Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 45

– Пусть император заплатит, а там будет видно, – прервал словоизлияния толстощекого патрикия Калокир. – Для Святослава честный договор важнее планов империи по отношению к Болгарии. Будут выполнены условия сделки, и я смогу хоть как-то влиять на князя. Сейчас он чувствует себя обманутым, и я не в силах удержать его. И все эти интриги Константинополя с возвращением царя Бориса… А еще я слышал, что болгарских царевен отослали ко двору Никифора Фоки. Так ли это?

– Это сделано для их же блага! – поднял сухой перст настоятель Феофил. – Царевны в Константинополе могут стать невестами порфирородных кесарей Василия и Константина, сыновей божественной Феофано…

– Почему же вы не сообщили об этом Святославу? Страна под его рукой, но Византия вмешивается и творит то, что считает нужным. Ведь именно царедворцы, дав базилевсу дурной совет поддержать мятежных бояр, спровоцировали восстание во время отсутствия Святослава. А теперь архонт залил страну кровью! Неужели при дворе считают, что могут распоряжаться по своему усмотрению таким воином, как русский князь?

Пухлощекий Эратик гневно уставился на Калокира.

– Я знаю, что у вас влиятельные покровители при дворе, патрикий! Но нам кажется, что вы более верны язычнику Сфендославу, если беретесь осуждать действия Константинополя.

Темные глаза Калокира остро блеснули.

– А сами вы, достопочтенные, отчего не решились разъяснить князю, почему Константинополь в его отсутствие прислал нового царя в Болгарию?

Оба молчали. Потом заговорил настоятель Феофил:

– Как можно обсуждать подобное с этим варваром, когда он творит такие злодеяния? – Он указал в сторону холма, где в муках умирали мятежники.

– Уезжайте! – произнес сквозь стиснутые зубы Калокир. – И передайте, что Святослав ужасен во гневе. Я же остаюсь и буду до конца отстаивать то, во что и сам уже не верю: что Византия видит в князе русов союзника, а не жалкую марионетку, которой можно воспользоваться при случае. Я рискую головой изо дня в день ради доброго имени Никифора Фоки. Но если Святослав однажды перестанет мне доверять…

Калокир не договорил, развернул коня и поехал прочь. Он больше не верил в честную сделку базилевса с князем Руси. И понимал, что и сам стал разменной монетой в этой игре. Но все еще надеялся, что его успеют предупредить из Константинополя, когда новые планы базилевса поставят его в безвыходное положение. Ибо его покровитель… вернее, покровительница, не бросит Калокира в беде. Он слишком ей дорог, чтобы рисковать его жизнью…

Князя Святослава патрикий нашел в полуразрушенном соборе Святых Константина и Елены. Князь стоял перед оскверненным алтарем, глядя на костер, который его воины развели прямо на мозаичном полу. Калокир поморщился, увидев среди пылающих сучьев свитки рукописей и книги.

Святослав это заметил.

– Что, приятель, жалеешь премудрость церковников? Как по мне, то в столь сырую погоду сгодится все, что может гореть.

И, зябко передернув плечами, он демонстративно поднял ворот овчинного полушубка. И это Святослав, который всегда с презрением относился к жаре и холоду? С чего бы это?

Калокиру пришло в голову, что, похоже, князь и сам не в восторге от того, что совершил в Филиппополе. Но он ошибся – спустя минуту Святослав угрюмо обронил:

– Я знал, что делал, когда жестоко карал город, где задумали отсидеться мои враги. Теперь весть о том, что тут произошло, разлетится далеко, вселяя страх, а страх – одна из опор власти. Так что иные еще подумают… Да они уже и без того трепещут! Сам посуди, Калокир: даже непокорные Комитопулы и правители области Средец[85], прознав, каков я в гневе, уже не прячутся в горах, как ранее, а поспешили прислать послов, обещая считаться со мной, если не пойду на них. Ну, об этом я еще подумаю… Обещал же мой тесть дьюла Ташконь прислать конные отряды по весне – а с ними и сила моя возрастет.

– И куда ты направишься? – осторожно спросил Калокир.

Святослав внимательно взглянул на него из-под выгоревших бровей.

– То одним богам ведомо. Но моя сила в моем войске. И чем оно будет больше…

– Большое войско – большие проблемы. Воев надо увлечь, кормить, расположить на постой, не давать особой воли, чтоб не вышли из твоей власти.

– Все так, – кивнул Святослав. – А еще воям надо давать награду. Чтобы могли в свой час предстать перед Перуном и показать, как удачливы были, служа ему. Вот потому я позволил русам брать в Филиппополе все, что душе угодно. Богатый град. А как обдерут его, как оленуху, – прикажу стереть с лица земли!

Калокир вздрогнул. Разрушить Филиппополь!

– Святослав, это очень древний город. Он с прадавних времен служил перевалочным пунктом на дороге, связывающей Балканы с внешним миром. И если ты собираешься торговать и дать процвести этому краю, он еще послужит тебе.

Князь хмыкнул.

– Все, что нужно Болгарии, будет идти через устье Дуная, где я воздвигну свою столицу – Переяславец!

Увы, мыслил Святослав как правитель, но, будучи варваром, желал мстить и разрушать.

Калокир набрал в грудь побольше воздуха.

– Князь, когда я от имени своего императора говорил с тобой о Болгарии…

– Оставь это! – отмахнулся Святослав. – Ты был со мной все это время и оставался честен, что я ценю. А вот твой властитель… Уже то, что базилевс в мое отсутствие поддержал мятежников, показывает, что он не ценит тебя. Ты знаешь, как я мог с тобой поступить. Слышишь? – Он указал в сторону, откуда долетали полные муки вопли. – Но я полюбил тебя, Калокир, ибо видел, что не твой император, а ты сам стремишься к исполнению договора. А это для меня важно. За то и ценю тебя.

Он приобнял ромея за плечи и заглянул в его побледневшее лицо.

– Думаешь, для меня имеет значение золото Никифора Фоки? Да пусть все лешие его заберут! Мне нужно уважение союзника, с которым я имею дело. А то, как базилевс хитрит и оттягивает сроки, означает одно – не считается со мной. Вот это и питает мой гнев. Я ведь не тулуп, который можно достать из сундука, когда пожелаешь, а потом сунуть обратно за ненадобностью. Я – князь и правитель! И если я пока не угрожаю императору, не тороплюсь мстить, то только из-за тебя. Ты в моих глазах – все лучшее, что есть в ромейской державе, – честь, отвага, верность слову и союзникам.

Теперь и Калокир смотрел прямо в глаза Святославу.

– Если ты видишь во мне столько доблести, если доверяешь мне, княже, то послушай доброго совета и не разрушай Филиппополь. Яви милосердие! Ведь в милосердии победителя особое величие! Возможно, его даже больше, чем в жестокости к врагам. И как правитель, ты поступишь разумно – показав силу, покарав, ты потом будешь миловать и одаривать. Как на Руси говорят: сперва кнут, потом пряник.

Святослав подергал длинный ус, раздумывая об услышанном, и Калокир не стал отступать.

– Вспомни, князь, ведь и твоя мать, великая архонтесса Ольга, так же поступала. Она жестоко покарала лесное племя древлян, а потом строила у них грады, прокладывала в чащах пути для торговли, приказала рыть колодцы и ставить купальни. И, несмотря на все, что древляне претерпели от твоей матери, они ее восславили! А теперь даже идут воевать под твою руку – руку сына покорившей их Ольги!

Святослав, слушая, нахмурился – но не гневно, а как бы сокрушенно.

– Ты не все понимаешь, Калокир. Моя мать не с расчетом это делала, а по велению души. Она звала это покаянием. Судьба племени древлян мучила ее. Облагодетельствовав их край, она надеялась заслужить прощение. К этому ее принуждала христианская вера.

Калокир пристально посмотрел на Святослава. Вот стоит он в белых овчинах, похлопывает хлыстом по сапогу, усы чуть ли не до груди свисают – истинный предводитель варваров. А речь ведет о муках совести христианки Ольги!

Ромей лукаво изогнул бровь, хмыкнул.

– Что слышу? Любимец Перуна верит в христианское покаяние?

– Моя мать верила, – буркнул Святослав.