Москва: место встречи (сборник) - Глуховский Дмитрий Алексеевич - Страница 38

В те же дни московского восстания, едва ли не накануне ранения генерала, с письмом-просьбой взять на себя командование силами сопротивления к Брусилову пришла группа офицеров, одним из которых был Сергей Яковлевич Эфрон, папа девочки Али. Переговоры, длившиеся не менее часа, успехом не увенчались: сославшись на болезнь, Брусилов отказался принять командование. Этот эпизод, а также напряженная атмосфера тех дней лаконично, но чрезвычайно выразительно описаны в «Записках добровольца» Сергея Эфрона.

Что же касается дома Кузнецовых, то эта крошечная городская усадьба, пережившая пожар 1812 года и сменившая на протяжении XIX столетия нескольких владельцев, была и, надеюсь, останется жемчужиной Мансуровского переулка. В 1913 году архитектор Александр Васильевич Кузнецов купил ампирный особнячок у старушки-купчихи Воскобоевой и перестроил его так талантливо и толково, с таким тонким и точным пониманием стиля, что сохранилось, а может, и преумножилось обаяние века предыдущего. Чудесным образом усадьбу под сенью древнего тополя не экспроприировали, и она осталась в собственности семьи. Изюминка усадьбы – крошечная калитка в каменной ограде, и, сколько себя помню, из Мансуровского переулка проникнуть внутрь можно было только через нее. Самый низенький лилипут или мелкий ребенок не старше четырех лет могут войти в калитку, не сгибаясь в три погибели. Все остальные в нее ныряют. Отсюда возникла легенда о человеке-карлике, некогда выстроившем дом с учетом собственных параметров.

И еще одно переулочное чудо – густо, до самой крыши завитый девичьим виноградом брандмауэр соседнего с кузнецовским доходного трехэтажного дома № 13. Поколения мансуровских жителей сменяют друг друга, а виноград, посаженный архитектором, вьется и вьется, завивает и завивает стену, матереет, осенью багровеет и облетает, весной возрождается. А поколения Кузнецовых героически отстаивают виноградные кущи от местного домоуправления, посягающего на него во время изредка случающихся покрасочных работ.

Висит на стене пейзаж: лето 1946 года, кузнецовский дворик в густой июньской тени, разбавленной солнечными бликами. На крылечке моя юная мама листает конспект, готовится к госэкзамену. Видно, Ирочка, Ирина Александровна Кузнецова, разрешила отцу моему написать будущую мою маму в своем саду. Что неудивительно, ведь с тетушкой моей они познакомились в раннем детстве. Обе родились в 1914 году, только Ирочка прибыла в Мансуровский переулок годовалым ребенком, а тетушку мою Татьяну привезли сюда четырехлетней. Вместе они занимались в кружке юных искусствоведов при Музее изящных искусств, одно временно учились в ИФЛИ. И всю свою последующую жизнь Ирина Александровна работала в музее Александра III, то есть в ГМИИ им. Пушкина. Тетушка моя прожила в Мансуровском переулке семьдесят четыре года из отпущенных ей семидесяти восьми, Ирочка задержалась на десятилетие.

В одном из Таниных писем обнаружилось описание дивного июньского вечера 1939 года: «Вчера провела необыкновенно поэтический вечер… В саду, в тени дерев, полулежа в гамаке, распивала чай из кузнецовского сервиза, а прелестная бледная девушка в пышном платье тем временем по какой-то удивительной книге (арабский кабалистик!!!) гадала для меня, поступать ли мне в аспирантуру. Получилось: жестокая лютость рока противится тому, чего надеешься!»

Увы, арабское гадание в точности предсказало мучительную и оскорбительно тщетную эпопею Таниного поступления в аспирантуру, но это отдельный сюжет, органично вписавшийся в эпоху и выразительно ее иллюстрирующий. Что же касается сервиза, из которого семья Кузнецовых распивала чаи под сенью собственных дерев в самом центре Москвы, то остается только гадать, изготовило ли его Товарищество фарфорового и фаянсового производства Матвея Сидоровича Кузнецова, однофамильца архитектора, назвала ли Таня сервиз кузнецовским по имени его владельцев или же это шутливый парадокс?

В войну Кузнецовы не покинули своего домика. Из семейных бумажных залежей возникло письмо, отосланное на Урал тетушке моей Татьяне 3 июля 1942 года. Вот строки, сохранившие подробности жизни домика в военные дни:

В очерке Ирины Александровны «Между Остоженкой и Пречистенкой», напечатанном в журнале «Наше наследие» (№ 29–30 от 1994 года) и проиллюстрированном прекрасными фотографиями Александра Викторова, есть трогательные строки:

Бывало, идешь мимо кузнецовского домика, а из крошечной калитки (едва ли не из-под ног твоих) выпархивает, словно птичка из гнезда, Ирина Александровна, Ирочка, худенькая, как девочка, гладко причесанная, в очках с толстыми линзами. Выпархивает, улыбается близоруко и мечтательно чему-то своему и летит, летит по переулку, торопится в музей.

Кстати говоря, в начале двадцатых коммунальная напасть не обошла и Кузнецовых: в их аристократической усадьбе поселилась (к счастью, ненадолго, пока не подыскали жилья попросторнее) огромная громогласная семья удалого Гаи Дмитриевича Гая – личного друга Семена Буденного и командира легендарной Железной дивизии.

А упомянутый в Ирочкином письме сосед Топленинов, с которым Кузнецовы болтали в промежутках между ночными тревогами, – это один из братьев Топлениновых, хозяев дома № 9, театральных людей и друзей Булгакова. В уютном подвальчике их деревянного дома на белокаменном фундаменте Михаил Афанасьевич и поселил своего Мастера с его Маргаритой. Дом Топлениновых, выстроенный в тридцатых годах XIX столетия, переходил из рук в руки до тех пор, пока его не купил купец первой гильдии Сергей Топленинов, и по наследству дом перешел к двум его сыновьям, Владимиру и Сергею. А в подвальчике, описанном Булгаковым с документальной точностью, театральный художник, гитарист, любитель романсов и компанейский человек Сергей Топленинов устроил свою мастерскую. Другую половину топлениновского дома в те же времена снимал другой друг Булгакова драматург Сергей Ермолинский. В детстве моем окрестная публика (в том числе дворники, самые осведомленные люди) звали топлениновский домишко «домом Власовой», и действительно некая старая дама в нем проживала. Видимо, это и была Евгения Владимировна Власова, жена Сергея Сергеевича Топленинова. В советские времена, как это ни удивительно, дом Топлениновых оставался в частной собственности, так же как и кузнецовская усадьба. А окошки прославившегося на весь свет «булгаковского» подвальчика и сейчас можно разглядеть сквозь щели в заборе. Разумеется, все булгаковские адреса и реалии давным-давно досконально изучены мириадами фанатов, но до чего же забавно, что до «сирени, липы и клена», тех самых, что росли «в четырех шагах» от подвального окошка Мастера, от нашего окна, возле которого я запоем читала первую, журнальную публикацию «Мастера и Маргариты», было шагов двадцать, не более. Но в те времена я об этом обстоятельстве и не подозревала, глядела себе на «дом Мастера» как ни в чем не бывало, даже рисовала его время от времени за неимением другой натуры и в ус не дула…