Ты только попроси. Сейчас и навсегда - Максвелл Меган - Страница 75

Смотрю на часы. Половина двенадцатого.

Сбитая с толку тем, что Эрик лег спать, не дождавшись, пока я вернусь, вхожу в дом и, напоив собак, осторожно поднимаюсь по лестнице. Заглядываю к Флину и вижу, что он спит. Подхожу к нему, целую его в лоб и иду в нашу с Эриком комнату. Захожу и смотрю на кровать. Я не могу в темноте увидеть Эрика, но точно знаю, что неясный силуэт на кровати – это именно он. Я тихо раздеваюсь и ложусь в постель. У меня ледяные ноги. Хочу обнять его, но, когда я к нему придвигаюсь, он отворачивается от меня.

Меня ранит его презрение, но, желая поговорить с ним, шепчу:

– Эрик, дорогой, мне очень жаль. Пожалуйста, прости меня.

Я знаю, что он не спит. Я это точно знаю. И тогда, не поворачиваясь, он отвечает:

– Ты прощена. Спи. Уже поздно.

С разбитым сердцем съеживаюсь на кровати и, не прикасаясь к нему, пытаюсь уснуть. Я долго ворочаюсь и все-таки засыпаю.

На следующее утро я просыпаюсь в постели одна. Меня это не удивляет, однако когда я спускаюсь в кухню и Симона сообщает, что хозяин уже уехал на работу, я фыркаю от возмущения. Почему я так долго спала именно сегодня?

Я кое-как провожу время с Флином. Мальчик раздражителен, у него разболелась рука, и он не расположен со мной общаться.

Совсем отчаявшись, сажусь вместе с Симоной смотреть «Безумную Эсмеральду». В этой серии Альфредо Киньонес, возлюбленный Эсмеральды Мендоса, думает, что она изменяет ему с Ригоберто, молодым конюхом, который служит у семьи Альконес де Сан-Хуан. Когда заканчивается серия, мы с Симоной в отчаянии переглядываемся. Как они могут заканчивать серию на самом интересном месте?

Эрик на обед не приезжает и, вернувшись из офиса вечером, при встрече не целует меня. В знак приветствия он сухо кивает мне и поднимается в комнату к племяннику. Он ужинает вместе с ним, а когда настает время спать, делает то же самое, что и вчера вечером. Отворачивается от меня и не разговаривает. Не обнимает меня.

Я четыре дня терплю такое отношение к себе. Он не разговаривает со мной. Не смотрит на меня. А в четверг поражает меня тем, что заходит в мою комнатку и заявляет:

– Нам нужно поговорить.

О господи! Как же страшно звучит эта фраза! Она убийственная, но я соглашаюсь.

Он велит мне пройти в его кабинет, а сам идет навестить племянника. Я послушно иду в кабинет и жду его. Я жду его целых два часа. Он это нарочно делает. И когда он входит в кабинет, мои нервы на пределе. Он садится за свой стол. Смотрит на меня, словно не видел меня несколько дней, разваливается в кресле и произносит одно слово:

– Говори.

Я ошарашенно смотрю на него и рычу:

– Я?!

– Да, говори. Я тебя знаю, и знаю, что тебе есть что мне сказать.

Я в мгновение ока меняюсь в лице. Иногда его остроумие выводит меня из себя, и я моментально взрываюсь:

– Как ты можешь быть таким равнодушным? Ради бога! Сегодня четверг, а ты со мной не разговариваешь с субботы. Черт возьми, ты сводишь меня с ума! Может, ты вообще не собираешься со мной разговаривать? Решил помучить меня? А может, распять меня на кресте и смотреть, как я буду истекать кровью? Равнодушный… равнодушный, ты равнодушный немец, вот кто ты. Все вы, немцы, такие. У вас нет чувства юмора. Когда я рассказываю вам анекдот, вы не смеетесь, а когда я с вами приветлива, вы считаете, что я флиртую. Ради бога, в каком мире мы живем? Я от тебя устала! Устала! Как ты можешь быть такой… скотиной? – ору я. – Я сыта! Сыта по горло! В такие моменты я не понимаю, почему мы вместе. Мы с тобой как огонь и лед, и я устала делать так, чтобы ты не убивал меня своей чертовой холодностью.

Он не отвечает. Только смотрит на меня, и тогда я продолжаю:

– Твоя сестра Ханна умерла, и ты заботишься о ее сыне. Ты думаешь, она одобрила бы то, что ты с ним делаешь? – Эрик фыркает. – Я ее не знала, но из того всего, что я о ней знаю, уверена, что она научила бы Флина всему тому, что ты ему запрещаешь. Как сказала в тот вечер твоя сестра, «дети учатся». Они падают, но потом встают. Когда ты, наконец, встанешь?

– Что ты имеешь в виду? – ворчит он гневно.

– Я имею в виду то, что ты должен прекратить волноваться за то, что еще не произошло. Я имею в виду то, что ты должен позволить остальным спокойно жить и должен понять, что не всем нам нравится одно и то же. Я имею в виду то, что ты должен смириться с тем, что Флин – ребенок и ему нужно научиться сотне вещам, которые…

– Хватит!

Я нервно заламываю руки при виде его раздраженного лица и спрашиваю:

– Эрик, разве ты не скучаешь по мне? Тебе меня не хватает?

– Скучаю.

– Тогда почему я здесь? Прикоснись ко мне. Поцелуй меня. Почему ты так долго ждешь, чтобы поговорить со мной и попытаться, скрепя сердце, простить меня? Черт возьми! Я же никого не убила. Я человек и совершаю ошибки. Да, не говорить о мотоцикле было ошибкой. Я должна была тебе о нем сказать. Но, послушай, я разве тебе запретила ездить на стрельбища? Нет, ведь так? А почему я тебе этого не запретила, несмотря на то что ненавижу оружие? Все очень просто, Эрик. Потому что я люблю тебя и уважаю твои интересы, хотя мне это не по душе. А что касается Флина, ты действительно сказал не трогать скейтборд, но этого захотел сам ребенок. Мальчику нужно было научиться тому, что делают его одноклассники, чтобы показать тем, кто называет его «китайским дерьмом, слабаком, трусом», что тоже многое умеет, чтобы стать одним из них и иметь этот чертов скейтборд. Не говоря уже о том, что мальчику нравится одна девочка из класса и он хочет произвести на нее впечатление. Что, ты не знал об этом? – Он отрицательно качает головой, а я продолжаю: – А что касается твоей матери и сестры, они попросили меня ничего тебе не говорить, просили, чтобы я сохранила все в секрете. И я хочу спросить тебя: когда мой отец держал в секрете то, что ты купил в Хересе дом, я что, тоже должна была на него разозлиться? Я должна была забросать его камнями? Да ну, я тебя умоляю… Я сделала лишь то, что делают в каждой семье: хранила маленькие секреты, чтобы поддержать друг друга. А насчет Бетты, о ужас! Каждый раз, когда я вспоминаю, что она трогала тебя при мне, во мне просыпается демон. Если я снова об этом узнаю, то оторву ей лапы, потому что…

– Замолчи! – разъяренно кричит Эрик. – Я уже достаточно выслушал.

Его слова меня возмущают, но я не в силах остановиться.

– Ты ждешь, чтобы я уехала, так?

Он удивлен моим вопросом. Но я довольно хорошо его уже знаю и вижу это в его взгляде. Не дав ему времени на ответ, я в истерике спрашиваю:

– Почему ты сказал Флину, что будет лучше, если я отсюда уеду? Возможно, ты об этом меня попросишь и готовишь к этому мальчика?

Он ошарашенно на меня смотрит:

– Я не говорил этого Флину. Что ты такое несешь?

– Я тебе не верю.

Он не отвечает. Он очень долго на меня смотрит и в конце концов говорит:

– Джуд, я не знаю, что с тобой делать. Я люблю тебя, но ты доводишь меня до бешенства. Ты нужна мне, но ты меня разочаровываешь. Я обожаю тебя, но…

– Ты скотина!..

Он встает из-за стола и с раздраженным видом восклицает:

– Хватит! Не смей меня больше оскорблять.

– Скотина, скотина, скотина!

Мама дорогая, я так взвинчена! Я столько дней молчала, и теперь я словно цунами.

Он гневно на меня смотрит. А я, расхрабрившись, ехидно упрекаю его:

– Тебе стоило бы сменить имя на дон Совершенство. Почему бы нет? Разве ты не совершаешь ошибок? О нет! Сеньор Циммерман – Бог!

– Ты могла бы помолчать и выслушать меня? Я хочу тебе кое-что сказать и попросить, чтобы…

– Попросить, чтобы я уехала? Тебе достаточно того, что я не выполнила какое-то правило? Достаточно, чтобы снова вычеркнуть меня из своей жизни?!

Он не отвечает. Мы сражаемся взглядами.

Я хочу его поцеловать. Я хочу его. Но сейчас не тот момент. И вот открывается дверь и на пороге кабинета появляется Бьорн с бутылкой шампанского в руках. Он смотрит на нас, и, прежде чем он что-то сказал, я подхожу к нему, обнимаю его за шею и целую в губы. Засовываю ему в рот свой язык, отчего у него широко открываются глаза. Он не понимает, что это я вытворяю. И когда я от него отлипаю, гневно смотрю на Эрика и перед недоуменным Бьорном говорю: