту не помещались, даже губы над ними смыкались с трудом — а тут все это пригодилось. Руку я прокусила до сустава. Он завопил во второй раз, пальцы разжал, ножик у него выпал.

Я отпихнула его руку от себя и сунулась вниз, на пол, ловя крохотную рукоять. Краем глаза заметила, что в горнице все ожили, отойдя от изумления — Держа рванулся ко мне, вытаскивая из-за пазухи длинный нож, Шуйден выхватил из штанов темную скляницу, сыпанул чего-то на ладонь, закрыл глаза. Колдует по-ихнему?

Рейсор смолк, покачнулся, махнул укушенной рукой, отступил назад.

А Зоряна смотрела как зачарованная — но не на меня, а на окровавленного Рейсора.

Я сидела на карачках на полу, и времени было в обрез. Или Держа меня сейчас заколет, или Шуйден заколдует. Сердце в груди трепыхалось бешеными толчками, надо было решать.

Я выбрала Шуйдена. Прямо с карачек, на четвереньках, по-собачьи, рванулась в правую сторону, к корзине с горшками. На то, чтобы встать да разогнуться, уже не было не времени, ни сил.

По хорошему, конечно, следовало бы сначала соль в воду насыпать, под нос цорсельцу сунуть, а потом уже заставить поглядеть.