Роковой поцелуй - Хейер Джорджетт - Страница 36

– Естественно, никто Серого не щипал! Сядьте, приятель, и сидите спокойно! Эй, теперь я понимаю, отчего ваш петушок такой застенчивый! Похоже, последним ударом Серый выбил ему глаз. Перри, тебе досталась редкая птичка! Когда-нибудь мы непременно сведем его с моим в бою, но не здесь, а у меня дома. Ха, все, конец! Бронзовая Спинка стал одноглазым – или вообще издох. Точно, готов. Отличная работа, Перри! Просто отличная!

Взбешенный Фарнаби повернулся к друзьям.

– Отличная работа, нечего сказать! Ваш петух – трусливая тварь, так что его пришлось ущипнуть, чтобы заставить драться.

– Эй, Фарнаби, нужно уметь проигрывать! – с явным неодобрением сказал мистер Фитцджон.

Перегрин, хмурясь все сильнее, поднял руку, заставил друга умолкнуть и вперил строгий взгляд в Фарнаби.

– Вы сами не понимаете, что говорите. Если игра была бы нечестной, судья непременно заметил бы это.

– Ну да, как же, – с кривой ухмылкой заявил Фарнаби, – когда богачи выставляют своих петушков на бой, судьи иногда делают поразительные ошибки.

Голос его прозвучал не настолько громко, чтобы его услышали все присутствующие, но этого оказалось достаточно, и Перегрин вскочил на ноги.

– Что?! – в ярости воскликнул он. – А ну, повторите еще раз, если осмелитесь!

Хотя слова его расслышали только те, кто стоял рядом с Фарнаби, уже всем зрителям стало ясно – назревает скандал, и публика попроще разделилась примерно поровну. Одни (те, кто проиграл, поставив на Бронзовую Спинку) громко уверяли, что Серого действительно больно ущипнули, а другие с не меньшим пылом возражали, что схватка была честной. Всеобщий гвалт вдруг прорезал чей-то голос с резким акцентом кокни, настойчиво советуя Перегрину поставить Фарнаби фонарь под глазом, чтобы он в другой раз лучше видел – совет, в котором юноша не нуждался, поскольку уже яростно сжимал кулаки.

Мистер Фитцджон, тоже расслышавший последние слова Фарнаби, попытавшись втиснуться между ними, резко бросил:

– Довольно глупостей. Фарнаби, вы пьяны. Стыдитесь.

– Значит, я пьян, вот как? – выкрикнул Фарнаби, не сводя глаз с лица Перегрина. – Не настолько, чтобы не заметить, как птицу щипают с целью заставить ее драться, и я повторяю, сэр Перегрин Тавернер: деньги способны оказывать очень любопытное действие, если у вас их много.

– Черт меня побери! – раздраженно бросил мистер Фитцджон. – Не слушай его, Перри!

Перегрин, однако, не дождался его совета. Не успел мистер Фитцджон открыть рот, как он левой рукой нанес сокрушительный удар в челюсть Фарнаби, отчего тот рухнул спиной на скамью, опрокинув ее. Повсюду раздались восторженные крики, кто-то завопил:

– Кулачный бой! Кулачный бой!

Более спокойная публика запротестовала, а мужчина в тускло-коричневом пальто, на колени которому и свалился Фарнаби, оттолкнув его, потребовал вызвать охрану.

Мистер Фарнаби с трудом поднялся на ноги, демонстрируя собравшимся залитое кровью лицо и разбитый нос. Тот же самый незнакомец, что советовал Перегрину поставить ему фонарь, ликующе выкрикнул:

– Раскупорь ему бутылку! Врежь ему, приятель! Покажи ему, где раки зимуют!

Мистер Фарнаби поднес к носу платок и сказал:

– Мой друг зайдет к вашему утром, сэр! Будьте добры назвать мне его имя!

– Фитц? – коротко, не оборачиваясь, бросил Перегрин.

– К твоим услугам, – ответил мистер Фитцджон.

– Моим секундантом выступит мистер Фитцджон, сэр, – ответил побледневший, но решительно настроенный Перегрин.

– Вы еще услышите обо мне, сэр, – невнятно проговорил распухшими губами Фарнаби и зашагал прочь, по-прежнему прижимая к носу окровавленный платок.

На следующее утро, когда мистер Фитцджон завтракал у себя в квартире на Корк-стрит, на лице его было написано необычайно серьезное выражение, и, когда вошел слуга, чтобы доложить ему о приходе некоего джентльмена, он, удрученно качая головой, со вздохом поднялся из-за стола.

Визитная карточка джентльмена, которую Фитц зажал между пальцами, сказала ему очень немногое. Имя посетителя было ему незнакомо, адрес же, находящийся где-то в лабиринте улочек и переулков между Нортумберленд-Хаус и Сент-Джеймс-сквер, не произвел на него благоприятного впечатления.

Капитана Крейка препроводили в комнату, и мистер Фитцджон со свойственной ему прозорливостью, так не вяжущейся с его обликом херувима, мгновенно понял, что воинский чин этот господин присвоил себе сам. Подобное открытие не доставило ему удовольствия. Он был воспитан щепетильным отцом в строгих правилах всемерного уважения этикета, и ему хватило одного взгляда на капитана Крейка, дабы убедиться, что этот субъект не из тех, кого настоящий джентльмен пожелал бы видеть своим секундантом в таком деле чести, как дуэль. Первейшей обязанностью секунданта являлся поиск путей примирения, но, глядя на капитана Крейка, было понятно, что мысль об этом даже не приходит ему в голову. Он пришел только для того, чтобы согласовать время и место поединка, а также, от имени своего принципала[76], заявить о том, что тот сделал выбор в пользу пистолетов.

Мистер Фитцджон дал на это согласие, но, когда капитан, полагая мистера Фарнаби потерпевшей стороной, предложил дистанцию в двадцать пять ярдов, решительно воспротивился. Подобное расстояние окажется на руку более опытному стрелку и, сколько бы фигурок не выбивал в тире Мэнтона Перегрин, мистер Фитцджон не сомневался в том, что драться на дуэли ему еще не приходилось.

Словом, он отказался принять подобное условие, а когда капитан попробовал надавить на него, решительно заявил, что не считает мистера Фарнаби потерпевшей стороной. Удар кулаком действительно нанес сэр Перегрин, однако его к этому вынудили, причем намеренно.

После непродолжительных препирательств капитан уступил, и стороны сошлись на дистанции в двенадцать футов. Итак, о примирении не могло быть и речи. Мистер Фитцджон, прекрасно знакомый с Кодексом чести, понимал: после удара кулаком извинения не могут быть принесены либо приняты. Да и поведение капитана Крейка лишь укрепило его в убеждении, что, несмотря на очевидное осознание мистером Фарнаби собственной неправоты, последний не станет негласно подтверждать это, промахнувшись специально или же выстрелив в воздух.

После ухода капитана Крейка мистер Фитцджон не стал немедленно возвращаться к прерванному завтраку, а некоторое время стоял, мрачно глядя в огонь. Не будучи близко знакомым с мистером Фарнаби, он тем не менее кое-что слышал о нем. Тот вращался на задворках общества, предпочитая компанию грубоватых и неотесанных скоробогачей и авантюристов. Репутация его была отнюдь не безупречной. Прямых улик и обвинений против него не имелось, но он был замешан в нескольких компрометирующих делишках и считался первоклассным стрелком. Впрочем, мистер Фитцджон не ожидал фатального исхода завтрашнего поединка, полагая, что последствия будут слишком уж серьезными; однако его не покидало ощущение тревоги. Фарнаби не был пьян, да и судью на арене и устроителей никак нельзя было заподозрить в нечестной игре. Создавалось впечатление, будто Фарнаби намеренно искал ссоры с Перегрином. Но причины этого мистер Фитцджон понять не мог, как ни старался, и потому решил, что у него всего лишь разыгралось воображение. Покончив с завтраком, он, подхватил шляпу с перчатками и отправился пешком на Брук-стрит, благо идти было совсем недалеко. Прибыв к Тавернерам, он повелел доложить о себе, и его немедленно проводили наверх, в комнату Перегрина.

Перегрин же занимался утренним туалетом и был поглощен нелегким делом: когда мистер Фитцджон вошел, он как раз повязывал шейный платок. Завидев приятеля, юноша жизнерадостно провозгласил:

– Присаживайся, Фитц, и молчи, пока я не покончу с этим!

Мистер Фитцджон повиновался, выбрав стул, с которого мог наблюдать за потугами приятеля. Правильно угадав, что завтрашняя дуэль станет для Перегрина первой, он был вполне удовлетворен его беззаботностью. Фитцджону явно не придется краснеть за своего принципала: парнишка не лишился мужества и ничего не боялся. Фитцу не суждено было узнать, каких отчаянных усилий стоила Перегрину эта кажущаяся небрежность или сколько часов он провел без сна нынешней ночью.