Ты только попроси. Сейчас и навсегда - Максвелл Меган - Страница 53

– Они мне не друзья.

– О, в этом я не сомневалась, – подшучиваю я. – Я и сама догадалась. Единственное, чего я не понимаю, – почему ты не объяснишь этого дяде.

Флин встает. Толкает меня и выставляет вон. Когда он хлопает перед моим носом дверью, сначала я решаю открыть ее и высказать все, что думаю, но, поразмыслив, оставляю мальчика в покое. Главное я сказала. Я сказала, что знаю о его проблемах. Теперь нужно подождать, когда он попросит меня о помощи. Звонит мобильный. Это Эрик.

Вне себя от счастья, болтаю с ним больше часа. Он расспрашивает меня о том, как я провела день, а я спрашиваю о его дне, и потом мы наговариваем друг другу кучу ласковых и страстных словечек. Я его обожаю. Я его люблю. Мне его не хватает. И прежде чем повесить трубку, он говорит, что позвонит мне, когда остановится в отеле. Здорово!

После разговора с Эриком мне становится скучно и я иду в свою комнату разбирать коробки с вещами. Увидев диск с песнями Малу, я окунаюсь в приятные воспоминания. Подумав, вставляю диск в музыкальный центр.

Я знаю, что было мало причин,

Знаю, что было слишком много поводов,

Я с тобой, потому что ты меня мучаешь,

Но без тебя я жить не могу.

Ты говоришь «белое», я говорю «черное»,

Ты говоришь «иду», я говорю «прихожу».

Напевая песню, которая имеет огромное значение для меня и моего безумного любовника, я продолжаю разбирать ящики с вещами. Рассматриваю свои любимые книги и расставляю их на специально купленные полки.

Вдруг дверь резко распахивается и Флин разъяренно говорит:

– Выключи музыку. Она мне мешает.

Я изумленно гляжу на него.

– Она тебе мешает?

– Да.

Я выдыхаю. Музыка не может ему мешать. Она звучит не настолько громко, но, желая быть терпимой, я встаю и делаю громкость тише на пару делений. Возвращаюсь к полкам и поднимаю книги, которые оставила на полу. Краем глаза я замечаю, что парень подходит к музыкальному центру, одним махом выключает музыку и направляется к выходу.

«Черт бы тебя побрал. Ты напрашиваешься на неприятности».

Оставляю книги на столе, подхожу к центру и снова включаю музыку. Уже в дверях мальчик останавливается, смотрит на меня испепеляющим взглядом и истерически кричит:

– Почему ты не уезжаешь к себе домой?!

– Что?!

– Уезжай и не надоедай нам больше.

Я закусываю губу. О да! Лучше я промолчу: если я выпущу свой гнев, то этот ворчливый гном узнает, какими бывают испанки в ярости. Скривив лицо, он снова подходит к музыкальному центру. Выключает музыку. Достает диск и, ничего не сказав, подходит к стеклянной двери, открывает ее и выбрасывает на улицу.

О боже, мой диск Малу!

Я его убью, я его убью, убью!

Не раздумывая, выхожу на улицу его искать. Поднимаю его со снега, словно своего ребенка, вытираю его майкой и, вспоминая всех предков этого маленького ублюдка, вдруг слышу, как за мной закрывается дверь.

Я закрываю глаза и тихо шепчу:

– Господи, пожалуйста, дай мне терпения!

На улице холодно, очень холодно, и я стучу в дверь.

– Флин, пожалуйста, сейчас же открой дверь.

Маленький чертенок смотрит на меня, подло улыбается, разворачивается и, сбросив расставленные мною на полках книги и растоптав несколько дисков, выходит из комнаты. Ну и тип! Я пытаюсь открыть дверь, но она заперта изнутри.

– Черт!

С жутким желанием задушить его я шагаю к следующей стеклянной двери. Мои спортивные штаны промокли от снега. Боже мой, как же холодно! Я дохожу до двери той комнаты, где он делает уроки, и вижу, что он как раз в нее входит. Я стучу в дверь и говорю:

– Флин, пожалуйста, открой дверь.

Он даже не смотрит в мою сторону. Он меня игнорирует!

Я дрожу от жуткого холода и пытаюсь открыть дверь. Но тщетно. Ему меня вовсе не жалко. Через десять минут мои зубы стучат громче самых громких кастаньет, на голове мокрые волосы стоят торчком и под носом уже висят сосульки, я, словно безумная, кричу, тарабаня в дверь:

– Черт бы тебя побрал, Флин! Открой эту долбаную дверь!

Наконец мальчик поворачивается ко мне. Думаю, что ему стало меня жалко. Он встает, подходит к стеклянной двери и – бац! – закрывает шторы.

У меня отвисает челюсть, но я снова начинаю тарабанить в дверь, высказывая все, что я о нем думаю, по-испански. И это вовсе не комплименты.

Идет снег. На мне какие-то жалкие хлопковые тряпки и мокасины. Я замерзла. Жутко замерзла. Я потираю руки и думаю, что делать дальше. Бегу к двери в кухню, но она закрыта. Вспоминаю, что Симоны нет дома. Пытаюсь войти через дверь в гостиной. Она закрыта. Через главный вход. Закрыт. Через дверь в кабинете Эрика. Закрыта. Через окно в ванной. Закрыто.

Я трясусь от холода. Я вся заледенела, у меня намокли волосы, и я начинаю чихать. Не хватало мне еще воспаление легких подхватить. Возвращаюсь к окну, где находится Флин. У меня безумное желание прибить его. Я смотрю наверх. Надо мной балкон одной из комнат. Не переставая думать об опасности, поднимаюсь на карниз, чтобы достать до балкона. Но я настолько замерзла, и карниз настолько скользкий, что я сразу же падаю на землю. Я поднимаюсь и пробую еще раз. Опираясь на ледяную стену, я подтягиваюсь вверх, чтобы дотянуться до балкона, – и вдруг ба-бах! Мокасины соскальзывают, и я, ударившись подбородком о стену, шмякаюсь на землю лицом в снег. Удар был настолько сильным, что у меня чертовски болит подбородок.

Я лежу на снегу. Затем, собравшись с последними силами, снова поднимаюсь, чувствуя, что у меня все лицо в снегу.

– Открой эту проклятую дверь! Я заледенела! – ору я.

И тогда Флин раскрывает шторы и меняется в лице. Он что-то говорит, но я его не слышу. Когда же он открывает дверь, кричит:

– У тебя кровь!

– Где у меня кровь?

Но уже нет никакой необходимости мне говорить. Я и так вижу, что снег у моих ног весь в крови. Моя серая майка стала красной, и, дотронувшись до подбородка, я нащупываю рану, а когда опускаю глаза, вижу, что у меня все руки в крови. Флин в ужасе на меня смотрит. Он не знает, что делать, а я, войдя в его комнату, говорю:

– Дай мне полотенце или что-нибудь подобное, поскорее!

Он бегом вылетает из комнаты и возвращается с полотенцем, но пол уже все равно испачкан кровью. Оказывается, я еще прикусила губу. Итак, мы с Флином одни. Симоны и Норберта дома нет, а мне срочно нужно в больницу. И тогда я поворачиваюсь к растерянному Флину и спрашиваю:

– Ты знаешь, где находится ближайшая больница?

Мальчик кивает.

– Пошли, надень куртку и шапку.

Мы молча идем к выходу и берем верхнюю одежду. Капли крови падают на пол, но мне некогда их вытирать. Когда я хочу надеть куртку, убираю с раны полотенце и кровь начинает течь струйкой. Меня это пугает, и Флина тоже. Я снова прикладываю полотенце и мокрая от снега и крови спрашиваю его:

– Поможешь мне надеть куртку?

Он сразу же помогает. Одевшись, мы заходим в гараж, садимся в «Мицубиси», и, когда открываются двери гаража, Флин придерживает полотенце, чтобы я могла вести автомобиль. Шепотом он подсказывает, куда ехать. У меня дрожат руки и коленки, но я стараюсь успокоиться, ведь я за рулем.

Больница оказывается совсем недалеко, и, когда мы входим в приемную, меня принимают без очереди. Флин не отходит от меня ни на шаг. Он говорит одному доктору, что его тетя – врач Марта Грюхер, и просит, чтобы ей позвонили и попросили приехать сюда в больницу. Я поражена, как легко этот маленький гном отдает приказы, но мне настолько больно, что мне все равно, что он говорит. Пусть звонят хоть самому Микки-Маусу.

Нас проводят в другой кабинет, и, когда доктор осматривает мою рану, он объясняет, что рана на губе заживет сама, а вот на подбородок нужно наложить пять швов. Я в ужасе. Мне хочется плакать. Я боюсь швов. Когда я была маленькой, мне накладывали швы на коленку и для меня это было настоящее потрясение. Я смотрю на Флина. Он бледный как мел – он напуган до смерти. И тут я понимаю, что я до сих пор не плакала, стыдясь своих слез. Но теперь, когда мне сделали обезболивающий укол в подбородок, у меня непроизвольно покатилась одна слезинка, и Флин ее замечает.