Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания - Коллектив авторов - Страница 54

Это отличие можно сделать более отчетливым, если пойти на поводу у современной стихийной критики науки и задать прямой вопрос о том, как, почему и на каком основании человек вообще применяет и использует теоретическое знание в практической жизни. Если вдуматься, помимо жизненного интереса он имеет еще двойной философский смысл.

Во-первых, он содержит в себе самую общую постановку проблемы практического сознания, поскольку соединяет в одной формулировке теоретическое отношение и практику. Во-вторых, такой подход позволяет использовать для анализа практического знания тот богатый опыт исследования знания научного, который накопила философская гносеология.

В отличие от традиционного гносеологического подхода к процессу познания, для которого выявление оснований и методов теоретизации, способов обобщения эмпирического материала есть важнейший аспект исследования, анализ движения от абстрактных, теоретических, всеобщих систем значений к их практическому воплощению в предметном мире человека относится к проблеме бытийных или онтологических характеристик знания. Мы должны сразу различить так называемые онтологические вопросы в узком смысле, возникающие в науке и связанные со сложностями определения того, что существует с точки зрения той или иной научной теории, и широкую онтологию самого знания как способа бытия человека в мире. Здесь нужны пояснения.

То, что люди в своей деятельности и поведении поступают преимущественно со знанием дела, опираются на определенные знания о вещах и о себе, а современная жизнь в целом немыслима без опоры на науку, — факт, который можно принять без специальных доказательств. Так обычно и поступают в разнообразных, в том числе и философских, исследованиях человеческого познания и знания.

Отталкиваясь от признания реальности того, что научное знание заведомо уже существует, уже вошло в мир человека, анализируют его основания, структуру, логику, познавательные возможности. В наиболее глубоких философских исследованиях в связи с фактом науки изучают человека, пытаясь ответить на вопрос, что представляет собой сам человек, его сознание, мышление, чувства, опыт, жизнь, наконец, если существует экспериментальное математическое естествознание и другие типы научного опыта. Иначе говоря, от научной реальности идут к выяснению ее культурных истоков туда, где они теряются в глубинах знаемой истории или непосредственности человеческого бытия.

При этом челнок исследования все же не выходит за пределы принятой гносеологической установки, прослеживая «прямую» и «обратную» перспективы теоретического мышления в диапазоне от его совершенных научных форм вплоть до археологии первичных накоплений человеческих знаний. Но когда при современном столкновении научного знания с миром человека обнаружились определенные практические — социальные, экологические, нравственно-этические, смысло-жизненные, наконец, — пределы его универсальных теоретических возможностей, на передний край философских рассуждений о знании вышла сама проблема его существования.

Речь идет уже не только о том, что знание есть неустранимый факт нашей культуры, но и о том, как и почему (на каких основаниях) знание входит в мир, бытийствует среди людей и определяет конкретное практическое действие личности. Поэтому здесь важен вопрос не о теоретической истинности знания, а прежде всего о его практическом значении и смысле; не столько о соответствии знания предмету познания, сколько о соответствии его объективного содержания практической ситуации его применения каждой конкретной личностью.

Однако между достоинством всеобщности знания и его конкретным практическим применением нет непрерывной связи. Дело в том, что теоретическое знание, так же как и любое универсальное значение, не включает в себя научного же знания своего бытийного содержания в виде алгоритмов собственной культурно-исторической либо персональной реализации.

В формулировку, например, закономерностей деления ядер урана не входит в явном виде представление о тех социально-практических условиях, в которых это знание может быть использовано, как и о тех людях; которые будут руководствоваться им. Ни в какую физическую теорию прямо не входит заключение о том, что реакторы АЭС следует размещать в Чернобыле или, скажем, за Уралом. Безразличными для содержания знания являются и индивидуальные характеристики персоны, которая это знание использует.

Тем не менее все это происходит; связь теории и практики, науки и жизни, знания и личности — это факт нашей реальности. Следовательно, он предполагает умение достаточно осмысленно соразмерять человеческую жизнедеятельность во всем ее конкретном своеобразии с различными видами знания, сплавлять мир науки и наш жизненный мир. А это значит, что всякую реализацию теоретического знания, знания всеобщих значений, которыми руководствуется в своей деятельности человек, должно сопровождать практическое сознание и знание всегда уникальной и многообразной ситуации действия и поступка.

Правда, наш язык, обученный ориентироваться на нормы и идеалы научно-теоретического мышления, привык подразумевать в любом рациональном акте «знание о» чем-либо — о мире, природе, о вещах и даже о человеке — «знание о» бытии как объекте или предмете познания. Отсюда возникает привычное желание и практическое знание также рассматривать просто как специфический вид знания, сообразно тому обилию вещей и предметных ситуаций, окружающих человека, о которых он должен иметь достаточно ясное представление. Если же речь идет о трудовых навыках, профессиональных умениях, о типах специализированной практической деятельности, то при этом сама собой разумеется строгая рубрикация необходимых знаний согласно имеющейся табели о рангах.

Однако современное применение теоретических представлений заставляет задуматься о наших познаниях не только как «знаниях о» бытии, но и как исключительно значимых для судеб людей событиях в мире человека. При цепной реакции деления ядер урана с точки зрения физики не происходит ничего особенного — в смысле выходящего за пределы физических, химических и прочих превращений вещества и энергии. И она же становится историческим событием с человеческой точки зрения.

Как бы ни был груб этот пример, он, нам кажется, дает ощутить главное: практическое знание как условие применимости знания теоретического не может быть только «знанием о», но должно обладать качествами «знания-события», «знания для» людей, «знания в» мире человека. Поэтому наш язык не противится и понятию нравственного знания, знания красоты, знания в смысле человеческих умений и искусства создавать, распространяя типологию форм практического знания далеко за пределы вещей, на которые направлено научно-теоретическое познание: практическое знание включает в свое содержание и бытие самого человека.

Множество конкретных событий, умений, дел и действий, на которые распадается мир практического применения знаний, заставляет определить некоторую общую типологию той области человеческого опыта, в которой происходит переплавка его универсальных значений в особенное событие практической жизни. В целом; речь идет не столько о каких-либо специфических видах практического знания, сколько о типологии практического сознания вообще как необходимом условии реализации всякого теоретического сознания о мире.

Традиционно практическое сознание противопоставлялось теоретическому отношению к действительности. Принижение его реального значения в человеческой жизнедеятельности было непосредственно связано с общей недооценкой практики в домарксистской философии. Начиная со старого аристотелевского определения практического знания как фронезиса — знания, направленного на конкретные жизненно-практические нужды, практическое сознание рассматривалось как нечто второстепенное и периферийное по сравнению с сознанием теоретическим.

Такое понимание практического сознания только усилилось в классической философской традиции, когда теоретическая деятельность рассматривалась как единственно «истинно человеческая», а практика, говоря словами Маркса, бралась и фиксировалась только в грязно-торгашеской форме ее проявления. Как раз такое узкоутилитарное, сугубо прагматическое толкование практики выразилось и в принципиальных искажениях в понимании практического сознания.