Завоеватель сердец - Хейер Джорджетт - Страница 88

Немного погодя Хранитель сказал Жильберу Дюфаи:

– Неуправляемые, прожорливые свиньи, роющие землю в поисках трюфелей. Господи, что за армию мы собрали под свои знамена!

Жильбер миролюбиво заметил:

– Знаю, но славная нормандская кровь усмирит это отребье.

– Еще бы тебе не знать, – отозвался Рауль. – Тебе прекрасно известно и о том, что даже Вильгельму не под силу обуздать этот сброд, как только они почуют запах добычи.

– Что ж, мне это тоже не нравится, – рассудительно заметил Жильбер. – Я везде и всегда предпочитаю Нормандию, но, как мне представляется, связан клятвой верности и обязан сражаться за герцога, будь это здесь или за морем. Что до тебя, – он, подняв голову, печально взглянул на Рауля, – ты связан дружбой, и это, по-моему, не нравится тебе больше всего. – Жильбер наморщил лоб, пытаясь выразить словами и самому ему до конца не ясную мысль. – Ты ведь очень беспокоишься о Вильгельме, не так ли? Да, я тоже предан ему, но никогда не был его другом. Иногда я завидую ему, но при этом уже понял, что ты выбрал для себя нелегкий путь. Лучше не иметь в друзьях такого человека, как Вильгельм, Рауль.

– Это измена, друг мой, – беспечно отозвался Рауль.

– Нет, всего лишь правда. Какой прок от такой дружбы? Или утешение? Никакого. Вильгельм думает о королевствах и завоеваниях, а не о тебе, Рауль, или о ком-либо еще.

– Согласен. – Хранитель мельком взглянул на Жильбера и тут же отвел взгляд. – Я и сам это знаю. Вильгельм всегда один. Но в этой дружбе я не искал выгоды. Много лет тому, когда мы с ним были еще мальчишками, я поступил к нему на службу, веря, что он принесет мир и славу Нормандии. Тогда я верил в него, но еще не был дружен с ним. Дружба пришла позже.

– Но он действительно принес и мир, и славу, и силу.

– Да, ты прав. Больше него для герцогства не сделал никто. Ты можешь смело вверить ему свою душу и тело и не бояться, что тебя предадут.

– Тем не менее, Рауль?

– Всегда, – безмятежно отозвался тот.

Жильбер покачал головой.

– И все-таки я думаю, амбиции меняют человека.

– Ты ошибаешься. Я знаю его настолько хорошо, насколько это вообще возможно, Жильбер. Он, конечно, может стремиться заполучить корону, но, помимо этого, есть и кое-что еще. Теперь ты видишь, какой я глупец – зная и понимая все это, я тем не менее сожалею о том, что он взял в руки оружие, недостойное его рыцарской чести.

Жильбер с любопытством уставился на Хранителя.

– Вот скажи мне, Рауль, что заставило тебя отдать ему свое сердце? Я часто задаюсь этим вопросом.

В серых глазах Хранителя засветилась улыбка.

– Одну маленькую его частичку? Вот, значит, какими ты видишь наши отношения? Нет, Жильбер, Вильгельму нет дела до подобных нежностей. В юности я обожал его. С мальчишками такое частенько случается. Но обожание не могло длиться вечно. Оно сменилось уважением, глубоким и неизменным. А потом появилась и дружба: странная, быть может, но тем не менее дружба. – Он поднялся на ноги и шагнул к двери. – Сердца вверяются только в обмен – одно на другое. Во всяком случае, мое покинет грудь лишь тогда.

– Но… Рауль, мне странно слышать от тебя такие речи. Я и не подозревал… Если он и любит кого-нибудь, так только тебя. Я уверен в этом.

– Увы! – Хранитель задумчиво уставился на дверной замок. – Я бы выразил это иначе: Вильгельм любит меня так, насколько вообще способен любить других. – Рауль, подняв голову, оглянулся. – Вот почему, Жильбер… – Он оборвал себя на полуслове, и улыбка его стала шире. – Вот так, – сказал и вышел.

Все лето в Нормандии кипела деловая активность, и все разговоры велись только о предстоящей экспедиции. Строительство флота, насчитывающего почти семьсот кораблей, было закончено, и он стоял на якоре в устье Дива. Армия разрослась до поистине гигантских размеров; несмотря на то что к ней присоединились тысячи чужеземцев, она, по крайней мере, на две трети состояла из нормандцев, и, как бы ни собирались вести себя наемники в Англии, в Нормандии они свято блюли дисциплину, не допускавшую ни бунтов, ни грабежей окрестных сел и деревень.

В начале августа герцог получил из Норвегии вести, которых так долго ждал. Тостиг и Харальд Гардрада намеревались отплыть на север Англии в середине сентября. Они планировали отобрать Нортумбрию у Моркара, после чего двинуться на юг, рассчитывая, что к ним по пути присоединятся другие английские подкрепления.

– Ты оказываешь мне услугу, о значении которой даже не догадываешься, дружище Тостиг, – сказал герцог. – Гарольд будет совсем не тем, кем я его склонен считать, если не двинется на север, чтобы разгромить твою армию.

Четыре дня спустя, двенадцатого августа, герцог выехал из Руана и направился к Диву. Там собралось двенадцать тысяч конников и двадцать тысяч пехотинцев, а в устье реки на приливной волне мягко покачивались несколько сотен кораблей. Среди них выделялось флагманское судно «Мора», подаренное Матильдой супругу. На мачтах вздувались малиновые паруса, а на носу красовалась фигурка мальчика, вот-вот готового выстрелить из лука. Щели в судне были законопачены волосом, борта покрыты позолотой, а на корме возвышалась каюта, окна и дверной проем которой были завешаны ткаными гобеленами, освещенная серебряными лампами.

Рядом с «Морой» стояли на якоре корабли Мортена, общим числом сто двадцать штук, чтобы было на двадцать больше снаряженных Одо. Граф Эвре выставил восемьдесят судов, все – с полной оснасткой, а граф д’Э – шестьдесят.

В Див Вильгельма сопровождали герцогиня и милорд Роберт. Роберт раздувался от гордости, ведь его имя вместе с именем Матильды было вписано в документ о полномочиях регентства, которые герцог делегировал им на период своего отсутствия. Тем не менее юноша предпочел бы отправиться с армией; бывая в лагере, ослепленный блеском солнечных лучей на стали, или поднимаясь на борт «Моры», Роберт преисполнился такой зависти, что наконец не выдержал и заявил отцу о своем желании присоединиться к нему и попросил позволения сделать это.

Но герцог в ответ лишь покачал головой. При любых других обстоятельствах этого было бы достаточно, но сейчас Роберта охватило отчаяние.

– Я уже не ребенок. Мне сравнялось четырнадцать, милорд. Это мое право, – заявил он, обиженно глядя на герцога.

Вильгельм окинул его взглядом, в котором не было неудовольствия от подобной горячности сына. Матильда, которая сидела позади Роберта, вдруг до боли стиснула лежавшие на коленях руки.

– Успокойся, жена, – со смешком сказал герцог. – А ты еще слишком молод для подобного предприятия, сын мой; кроме того, ты мой наследник. Если я не вернусь – станешь вместо меня герцогом Нормандии.

– Вильгельм! – Герцогиня, побледнев, вскочила на ноги.

Герцог сделал знак Роберту оставить их одних.

– Что, Мальд, страшно?

– Почему ты так сказал? – Она подошла к нему вплотную и положила руки на его кольчугу. – Ты победишь. Ты всегда побеждал. Вильгельм, мой господин и повелитель!

– В самом деле? – задумчиво спросил герцог. Он обхватил ее обеими руками, но взгляд его был устремлен куда-то вдаль.

Герцогиня же дрожала всем телом; никогда раньше она не видела, чтобы он был так не уверен в себе.

– Вас гложут сомнения, монсеньор? Вас? – Матильда настойчиво вцепилась ему в плечи.

Он взглянул на нее сверху вниз.

– Просто я знаю, девочка моя, что это будет самая жестокая и самая трудная моя битва. Я рискую всем в этом предприятии: жизнью, карьерой и благосостоянием моего герцогства. – Брови его сошлись на переносице. – Нет, я не терзаюсь сомнениями. Это было предсказано.

Запинаясь, она переспросила:

– Предсказано?

– Да, представь себе. Моей матери на последнем месяце беременности приснился сон: из ее лона выросло дерево, настолько огромное, что ветви его простерлись над Нормандией и Англией, так что обе страны оказались под его сенью. Я и есть это дерево, Матильда.

– Я слыхала эту историю, – призналась она, – и считаю ее божественным предвидением, милорд, а не фантазией беременной женщины.