Ведьма и тьма - Вилар Симона - Страница 43

Калокир снова смеялся.

– Не ревнуй меня к Господу, госпожа моя. Возможно, я не верю в него, но его заповеди – «не убий», «чти отца и мать», «не укради» – мне нравятся. Они добры и человечны.

– Ну, за кражу и у нас на Руси могут руку отрубить. А если коня кто уведет, то и на кол посадят.

– Значит, ваши воры просто боятся кары, а если удастся ее избежать, считают себя удачливыми и смелыми. В христианстве же «не укради» – одна из главных заповедей. Христианин должен знать, что это дурно, это грешно.

– Ты бы это печенегам, охочим до чужого добра, попробовал втолковать, – рассмеялась Малфрида.

Но на душе у нее стало тревожно. Она подозревала, что Калокир все же не настолько отринул свою веру в Христа, как хочет показать. Но почему тогда она смогла колдовать в его присутствии на Хортице? Почему ей удалось показать ему те дива, которые так поразили и восхитили херсонесца? А ведь именно своим любопытством и отвагой очаровал ее тогда ромей.

Было еще нечто, что смущало ведьму. Пусть Калокир и появлялся с ней на людях, когда они гуляли, однако ночью приходил к ней украдкой. Малфриду это задевало – ей хотелось, чтобы все безоговорочно знали, что они пара! Калокир же пояснил, что опасается, как бы его соотечественники Феофил и Никифор Эратик, находившиеся ныне в Преславе, не донесли императору, что его посланник и доверенное лицо завел отношения с женщиной, какую некогда в Константинополе сочли ведьмой.

– Но я и есть ведьма, – с гордостью ответила Малфрида. Но оговорилась: – По крайней мере была ею еще недавно, и может статься, что…

Она умолкла, понимая, что чары вернутся к ней лишь в том случае, если их отношения с Калокиром прервутся. А ей так не хотелось этого!

Калокир догадался, нежно обнял.

– Ты мне мила, госпожа моего сердца. И так умна, что, конечно же, поймешь: пока я слуга императора, не стоит двору знать о нашей связи.

– Ты сказал «пока»? Может, когда-нибудь ты станешь служить не базилевсу, а князю Руси?

– Тише, милая! – прикладывал палец к ее губам Калокир. – Все может случиться в этом мире. Но пока Никифор во славе, я его не предам.

И он продолжал приходить к чародейке по ночам тайно. Но какие это были ночи! Полные страсти и неги, тайных признаний и бездонной нежности. Калокир был изощренным любовником, Малфрида познала с ним много такого, о чем ранее и не догадывалась. В упоении любви, она почти уже не жалела, что ради Калокира перестала быть чародейкой. Век бы с ним так… Была бы его верной женой, ждала бы его возвращения, окружила бы его заботой, во всем старалась бы ему соответствовать. Даже высокую прическу прополому согласилась бы носить, как знатные византийские жены. И, может, однажды родила бы ему дитя… Вот как любила она Калокира! И старалась не думать о разлуке – разлуке, которая близилась с каждым днем.

Рассредоточенные по стране отряды Святослава стекались из каждой крепости, куда он посылал гонцов. Все происходило быстро, и если не в конце первой седмицы, то уж к исходу второй у стен Преславы вырос большой лагерь воев-русов и кочевников, готовых выступить по первому приказу князя.

Малфриде пришлось проститься со своим патрикием.

Они долго стояли обнявшись в одном из переходов на городской стене. Оба не хотели, чтобы их видели, но медлили, чтобы еще минуту побыть наедине, хотя из лагеря уже доносились звуки рогов и слышался гул готового выступить войска.

Наконец Калокир отстранился. Оправил перевязь с мечом и, не сводя взора с печального лица любимой, сказал:

– Знаешь, милая, обычно я легко прощаюсь. Но сейчас мне трудно… Трудно покинуть тебя, чаровница. И хоть Святослав гневался, что из-за нашей плотской близости чар в тебе не осталось… Ты сама – чары, с тобой я теряю себя, но мне от этого так сладко. А оставить тебя хоть на время… горько мне…

Он ушел, а ей захотелось плакать. Шагнула следом, простерла руки, словно надеясь удержать… Но тут заметила стоявшего неподалеку на верхних галереях Свенельда, который видел их прощание… и вдруг смутилась. С чего бы это? Она никому ничего не должна. Особенно бывшему мужу.

Малфрида вскинула голову, хотела сказать – негоже соглядатайствовать, но смолчала. Ибо Свенельд спускался по ступеням, глядя на нее с теплотой и пониманием.

– А ведь славная из вас вышла пара, Малфутка, – вдруг назвал он ее старым, еще древлянским именем. – Смотришь на вас – и любуешься: оба ладные, рослые, чернявые. И будто схожими между собой вы сделались. А такое случается лишь тогда, когда люди парой становятся, двумя половинками целого, настоящего.

Малфрида не ожидала от воеводы таких слов. И вдруг выпалила:

– Да и вы с Ольгой с годами стали схожи! Не так чтоб прямо, но что-то общее в вас появилось.

Свенельд глубоко вздохнул.

– Наверно, после того, как я крестился.

И поведал вдруг сокровенное: княгиня сильно тревожилась из-за того, что они стали любовниками и живут во грехе. Когда Ольга покидала Царьград, патриарх Полиевкт сказал ей напоследок: «Бойся греха, ибо он отдаляет тебя от Бога». И Ольга, сойдясь со Свенельдом, не могла быть по-настоящему счастлива. Он это понимал. И так боялся потерять ее любовь, так хотел успокоить и вернуть радость, что согласился креститься, чтобы они смогли тайно обвенчаться. Ольгу это несказанно обрадовало, и они, хоть и таили свой брак, но прожили в любви и согласии много лет. Ради этого счастья Свенельд даже отказался от живой и мертвой воды. Да ведь и воды этой становилось все меньше, оставались одни сказы о ней…

– Так ты крестился, не веря в Христа? – удивилась Малфрида. – Отказался от своих богов и не уверовал в чужого?

– Вера пришла потом. Это ведь тоже чудо, когда она вдруг пробуждается в душе и уходят все сомнения.

– Хм. Ты только князю нашему того не говори, воевода. Засмеет. Да и за тайный брак с матерью-княгиней не помилует.

Свенельд продолжал задумчиво смотреть на Малфриду, будто не слышал ее слов. Потом вдруг сказал:

– Знаешь, если ты так полюбила Калокира, а он христианин, то, может, и ты когда-нибудь…

Смех ведьмы не дал ему закончить – звонкий, победительный, громкий, с тайным презрением. Колдовской смех. Она даже голову откинула, уронив на плечи шелковый капюшон, а ее волосы растрепались на ветру.

– Ох, Свенельд!.. Да что бы я?.. А Калокир не такой уж и верующий – на службы не ходит, священство не жалует. И это мне в нем любо. А ему нравится то, что я колдовать могу, этим его и привязала. Он не такой, как ты. Тебя мои чары пугали, а потом и вовсе развели нас в разные стороны. Калокир же… Кто знает, может, не он меня к крестильной купели подведет, а я его – подальше от храмов, в рощи колдовские…

Глаза ее озорно искрились. А вот лицо Свенельда стало печальным. Зачем-то потер перчаткой нагрудную пластину панциря – вроде пятнышко приметил. Казалось, и в глаза чародейке поглядеть не в силах. Потом все же сказал:

– Ты бы не слишком полагалась на это, Малфутка. Пусть твой красавец и мало считается с верой христианской, зато искать чести и возвышения горазд. Сказано – ромей, а для ромея возвыситься в своей державе важнее, чем все чудеса чужих и диких краев. Ну, полюбопытствовал, подивился необычному, но со своей стежки к славе и знатности ни за что не сойдет. Разве ты его еще не поняла? Думаешь, из одной привязанности к Святославу он ему помогает? О, он больше задумал. А ты для него – лишь радость и утеха сиюминутная. В будущем же Калокира, великом и славном, места тебе нет и быть не может…

Он не договорил: Малфрида внезапно подалась вперед и наотмашь отвесила воеводе звонкую пощечину. Грудь ее вздымалась, глаза сверкали.

– Ты с собой Калокира не равняй, воевода. Разные вы! Понял?

Она повернулась и зашагала прочь. Свенельд же, потирая щеку, смотрел ей вслед, и глаза его по-прежнему были грустными.

Зимний туман был густой, темный и походил на смог. Впрочем, он и был смогом – мутным, пропахшим гарью, кровью, нечистотами. Дышалось им тяжело, с отвращением. Но особо ужасными казались звуки, доносившиеся из тумана, – многоголосый нескончаемый стон, перемежающийся полубезумными рыданиями и криками ужаса и боли. Порой из этой мглы доносился смех – смех победителей, долетали их команды, ржание их коней. И эти звуки производили не менее жуткое впечатление, чем вопли тех, кто умирал в муках.