О проблемах языка и мышления - Ленин Владимир Ильич - Страница 63

Пусть мещанские националисты, бундовцы, ликвидаторы, народники, писатели «Дзвiна», защищают открыто свои принципы утонченного буржуазного национализма, это их право. Но пусть не обманывают рабочих, как это делает, например, г-жа В.О. в № 35 «Сев. Р. Газ.», пытаясь уверить читателей, будто газета «За Правду» отрицает преподавание на родном языке!!!!

Это – грубая клевета, ибо правдисты не только признают это право, но последовательнее всех признают его. Правдисты, первые в России примкнув к совещанию марксистов, провозгласившему отсутствие обязательного государственного языка, признали полностью права родного языка!

Смешивать обучение на родном языке с «разделением по национальностям школьного дела в пределах одного государства», с «культурно-национальной автономией», с «изъятием школьного дела из ведения государства» есть самое вопиющее невежество.

Нигде в мире марксисты (и даже демократы) не отрицают обучение на родном языке. И нигде в мире не принята марксистами программа «культурно-национальной автономии», в одной Австрии она была выдвинута.

Пример Финляндии, приведенный г-жей В.О., побивает ее самое, ибо в этой стране признано и проведено равноправие наций и языков (что мы безусловно и последовательнее всех признаем), но нет и речи об изъятии школьного дела из ведения государства, об особых национальных союзах для заведывания всем школьным делом, о разгораживании всего государственного школьного дела национальными перегородками и т.п.

Своеобразные условия России в отношении национального вопроса как-раз противоположны тому, что мы видели в Австрии. Россия – государство с единым национальным центром, великорусским. Великоруссы занимают гигантскую сплошную территорию, достигая по численности приблизительно 70 миллионов человек. Особенность этого национального государства, во-1-х, та, что «инородцы» (составляющие в целом большинство населения – 57%) населяют как раз окраины; во-2-х, та, что угнетение этих инородцев гораздо сильнее, чем в соседних государствах (и даже не только в европейских); в-3-х, та, что в целом ряде случаев живущие по окраинам угнетенные народности имеют своих сородичей по ту сторону границы, пользующихся большей национальной независимостью (достаточно вспомнить хотя бы по западной и южной границе государства – финнов, шведов, поляков, украинцев, румын); в-4-х, та, что развитие капитализма и общий уровень культуры нередко выше в «инородческих» окраинах, чем в центре государства. Наконец, именно в соседних азиатских государствах мы видим начавшуюся полосу буржуазных революций и национальных движений, захватывающих частью родственные народности в пределах России.

Таким образом, именно исторические конкретные особенности национального вопроса в России придают у нас особую насущность признанию права наций на самоопределение в переживаемую эпоху.

Норвегию сближают с Швецией связи географические, экономические и языковые не менее тесные, чем связи многих невеликорусских славянских наций с великоруссами. Но союз Норвегии с Швецией был недобровольный, так что о «федерации» Роза Люксембург говорит совсем зря, просто потому, что она не знает, что сказать. Норвегию отдали Швеции монархи во время наполеоновских войн, вопреки воле норвежцев, и шведы должны были вести войска в Норвегию, чтобы подчинить ее себе.

После этого в течение долгих десятилетий, несмотря на чрезвычайно широкую автономию, которой пользовалась Норвегия (свой сейм и т.д.), трения между Норвегией и Швецией существовали беспрерывно, и норвежцы всеми силами стремились сбросить с себя иго шведской аристократии. В августе 1905 года они, наконец, и сбросили его: норвежский сейм постановил, что король шведский перестал быть королем норвежским, а произведенный затем референдум, опрос норвежского народа, дал подавляющее большинство голосов (около 200 тысяч против нескольких сот) за полное отделение от Швеции. Шведы, после некоторых колебаний, примирились с фактом отделения.

Этот пример показывает нам, на какой почве возможны и бывают случаи отделения наций при современных экономических и политических отношениях и какую форму принимает иногда отделение в обстановке политической свободы и демократизма.

Ни один социал-демократ, если он не решится объявить безразличными для себя вопросы политической свободы и демократизма (а в таком случае, разумеется, он перестал бы быть социал-демократом), не сможет отрицать, что этот пример фактически доказывает обязательность для сознательных рабочих систематической пропаганды и подготовки того, чтобы возможные столкновения из-за отделения наций решались только так, как они разрешены были в 1905 г. между Норвегией и Швецией, а не «по-русски». Это именно и выражается программным требованием признания права наций на самоопределение. И Розе Люксембург пришлось отговариваться от неприятного для ее теории факта посредством грозных нападок на мещанство норвежских мещан и на краковский «Напшуд», ибо она прекрасно понимала, до какой степени бесповоротно опровергает этот исторический факт ее фразы, будто право самоопределения наций есть «утопия», будто оно равняется праву «есть на золотых тарелках» и т.п. Такие фразы выражают лишь убого-самодовольную, оппортунистическую веру в неизменность данного соотношения сил между национальностями Восточной Европы.

Поучительным примером может служить постановка национального вопроса в конце 60-х годов прошлого века. Мелкобуржуазные демократы, чуждые всякой мысли о классовой борьбе и о социалистической революции рисовали себе утопию мирной конкуренции свободных и равноправных наций при капитализме. Прудонисты вовсе «отрицали» национальный вопрос и право наций на самоопределение, с точки зрения непосредственных задач социальной революции. Маркс высмеивал французский прудонизм, показывал его родство с французским шовинизмом («вся Европа может и должна сидеть тихо и смирно на своей задней, пока господа во Франции отменят нищету…», «под отрицанием национальностей они, сами того не сознавая, понимают, кажется, их поглощение образцовой французской нацией»). Маркс требовал отделения Ирландии от Англии, – «хотя бы после отделения дело и пришло к федерации» – и требовал его не с точки зрения мелкобуржуазной утопии мирного капитализма, не из «справедливости к Ирландии», а с точки зрения интересов революционной борьбы пролетариата угнетающей, т.е. английской, нации против капитализма. Свободу этой нации связывало и уродовало то, что она угнетала другую нацию. Интернационализм английского пролетариата оставался бы лицемерной фразой, если бы он не требовал отделения Ирландии. Не будучи никогда сторонником ни мелких государств, ни государственного дробления вообще, ни принципа федерации, Маркс рассматривал отделение угнетенной нации, как шаг к федерации и, следовательно, не к дроблению, а к концентрации и политической и экономической, к концентрации на базе демократизма. С точки зрения тов. Парабеллума, Маркс вел, вероятно, «иллюзорную борьбу», когда выставлял это требование отделения Ирландии. А на деле только такое требование было последовательно революционной программе, только оно отвечало интернационализму, только оно отстаивало концентрацию не по-империалистически.