Красота и мозг. Биологические аспекты эстетики - Коллектив авторов - Страница 22

84 или целевых отношений приходит не сразу: для этого нужно сопоставить целый ряд примеров последовательности событий-лишь тогда можно определить характер связи в каждом конкретном случае. Для сопоставлений же требуются раздельные, самостоятельные «порции опыта»: они-то и сопоставляются. А поскольку все сопоставляемые события сами имеют временную природу, они должны занимать равные промежутки времени. На отклик уходит три десятых секунды, а следующее по порядку временное деление должно быть достаточно велико для полного завершения и опознания временных соотношений, подлежащих сопоставлению с другими. Для сравнения ощущений нужно больше времени, чем для самого ощущения; мелодия узнается не так быстро, как отдельные ноты.

Та основная «порция опыта», о которой идет речь, занимает около трех секунд. Трехсекундный отрезок — это, грубо говоря, то, что воспринимается человеком как «текущий момент». (Таков, во всяком случае, «текущий момент» для слуховой системы, которая обладает наибольшей разрешающей способностью во времени. Глазу, например, для раздельного восприятия двух последовательных стимулов нужен интервал значительно больший, чем уху.) Философы выработали понятие «кажущегося настоящего» — текущего момента, каким он воспринимается данным организмом. В том, о чем говорилось выше, это понятие находит свое экспериментальное воплощение.

Примерно каждые три секунды говорящий человек обычно делает перерыв на несколько миллисекунд, и во время этого перерыва принимает окончательные решения относительно словаря и синтаксиса следующего трехсекундного куска своей речи. Слушатель обыкновенно без передышки и разумения примерно такой же кусок слышимой речи поглощает, а затем перестает слушать: поглощенное нужно подытожить и осмыслить. (При этом слушатель и говорящий вовсе не обязательно попадают друг другу в такт. Позже это замечание окажется весьма важным.)

Прибегнув к кибернетической метафоре, можно сказать, что мы располагаем накопителем («буфером») для слуховой информации, емкость которого соответствует трем секундам речи. Три секунды истекли-накопитель полон и переправляет материал в вышестоящие центры переработки информации. Согласно теории, в накопленном должны содержаться около 1000

«одновременностей», 100 «временных разделенностей» и 10 последовательных ответов на раздражители. Но на самом деле накопитель не столь емок-в него входят примерно 60

«разделенностей» и 7 ответов (семь — это число цифр в номере местной АТС).

Похоже, что тут действует еще один механизм. Информация разного типа перерабатывается корой с различными скоростями. Например, тонкие детали зрительного образа кора различает медленнее, чем грубые. Вся эта разнородная информация должна поступать в вышестоящие центры «связками»: все подлежащее объединению должно нести на себе общую «метку» и попадать в одну связку. Для этого необходим какой-то ритм, в соответствии с которым сенсорная кора «дожидалась» бы, пока самая «медлительная» информация настигнет самую «быструю», чтобы можно было переслать дальше все разом. Именно такой ритм и складывается из чередования трехсекундных интервалов.

За пределами текущего момента простираются два периода, которые вместе образуют длительность. Это высший уровень интеграции в нашем восприятии времени; «частота» его самая низкая. Первый из этих двух периодов-прошлое, область памяти, а второй-будущее, область планирования; они составляют самое широкое поле человеческой мысли.

Из всего сказанного должно быть очевидно, что существует весьма примечательное соответствие между временной организацией стихотворного размера и временными особенностями работы слуховой системы человека. Один слог выговаривается примерно за треть секунды, а это наименьший отрезок времени, в пределах которого возможен ответ на слуховой раздражитель. Этот факт имеет общелингвистическое значение. Чтобы выполнять свое назначение, речь должна быть как можно более быстрой. И в то же время для разборчивости она должна быть не слишком торопливой: слушателю нужно отозваться на услышанный слог еще до того, как прозвучит следующий.

Соответствие между трехсекундной строкой и трехсекундным «слуховым настоящим» очень точно, и это особенно важно в связи с темой нашего очерка. Среднее число слогов в одной поэтической строке, повидимому, близко к десяти. Поэтому стихотворный размер включает два самых низкочастотных ритма слуховой системы человека. От дыхания стихотворный размер не зависит, так как он подчинен не легочному ритму, а мозговому: истоки поэзии нужно искать не в низших сферах человеческой натуры, а в высших. Тут перед нами встает ряд весьма существенных вопросов. Как можно объяснить культурную всеобщность стихотворного размера? Отчего в стихе воплощается трехсекундное «мозговое настоящее»? В чем могло бы состоять назначение такого искусственного, внешнего подражания внутреннему мозговому ритму? Нам известно, что поэзия отвечает многим простейшим требованиям системы самовозна-граждения мозга; но как может этому служить трехсекундная строка? И какова роль прочих составляющих стихотворного размера-ритмической однотипности строк и отклонений от этой однотипности, нагруженных особым смыслом?

Здесь в помощь нашим домыслам, пожалуй, полезно обратиться к сообщениям авторов и читателей стихов об их личных переживаниях. Быть может, эти сообщения помогут подтвердить наши пока еще предварительные выводы.

Что чувствует человек, внемлющий стихам или их сочиняющий? Роберт Грейвс говорит о дрожи и ощущении холода в спине, а Эмилия Дик-кинсон-о том, как волосы на голове и теле встают дыбом. Сообщают также о глубоком мышечном расслаблении, сопровождаемом обостренной настороженностью и сосредоточенностью. Сердце будто бы сдавливает, а живот сводит. Отмечается наклонность к смеху, слезам или к тому и другому одновременно; тянет к глубоким вздохам. Чувствуется что-то вроде легкого опьянения. Но вместе с тем на мозг обрушивается мощная лавина мысли, улавливаются новые, неожиданные связи. Шекспировский Просперо описывает это состояние словами «биенье разума». Стоишь как бы над пропастью озарения-чуть ли голова не кружится; осознаешь, как совершенно новые сочетания идей обретают определенную форму, и ощущаешь при этом тревогу и даже ужас. Некоторые авторы, например Мэтью Арнольд, говорят о каком-то внутреннем свете или пламени. Сосредоточенность часто настолько сильна, что внешние раздражители не воспринимаются. Образный мир стихотворения порой становится так ярок, что почти уподобляется настоящему чувственному опыту. С новой силой оживают сокровенные воспоминания-и приятные, и не очень; нередко заново и глубоко переживаются тесные личные связи с членами семьи, друзьями, любовниками, умершими. Весь мир и человеческая жизнь в нем предстают очень ярко и убедительно; приходит к тому же сильное чувство примирения противоположностей-печали и радости, жизни и смерти, добра и зла, человеческого и божественного, действительности и наваждения, части и целого, смешного и трагичного, преходящего и вневременного. Но не то чтобы время как таковое в переживаниях исчезало: напротив, оно воспринимается настолько многозначительным, что покой и стремительное движение как бы сливаются воедино. Ощущается мощь и вместе с тем не требующая никаких усилий легкость. Поэт или его читатель как бы воспаряет над миром на «незримых крыльях поэзии». Весь мир он видит во всей его полноте и завершенности, не теряя при этом способности ясно различать детали. Он осознает свое собственное природное естество, свое появление на свет и свою предстоящую кончину, а также загадочную потусторонность того и другого. Нередко его посещают глубокие чувства всеобщей любви, любви к определенным лицам и сплоченности с другими людьми. Не обязательно, конечно, все эти состояния переживаются стихотворцами или их читателями в одно и то же время; обычно не достигают они и своих крайних степеней. Однако и поэту, и привычному к стихам читателю большая часть описанного, вероятно, окажется знакомой.

Есть у стихов еще одно свойство, которое выходит за рамки их непосредственного восприятия, — это их запоминаемость. Несомненно, в какой-то мере оно обусловлено регулярностью их построения: если нам известно число слогов в одной строке и мы ожидаем рифмы, то выбор слов и фраз, которые можно вставить в позабытую строку, уже не безграничен, и это помогает мысленно ее восстановить. Но присмотритесь к вашей памяти, и в запоминании стихов вам откроется кое- что поглубже: бывает, что ритмический рисунок слов запечатлевается даже тогда, когда сами слова, казалось бы, полностью стерлись. Этот ритм помогает воссозданию того состояния духа, в котором мы впервые прослушали или прочли стихотворение; врата забвения распахиваются, и слова тут как тут.