Москва: место встречи (сборник) - Глуховский Дмитрий Алексеевич - Страница 65

Когда-то, еще задолго до этой истории, на Ходынке располагались артиллерийские стрельбища, и от Сокола дальше на север и запад, вдоль старых дорог до сих пор среди обычной застройки то и дело попадаются невысокие красного кирпича казармы, склады и конюшни. Мне они в детстве напоминали возвращающиеся с учений маршевые батальоны. Позже ходынские полигоны позакрывали и официально вся территория была отдана под обычный городской аэродром. Однако использовался он от случая к случаю. Несколько лет на вой самолетных турбин жаловались жители окрестных домов, от них отбивались, в общем, без труда, но затем их поддержали люди в больших погонах, отвечающие за безопасность, а это уже сила. Слышал, что они устали бояться, что однажды какой-нибудь разочаровавшийся в жизни летчик решит спикировать на Кремль – от Ходынки до его башен ровно пять километров; как его называют, подлетное время меньше минуты, а за такой срок противовоздушная оборона и «А» сказать не успеет. В общем, с конца шестидесятых годов на Ходынском поле садятся лишь легкие одномоторные самолеты да вертолеты, вдобавок лишь вечером, когда начальство из Кремля разъезжается по дачам.

С моего балкона на Аэропорте была видна часть поляны. В закатном солнце вертушки летели медленно, без обычной авиационной лихости и, прежде чем сесть на полосу, как стрекозы, зависали. Считалось, что по-настоящему Ходынка оживает лишь два раза в год: за неделю до Дня Победы и снова – за неделю до октябрьских праздников. В первые дни мая и ноября именно сюда из подмосковных гарнизонов, из Тучкова, Красноармейска и Кубинки, перебрасывались части Таманской дивизии и дивизии имени Дзержинского, по необходимости и другие войска. Несколько ночей на Ленинградке перекрывали движение и, разворачиваясь напротив стадиона «Динамо», на Ходынское поле вперемешку с танками шла моторизованная пехота, двигались, стараясь не задеть электрические провода, артиллерийские установки и установки залпового огня, ракеты ближнего и среднего радиуса действия.

В четырнадцать лет я как-то ночью, гуляя по аллее, случайно оказался посреди этого ада. Земля дрожала и ходила ходуном, всё вокруг выло и скрежетало. Пожалуй, что именно тогда мне наглядно и на всю жизнь объяснили, до чего же одинокий человек гол, мал и жалок. В общем, перед парадами Ходынка возвращалась на век-два назад и снова делалась полигоном. Солдаты, прибыв на место еще затемно, при свете фар где-нибудь с края поля правильным каре расставляли палатки и уже на рассвете начинали готовиться к параду. День за днем с перерывом на короткий ночной отдых что люди, что техника, как на плацу, на длинных взлетных полосах самозабвенно оттачивали шаг и равнение, чтобы пройти по Красной площади не хуже прошлогоднего.

В сущности, для местных никогда не было секретом, что статус городского аэродрома – прикрытие, а так Ходынка как принадлежала, так и сейчас принадлежит военным, и нужна она им отнюдь не из-за двух парадов.

Под и вокруг этого огромного, зимой занесенного снегом, а летом цветущего луга, где среди трав и прочих полевых растений гудят пчелы, над ними, кувыркаясь в воздухе, распевают жаворонки, а еще выше, нарезая круг за кругом, парят ястребы, находятся десятка полтора заводов, делающих корпуса, двигатели и прочую оснастку самолетов. Все наши главные авиационные КБ. С тридцатых годов через ангары, что стоят ближе к периметру, но, в общем, разбросаны без какого-либо порядка, они время от времени, но тоже ночью выкатывают на взлетные полосы прототипы, опытные образцы и уже готовые машины, чтобы испытать узлы, которые невозможно проверить в цехах под землей. Когда же государственная комиссия признает самолет нужным стране и пригодным для серии, здесь же, на Ходынском поле, его впервые поднимают в воздух и, если все проходит штатно, перегоняют для окончательной доводки на номерные военные заводы в Куйбышев, Иркутск или Хабаровск.

Раньше КБ размещались только под аэродромом, но после войны, ища для своих цехов новые пространства и пустоты, они неустанно рыли и рыли, и теперь в округе нет такой улицы, жилого квартала, под которым бы не строили самолетов. Так заводы старались не попадаться на глаза и особо никому не докучали. О них вспоминали, лишь когда на одном из подземных стендов на предельных оборотах гоняли мощные турбины и вместе со станиной так же мелко и певуче начинали дрожать пол и стены в твоей квартире, да случайно оказавшись рядом с обычным подъездом обычного дома, из которого, когда кончалась смена, один за другим нескончаемой цепочкой шли и шли аккуратно одетые усталые люди.

Хотя во времена моего детства аэродром со всех сторон был окружен бетонными, в рост человека плитами, охранялся он плохо. Лишь в дни, когда на Ходынке стояли войска или должны были испытывать новый самолет, здесь, и то нечасто, можно было встретить солдата с автоматом или овчаркой на поводке, идущего вдоль забора, а так поломанный, изъеденный дырами забор никому не был помехой. Живущие по соседству – на улицах Куусинена, Зорге и многочисленных Песчаных – изо дня в день, обычно ближе к вечеру, играли тут с детьми или выгуливали своих совсем не бойцовых пород собак.

Особенно хорошо было на Ходынке летом. Вдоль взлетных полос военными инженерами был сделан неплохой дренаж, и по обеим сторонам от бетона шли широкие, никак не меньше полукилометра, полосы настоящей ковыльной степи. В молодости бывало, будто пьяный, бредешь себе, спотыкаясь, путаясь ногами в этом густом, сбитом в колтуны разнотравье, и не помнишь ни о каком городе. При мне на Ходынке никто никуда не спешил. Многие приходили сюда целыми семьями, с детьми, которым тут было привольно, будто на даче с бабушками и дедушками, другие прогуливались в одиночестве, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться полевым цветком или облаком над Курчатовским институтом, окрашенным оранжевым предзакатным солнцем. Все мы гуляли здесь такие мирные и безмятежные, будто в мире отродясь не было никаких войн и никакого зла, никакой крови и смерти.

Часть жизни прошла в Тушино. Часть детства прошла в Тушино. Довольно большие отрезки времени проведены в Тушино. На Туристской улице, дом десять. Там жила бабушка.

Семидесятые годы, восьмидесятые годы. Семидесятые годы и первая половина восьмидесятых годов. Проводил там выходные дни, каникулы. Что-то вроде дачи или деревни, потому что ни дачи, ни деревни не было, и для этих целей использовалось Тушино.

В Тушино было много деревенского. В Тушино были настоящие деревни. Петрово. Алешкино. Захарково.

Если выйти на балкон, немного высунуться наружу и посмотреть направо, можно было увидеть деревню Петрово. Простые деревенские избы. Сельское хозяйство. На Туристской улице – современные панельные дома, а за ней – деревня Петрово.

Деревня Захарково располагалась возле универсама. Огромный универсам на улице Свободы, в том месте, где к ней примыкает Химкинский бульвар. Его так и называли – универсам. Достаточно было произнести это слово – и все понимали, что имеется в виду именно этот универсам, а не какой-нибудь другой.

Универсам сохранился по сию пору. На нем большая надпись – «Универсам».

Деревня Захарково располагалась возле универсама, между улицей Свободы и Химкинским водохранилищем. Туда ходили купаться. Пройти по дороге между деревянными домиками и купаться.

По поверхности Химкинского водохранилища плавали всякие ошметки, мусор. Купаешься – а рядом покачиваются на волнах ошметки.

Деревня Захарково располагалась на берегу Химкинского водохранилища. Там была устроена пристань. Пристань называлась Захарково. От пристани Захарково до Речного вокзала ходило маленькое суденышко. Даже паромом его нельзя было назвать. Просто суденышко. Можно даже сказать – кораблик. Но это будет некорректно. Корабль может быть только военным, и кораблик – это маленький военный корабль, а водное транспортное средство гражданского назначения называется судно. Значит, суденышко.