Женщины у берега Рейна - Бёлль Генрих - Страница 28

• Предыдущая
• 28/41
• Следующая

Слышится смех. Наступает тишина. Эберхард Кольде уходит. Элизабет Блаукремер исчезает за гардинами, раздаются какие-то непонятные шорохи. Потом слышится голос Элизабет Блаукремер: «Благослови вас бог, господин министр». В двери появляется Эрика Вублер с большим букетом цветов, она тихо зовет: «Элизабет, Элизабет, молодой человек сказал мне, что вы у себя в комнате». Госпожа Вублер подходит к окну, раздвигает тяжелые гардины – Элизабет Блаукремер висит в петле, Эрика Вублер с воплем кидается назад, выбегает с криками в коридор, бросает цветы.

Сад перед виллой Блаукремера – к ней ведет дорожка посреди газона. Справа и слева по краю газона тоже дорожки, их можно осветить фонарями; примерно десять – пятнадцать пар движутся с. бокалами в руках по дорожкам, проходят, словно в полонезе, по средней дорожке и расходятся вправо и влево; слышатся смех и один и тот же вопрос: «Ваш рояль, надеюсь, еще в порядке?» И восклицания: «И надо же было ей сделать это именно сегодня!» И еще: «Я и не предполагал, что гардинный шнур может быть таким прочным». Одна из пар время от времени покидает этот круговорот, выходит на авансцену. Первая пара – Кундт и Блаукремер. По всей сцене взад, вперед ходят Катарина Рихтер и Лора Шмитц с подносами, предлагают тартинки и напитки.

Кундт (раздраженно). Тебе следовало отменить прием.

Блаукремер. Я узнал об этом всего два часа назад. Все уже было заказано: напитки, закуски, официанты; я бы не успел никого предупредить, многие все равно бы приехали.

Кундт. Повесил бы объявление у ворот: «Приносим свои извинения, но по случаю траура прием не состоится». Вот как надо было сделать. Ты просто не умеешь соблюдать приличия. Все-таки она почти двадцать лет была твоей женой, многие ее знали, большинству она нравилась. Этот вечер оставит тяжелое впечатление. Представляешь, какие заголовки появятся в газетах: «В тот день, когда его первая жена покончила с собой, Блаукремер устроил торжественный прием, на котором блистала его вторая жена». Не забывай: тебя боятся, но не любят.

Блаукремер. Полагаю, большая часть прессы на вашей стороне или у вас в руках, так что в ваших силах предотвратить появление таких заголовков. Герман Вублер сделал бы это ради меня.

Кундт. Большая часть прессы – еще не вся пресса, кроме того, Герман вряд ли захочет предотвратить подобный заголовок. Не забывай, чем ты грозил его жене. А ведь она видела Элизабет именно там, куда ты хотел спровадить и ее, Эрику.

Блаукремер. Уверен, она повесилась, узнав, что меня назначили министром. (Мрачно.) Это было бы вполне в ее духе: злость – и эффектные выходки.

Кундт. Но она умерла, а мертвые почему-то всегда правы, и тут твоя болтовня делу не поможет. Надо же, чтобы Эрика ее обнаружила, – до чего нелепо было подсылать к Элизабет этого безмозглого жеребца. Вот уж решительно не то, что ей нужно.

Блаукремер. Ты-то знал, что ей было нужно, а? Знал уже тогда, когда влез к ней в спальню… еще тогда…

Кундт (все еще мрачно). Да, я хотел ее, хотел обладать ею (презрительно) – да что тебе объяснять: я всегда думал не только о себе. А и о той, к кому шел. Я никогда не хотел никого лишать жизни, никогда не хотел крови – никогда…

Блаукремер. Конечно, хотеть ты не хотел, но почему-то так иной раз получалось. А хотел ты всегда лишь безопасности твоего рейха. Ты, видно, не представляешь, сколько озлобленных, сумасшедших, обманутых и полусумасшедших людей ты оставил за собой.

Кундт. Разве я один – их оставляют все, кому сопутствует успех, пусть даже простой бургомистр в захолустном селе с тысячей обитателей. Можешь смеяться, я скорблю о ней, о Лисбет, и мне не хотелось бы еще скорбеть об Эрике. (Оглядывается вокруг.) Ее здесь нет, Германа тоже. На похороны ты хоть пойдешь?

Блаукремер. Не знаю. Поверь, Лисбет нельзя было спасти.

Кундт. Мне казалось, она могла бы выздороветь, взять себя в руки, как-то устроиться, возможно даже с каким-нибудь приятным любовником, но чтобы так – нет. Она нравилась мне, упорная, сердитая, она никогда не сдавалась. Я сожалею о тех грубых шутках, которые мы порой вытворяли над ней.

Блаукремер. Твое раскаяние немного запоздало. Тогда ты…

Кундт. Черт возьми, да, я домогался ее, хотел ею обладать, и в этом нет ничего оскорбительного, оскорбителен, вероятно, способ, но не сам факт. Ни одна женщина не обижается, когда ее желают или находят желанной, и умеет поставить мужчину на место. Ты никогда не любил Элизабет, тебе нужна была лишь баронесса из протестанток, экзотика, не правда ли? – испуганная девочка с алчной мамашей. Ты не очень удачно выбирал жен. Не забывай: во второй раз мы не сможем заставить церковь аннулировать твой брак.

Блаукремер (возмущенно). Я не намерен расстаться с Трудой.

Кундт. У Элизабет был размах. Она умела устраивать необычные, порой незабываемые приемы. А здесь (показывает вокруг) – горы икры, гектолитры шампанского, беспорядочно подобранное общество вроде этого литературного фата Тухелера, готового заморочить голову каждому своей примитивной и глупой болтовней о Прусте. Да еще изобилие антиквариата. Надо обладать вкусом, а не скупать без разбора всякую дрянь, чтобы потом выставлять ее напоказ. К тому же я не уверен, что супруге министра следует демонстрировать всем – буквально всем – свой, пусть даже безупречный, бюст. Черт побери, у тебя ведь хватало баб, неужели обязательно нужно снова жениться, да еще устраивать пышное венчание в церкви. Разумеется, попы полезны нам и как декор и как мастера оформления, они годятся для поднятия духа, для армии, вооружения, экономики. Но мы уже так их использовали и, можно сказать, до того выпотрошили, что из них ничего больше не выжмешь, скоро они вообще превратятся в обузу. Избирателей они уже не приносят. А тебе вынь да положь епископа, чтобы ввести в свой дом Труду.

Блаукремер (вспылив). Ты все же думай, что говоришь, не зарывайся. У Труды хорошие связи.

Кундт. Я всегда зарываюсь – иначе ничего не добьешься, уж это ты должен бы понимать. Мы зарвались, сделав тебя министром. Но я не предполагал, что у вас, у вас обоих настолько вскружится голова, по крайней мере от тебя я этого никак не ожидал. Посмотри на Эрику: продавщица обуви из убогой деревенской лавчонки, а достоинства и вкуса у нее больше, чем у английской королевы с ее жуткими шляпками. А возьми мою Грету! Рассудительная, скромная, она обделывает дела, а я политику. Не то что твоя Труда. (Блаукремер вот-вот взорвется.) Не кипятись, в моих досье есть парочка фотографий. Хоть ты и не состоял в СС и был только прапорщиком, зато командовал пулеметным взводом и вел себя похуже иного эсэсовца. На снимках ты запечатлен как раз в тот момент, когда приказал скосить огнем этих бедолаг, жалких скелетов в лохмотьях, вырвавшихся из концлагеря, чтобы бежать навстречу американцам, а ты…

Блаукремер (холодно). Ты постарел и не соображаешь, что сейчас это уже никому не повредит. Мне было тогда восемнадцать лет, и я выполнял свой долг, для того и был послан туда. И как раз ты, да, ты сделал все для того, чтобы эти вещи больше не считались криминалом. (Тихо.) Вспомни о Плониусе (еще тише) и шраме на его шее, теперь уже никто не сможет его опознать. Теперь ни один человек не узнает меня на этих недодержанных снимках…

Кундт (удивленно). Ты видел их?

Блаукремер. Конечно. Мне предлагали негативы, но я не дал за них и ломаного гроша. Зачем? Восемнадцатилеткий офицер, энергично выполняющий свой долг, – в этом нет ничего позорного. (Тихо.) Не забывай о шраме…

Кундт. Нет, нет, не забываю… Все-таки, хоть ты не поверишь, мне было бы легче, будь она жива, пусть даже она и знала о шраме. Я никогда не желал ни смерти, ни крови, в моем досье ты ничего не найдешь, ничего.

Блаукремер (холодно смотрит на него). А может, ты заблуждаешься? Откуда тебе знать, кто и что мог собрать о тебе? Откуда тебе знать, что хранится в сейфе у Бингерле? Я этого не знаю. А жена Плотгера… и Антверпен?

• Предыдущая
• 28/41
• Следующая