Лицо под вуалью - Ренделл Рут - Страница 62

– Что думала ваша жена, мистер Кэррол? Она знала, правда? Каким-то образом она узнала о Сандерсах. Она рассказала вам то, что знала, или держала это в тайне? Возможно, она рассказала только одному человеку?

– Какому человеку?

Произнося эти слова, Вексфорд не хотел сказать ничего такого, что имело бы большое значение для Роя, но фермер вложил в них больший смысл, чем подразумевалось, и лицо его покраснело и, казалось, распухло. Хотя он пока не двигался, в нем произошла перемена – некая сосредоточенность, словно он собирал и копил силы, и этого оказалось достаточно, чтобы Бёрден вскочил на ноги и оттолкнул свой стул. Это стало последним толчком. Кэррол протянул руку за спину к дробовику на стене, сорвал его с крючка и, отступив на шаг, прицелился в них с расстояния около четырех футов.

– Опустите ружье, – сказал Вексфорд. – Не делайте глупости.

– Я даю вам одну минуту, чтобы убраться отсюда! – отозвался Рой.

По крайней мере, теперь они смогут его арестовать, подумал старший инспектор. Фермер имел возможность смотреть на них и следить за стрелками часов-подсолнуха. Приоткрыв один глаз, пес наблюдал за происходящим из своей корзинки. Происходило нечто такое, что он понимал – нацеленное ружье, беспомощная добыча. «Когда я согнусь пополам, нашпигованный дробью, – промелькнула в голове у Вексфорда абсурдная мысль, – он, наверное, прибежит и потащит меня к хозяину, как фазана».

Бёрден кивнул в сторону двери и произнес, как будто услышал шаги:

– Вот идет Дональдсон.

Это была ловушка, и она сработала. Кэррол повернул голову, и кулак Вексфорда врезался в его челюсть. Ружье выстрелило во время падения, и в комнате с низким потолком раздался чудовищный грохот, похожий на взрыв бомбы у старшего инспектора в саду перед домом, который он так и не смог вспомнить. Фермер перекатился на бок, и ружье выпало у него из рук и затарахтело по плиткам. Куски штукатурки слетели с потолка, с тех мест, куда попала дробь. Теперь повсюду стоял дым и едкий запах пороха, а сбитый с толку пес, переводящий взгляд с одного человека на другого, поднял беспомощный, запрещенный лай. А затем Дональдсон и вправду явился, стуча сапогами по дорожке, и настежь распахнул дверь.

– Что с вами, сэр? – охнул он. – Что случилось?

– Я и не знал, что я такой сильный, – ответил Вексфорд. Он хотел было толкнуть Кэррола носком туфли, но потом передумал и приподнял мужчину за плечи. Рой застонал, и его голова повисла. – Наверное, у нас в машине нет наручников, а?

– По-моему, нет, сэр, – сказал Дональдсон.

– Тогда придется обойтись без них, но я не думаю, что теперь он доставит нам неприятности.

Кэррол был крупным мужчиной, и им пришлось тащить его до машины втроем. Пса заперли на кухне, и Дональдсон, который любил собак, оставил ему миску воды и зайца.

– Вот как можно за полчаса погубить результат многолетнего обучения, – весело сказал он.

В число предметов, лежащих на всех поверхностях в кабинете Вексфорда – в суде их бы назвали «вещественными доказательствами», – входил дробовик Кэррола, испачканный номер журнала «Ким», круговые вязальные спицы номер шесть и кое-что из содержимого карманов убитой женщины. Было нечто удручающее, хоть и почти жалкое, в этой губной помаде в блестящем позолоченном футляре, красной, как пожарная машина. Почти белая пудра с легким блеском была куплена для более молодой и красивой женщины, вроде Лесли Арбел. Чековая книжка совместного счета на имя К. Л. Сандерса и Д. К. Сандерс, которой – по крайней мере, за время существования этой книжки – пользовались только для снятия наличных. Сто фунтов в месяц – вот сколько Дороти Сандерс снимала в течение последних двух лет. Это было немного, это было скромно, но в последние два года ее доход пополнял заработок Клиффорда.

В то утро мировой суд Кингсмаркхэма постановил привлечь сына Додо к суду по обвинению в убийстве и оставил в заключении до суда. Даже Бёрден теперь понимал, что парню не предъявят обвинение в другом убийстве, что он не может быть виновен в смерти Гвен Робсон. Инспектор видел, как Клиффорда увозили в тюрьму предварительного заключения в Майрингхэме перед тем, как они с Вексфордом уехали на Ясеневую ферму, и с тех пор не упоминал о нем. Но теперь он пришел в кабинет Вексфорда и резко заговорил:

– Я чувствовал, что должен встать в мировом суде и сказать, что хочу сделать заявление. Мне следовало признаться, что я несу ответственность – ну, долю ответственности, за то, что сделал этот бедный малыш.

– Бедный малыш? Теперь он «бедный малыш»? Что случилось с твоим хваленым принципом, что жалость надо оставить для жертвы? – Вексфорд читал письмо, время от времени кивая, словно то, что он читал, приносило ему долгожданное удовлетворение. Он морщился от доносящегося из глубины здания непрерывного грохота и треска, и с раздражением посмотрел на Майкла.

– Я во всем подвел его. Мне следовало публично признать свою долю вины в том, что он совершил.

– Ты бы выставил себя на посмешище. Вообрази, как это раздуют те писаки, которых прежде называли прессой, а теперь, по какой-то дурацкой причине, называют средствами массовой информации… Извини. – Телефон Вексфорда зазвонил, и он снял трубку. – Да, да, спасибо, – сказал он. – У вас сохранилась запись в компьютере? Можно мне сделать распечатку? Да… да. Кто-нибудь заедет за ней до закрытия библиотеки. Когда вы закрываетесь? Сегодня в шесть тридцать? Это примерно через час… Хорошо. Спасибо за помощь.

– Что это за шум? – Бёрден чуть приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать удары, и когда его коллега пожал плечами, спросил почти без интереса: – О чем был весь этот разговор?

– Об алиби одной женщины. Еще одна деталь точно встала на свое место. Просто все выясняю, исключаю малейшие возможности. Ты помнишь ту бурю, которая разразилась у нас в середине прошлого месяца? Она порвала телефонные провода в Сандиз и на Ясеневой аллее.

– Ты считаешь меня нечленораздельно бормочущим идиотом, да? Я весь такой горячий и грубый, а внутри – слабый и водянистый. Я боялся Клиффорда, ты это знаешь? Когда он приезжал ко мне домой, я боялся открыть дверь.

– Но ты ее все же открыл.

– Почему я так зациклился на этом? Почему решил, что это должен быть именно он, когда все доказательства свидетельствовали против этого?

– По крайней мере, сейчас ты это признаёшь. – Тон Вексфорда был скучающим, ленивым. – Что я могу сказать? Что бы я ни сказал, это будет звучать как «а я тебе говорил». Ну, нет, я мог бы ответить тебе: «Пусть для тебя это послужит уроком». Тебе бы это понравилось, а? – Он встал и посмотрел в окно на дерево с мигающими лампочками: красные, синие, белые, а потом желтые, зеленые и розовые… Небо было темным, но ясным – купол темнеющей сини со звездами. – Майкл, я действительно думаю, что если б он не убил ее тогда, когда-нибудь он все равно это сделал бы. Завтра, на следующей неделе или на следующий год. Убийство тоже заразительно. Ты когда-нибудь об этом думал? Клиффорд убил мать потому, что она была там, и потому, что она ограничивала его, и… чтобы привлечь к себе твое внимание. Но, возможно, он также убил ее потому, что эту идею вложили ему в голову, потому что он знал, если хочешь, что убивать людей можно. Он видел убитую женщину, которую сначала принял за свою мать. Надеялся ли он, что это его мать? Может быть. Но идея уже поселилась в нем, не так ли? Другие могли это сделать, поэтому он тоже может – так он стал думать. Эта идея его заразила.

– Ты действительно так думаешь? – На лице Бёрдена появилась отчаянная надежда – таким бывает лицо человека, который может утонуть, если его протянутая рука не найдет ничего, крепче соломинки. – Ты серьезно так думаешь?

– Спроси Олсона, он тебе скажет. Поедем домой, Майкл, а по дороге наведем несколько справок о нашем заключенном.

Телефон зазвонил снова, когда они уже были у двери, и Вексфорд вернулся назад и взял трубку. Голос на другом конце провода звучал так ясно, что даже Бёрден на расстоянии трех ярдов его слышал.