Том 7. Изборник. Рукописные книги - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников" - Страница 44
- Предыдущая
- 44/59
- Следующая
Изменить размер шрифта:
44
«Чёрный щит и чёрный шлем…»
Чёрный щит и чёрный шлем,
Перед белым домом всадник,
Но закрыт пред ним и нем
В туберозах палисадник.
Тихо поднял он с лица
Скрежетавшее забрало…
Не дала ему кольца,
На крыльце не постояла…
По калитке он копьём
Стукнул раз, другой и третий,
Но молчал весь белый дом,
И кругом дивились дети.
«Дай в залог мне за неё, –
Говорит мальчишка смелый, –
Щит, и шлем твой, и копьё,
И потом что хочешь делай.
Знаю, ты отважней всех,
Никогда не ведал страха.
Я покрою твой доспех
Чистым золотом бдолаха.
И тебе его отдам
В час свершенья светлой грёзы,
В час, когда с сестрою в храм
Ты пойдёшь от туберозы».
Рыцарь бросил быстрый взгляд.
«Вижу, мальчик – не плутишка.
Я тебе поверить рад,
Босоногий мой братишка,
Шлем, и щит мой, и копьё,
Всё в залог тебе вручая:
У тебя, как у неё,
Светел взор лазурью рая».
Не успел закрыть лицо,
Сдвинув тяжкое забрало, –
Дева вышла на крыльцо,
И кольцо с руки снимала.
«Песню сложишь, в песню вложишь…»
Песню сложишь, в песню вложишь
Всё, что мреет и кружится
Где-то в тёмной глубине.
Песней душу растревожишь,
И померкнет всё, затмится
В этом белом, дневном сне.
Если песни мы слагаем,
Как мы больно душу раним
Прохожденьем верных слов,
Мы себя опустошаем
И потом тоскливо тянем
Сеть пустынную часов.
«Горький оцет одиночества…»
Горький оцет одиночества
В ночь пасхальную я пью.
Стародавние пророчества
Пеленают жизнь мою:
Ты ходил, куда хотелося,
Жди, куда тебя сведут.
Тело муки натерпелося,
Скоро в яму сволокут.
«Подыши ещё немного…»
Подыши ещё немного
Тяжким воздухом земным,
Бедный, слабый воин Бога,
Странно-зыблемый, как дым.
Что Творцу твои страданья!
Кратче мига – сотни лет.
Вот – одно воспоминанье,
Вот и памяти уж нет.
Страсти те же, что и ныне…
Кто-то любит пламя зорь…
Приближаяся к кончине,
Ты с Творцом твоим не спорь.
Бедный, слабый воин Бога,
Весь истаявший, как дым,
Подыши ещё немного
Тяжким воздухом земным.
Грумант
П. Пестелю
Из кн. А. Барятинского, с фр.
Товарищ первый наш! Я думаю с тоской:
Четыре месяца в разлуке я с тобой.
Спокойных вечеров ты не забыл, конечно:
К беседам искренним влекомые сердечно,
Мы утешалися содружеством умов.
Тогда ты отдыхал от множества трудов,
И к нашему ты шёл от строгих дум союзу.
Тогда твоя рука мою ласкала музу.
Тебе начезов двух я начертал грехи.
Прости ошибки мне, особенно стихи.
Письмо Ивашёву
Из кн. А. Барятинского, с фр.
Бездельник милый мой, пустынник Пермской сени,
Мой милый Ивашёв, проснёшься ли от лени.
Конечно, в чтеньи есть утех сладчайших мёд,
Но, словно мачеха, талант оно скуёт.
Сказали б, видя, как тобой владеет книга:
«Угаснул твой восторг, пиано свергло иго.
С Евтерпой за тебя ведёт Эрато бой,
Тебя ль страшит ярмо работы небольшой.
Страшней тебе презреть их ласковое рвенье,
Спеши на мост двойной молить о вдохновеньи».
Как мило Лафонтен тобой переведён.
Ты знаешь, – милостив к тебе сам Аполлон.
Читал твои стихи; они ему приятны.
(Парнасу языки племён земных все внятны.)
И старец благостный успех твой увенчал,
И вдохновение своё в тебе узнал,
И, почивающий в своей покойной грёзе,
Двойной рукоплескал своей метаморфозе.
…Смеялся он: пред ним заботливый Карвель
Томленья ревности, отрадная постель…
Нo муза мне велит молчать: она – ребёнок.
Для этих вольностей чужих язык твой звонок,
И как искусно ты перенести умел
На русский мужей обманутых удел.
Любовник вкрался в дом под обликом лакея.
Чтоб удалить позор и уличить злодея,
Седой супруг в саду за грушей сторожил…
По воле всех троих, твой стих летит, блестит,
И мужа славного обманывая право,
Венчает старый лоб приметою лукавой.
А после твой восторг покойный сон облёк.
Красней… Но ты сердит на дружеский упрёк.
Что ж, милый Ивашёв, коль ты бежишь цензуры,
К пиано подойди изысканной структуры;
Мои стихи и мой урок забудешь вдруг.
Когда твой инструмент издаст волшебный звук.
Своими пальцами ты ловко так надавишь
На ряд склонённых вмиг и вновь подъятых клавиш.
Порой, чаруя слух, бежит твоя рука,
Доверив клавишам мечту твою, легка,
Вперёд или назад вдоль пёстрого их ряда,
И следует за ней блестящая рулада;
Порой звучит аккорд, замедлен, в тишине,
И отзывается в сердечной глубине.
Капризы яркие и нежные мечтанья
Наводят на душу нам всем очарованье.
О вы, которым грусть успела сердце сжать,
Придите прелестям концертов тех внимать.
Ногою лёгкою он трогает педали,
Чтоб за аккордами сладчайшие звучали.
Грозу ль, Нептунов гнев ты нам изобразишь,
И вот вдоль клавишей ты громом прогремишь.
И руки лёгкие не ведают покоя,
Бежа одна другой, одна другую кроя.
Едва там каждый звук замрёт и замолчит,
Другой легчайший звук в ответ ему летит,
И мысль твоя ясна, в веселии иль в злости,
И жизнь твоя рука дарит слоновой кости.
Упрёки тщетные! Напрасная печаль!
И вдохновенье спит, и смолкнул твой рояль.
Увы! Перед тобой в чернильнице чернила,
Но пыль твоё перо бессильное покрыла.
Бумага близ него, нетронута, бела,
В порядке, пачками на длинный стол легла,
Подпёрши голову небрежною рукою,
Ты книгой увлечён, неведомо какою;
Другая же рука над лаковым твоим
Протянута столом, недвижным и немым,
И пальцы заняты игрою машинальной,
В бесплодной лёгкости и в лености фатальной.
44
- Предыдущая
- 44/59
- Следующая
Перейти на страницу:
