Семейное счастье - Вигдорова Фрида Абрамовна - Страница 30

• Предыдущая
• 30/47
• Следующая

— Видишь ли, — сказала Саша, идя рядом и решив действовать напрямик, — скажу тебе правду: нам просто нечем его кормить. А то бы я нипочем его не отдала.

Он опять остановился, и снова из-под бровей блеснул его пристальный взгляд. Пожевал губами, потом вытянул их в трубочку, потом сказал:

— Ладно. Постучите в дверь и скажите, чтоб позвали Жору. Жора — это я. Постойте, — крикнул он Саше вдогонку, — а он что-нибудь умеет делать?

— Он подает лапу.

— И все?

— Все.

— Ладно, приносите.

На другой день она подошла к белому дому и постучала. Дружок сидел у нес па руках и оглядывался по сторонам. Говорят, собаки чуют, когда им грозит опасность. Дружок ничего не чуял, он был спокоен, а, если и чуял, может, просто не жалел о разлуке.

— Вы думаете, он действительно пинчер? — спросил Жора, глядя на Дружка, который стоял на крыльце у Сашиных ног и весело помахивал хвостом.

— Не знаю, — сквозь зубы ответила Саша. — Не хочешь — не бери.

— Беру! — сказал Жора и, подхватив Дружка, захлопнул за собой дверь.

Саша шла домой, не позволяя себе думать. Она знала, что поступила правильно, и не желала больше терзаться.

— Перестань плакать, — говорила она Ане, — ему у нас было плохо, а там будет хорошо.

— Не правда, — рыдала Аня, — ему было хорошо у нас. Я знаю. Мы его любили… А тот мальчишка… Он не будет… не будет… любить…

Ну что я маюсь, — думала Саша, лежа ночью в постели, — ведь там ему будет хорошо. Он будет сыт.

Рядом лежала уснувшая в слезах Аня. Она судорожно всхлипывала во сне.

В шестом часу Саша встала и вышла с ведрами к колонке. Неподалеку от забора сидел Дружок. При виде Саши он поднялся, завилял хвостом и как ни в чем не бывало пошел ей навстречу.

— О, чтоб тебя! — сказала она, беря его на руки. — О, чтоб тебя!

Он лизал ей щеки, губы, глаза своим горячим языком и тыкался в шею холодным носом.

— Я не намерен! — кричал доктор Юсупов, выходя из кабинета главного врача. — Я не намерен больше оставаться здесь. Я хирург, наконец! Мое место там!

"Мое место там, — повторяла про себя и Саша. — Я не Юсупов, меня легко заменить, меня отпустят. Аня… Как же мне быть? Аня… Но ведь все равно она целыми днями одна. Я вижу ее рано утром спящую. И вечером. Целый день одна! Голодная, холодная. Ей в детском доме будет гораздо лучше, чем со мной. Сытней, теплей. Но как же отдать ее чужим? Дружка — и того не было сил отдать. Но ведь не Жоре Евлампиеву я Аню отдам? Я отдам ее в детский дом, к детям".

В одном детском доме, на Паркентской, заведующая сказала ей отрывисто:

— Не выдумывайте. Слышать не хочу!

"Почему?" — хотела спросить Саша, встретилась с ней глазами и не спросила. Глаза у женщины были злые, горячие, губы бледные.

— Выбрось это из головы, слышишь? — сказала она, вдруг переходя на "ты". — У меня вот тоже… такая… Сразу после десятого класса. В первом же бою убили, понимаешь? В первом же бою…

А в другом… в другом доме ее спокойно слушала высокая исхудалая старуха. Коричневое платье ее было ушито крупными стежками и все равно болталось, как на вешалке. Прежде она, должно быть, была толстая, большая, — об этом говорили крупные руки и крупные морщины на руках. Сейчас она высохла, щеки у нее втянулись, и сухая кожа на руках просвечивала.

— Ну что ж… Если все оформите… Если РОНО не будет возражать… Если принесете справку из военкомата…

Они сидели в кабинете заведующей — маленькой, чистой и чинной комнатке. За соседним облупленным столиком что-то быстро писала девочка-подросток… Услышав про военкомат, она подняла глаза и посмотрела на Сашу.

— Постойте! — услышала Саша, выйдя в коридор. — Это вы очень правильно решили… на фронт! — сказала

Девочка, догнав ее. — Это очень хорошо! А за дочку не беспокойтесь, она будет моя. У всех больших воспитанников есть свой маленький. Я возьму вашу дочку. Я буду так заботиться, ну, вы даже не представляете. Приведите ее к нам, вы сами увидите… Я буду писать вам на фронт через день! Нет, каждый день, вот увидите! Вы откуда — из Москвы? А я из Ленинграда. Я жила на Загородном проспекте. Вы приведете свою дочку? Меня зовут Кира, у нас в доме только одна Кира, Галь у нас четыре, Оль — шесть, а Кира одна.

Спасибо! Сказала Саша. — Большое тебе спасибо! И на другой день пришла с Аней.

Кира бережно взяла Аню за руку и осторожно, даже как-то торжественно ступая, повела к детям. Аня обернулась, Саша помахала ей, и дверь за девочками закрылась.

Вечером, придя за Аней, Саша сразу попала в какую-то веселую суету: ребята играли в жмурки, Аня бегала вместе со всеми и громко кричала:

— А ну поймай, поймай!

Ей весело, — подумала Саша. — Ну, слава Богу! И вдруг Аня ее увидела. Она не сказала: "Мама!" Она не кинулась к ней. Она крикнула:

— Где мое пальто?! Где мое пальто? — лихорадочно повторяла она. — Мама, скорее! — Дрожащими рукам ни на кого не глядя, она застегивала пуговицы своего короткого пальтишка.

— Анюта, да что с тобой, скажи ребятам "до свиданья"!

— До свиданья! — сказала Анюта, не поднимая глаз. Дети молча столпились вокруг. Кира наклонилась к Ане

И поцеловала ее.

— Ты придешь к нам еще? — спросила она. Аня потянула мать к дверям.

— Тебе не понравилось у детей? — спросила Саша на улице.

— Понравилось. Нам давали суп рисовый, кашу рисовую и кисель. Сладкий.

— А Кира тебе понравилась?

— Понравилась. Она пела мне песни, и читала книжки, и дала мне ягоду — вот! — Аня разжала кулак: на ладони лежал сморщенный липкий урюк.

— Весело тебе было?

— С тобой веселее. — Аня крепко сжала Сашину руку.

— Хочешь, завтра опять придем сюда?

— Я хочу с тобой.

— Но ведь с детьми веселее, правда?

— Мне с тобой веселее.

— Но ведь меня целый день нету дома!

— А вечером ты приходишь.

— А кисель? — тихо спросила Саша. Аня ничего не ответила.

…Ночью Аня проснулась с плачем.

— Что с тобой? Ты испугалась? — спрашивала Саша, утирая мокрые Анины щеки. — Ну расскажи, что тебе снилось?

— Мне снилось… что ты меня отдала… Я не хочу… Я не хочу киселя.

Никуда я ее не отдам, — с отчаянием подумала Саша, — не смогу… Эх, я…

Скоро Саша променяла или продала на рынке все, что можно было. У них осталось одно полотенце, две простыни и две наволочки и то платье, которое было на Саше. По ночам Саша записывала в тетрадь, которую привезла из дому:

"Ночью Аня проснулась и спросила:

— Мама, а правда, я в Москве брала сахара, сколько хотела? И белого хлеба тоже?

Вчера хозяйка жарила пирожки. Аня долго молчала. А потом вдруг сказала, задумчиво так:

— Что она там делает?

— Пирожки жарит.

Аня еще помолчала. И потом:

— А наша бабушка тоже умеет пирожки? Я ей ответила:

— Наша бабушка все умеет.

— Мама, расскажи про пирожки.

Мне сильно не хотелось рассказывать про пирожки, и Аня принялась рассказывать сама:

— Жила-была девочка. У нее была бабушка. Она испекла пирожок. Большой-пребольшой. Он был с капустой. А сверху его посыпали сахаром. Девочка ела, ела. Дала своей маме. И Юре. И Сереже. И Дружку. Девочка была добрая. Не жадная. Она и правда не жадная. Она ничего не хочет есть без меня и без Дружка.

В Москве осадное положение, а я здесь, Калуга у немцев. Моя Калуга. Бои о районе Наро-Фоминска. А я здесь. Доктор Шевелева отдала своего сына в детский дом, а сама ушла на фронт. Я смотрю на Аню и понимаю: никуда я отдать ее не смогу. С мамой бы оставила, а с чужими — не могу. Но до чего же мне надо быть там, далеко отсюда…

Башмаки Ане стали совсем малы: пальцы упираются в носок. Что делать — ума не приложу. Скоро зима. И кто это выдумал, что в Ташкенте тепло?"

И правда, кто это выдумал, будто в Ташкенте тепло? Дни стояли холодные, промозглые, и в комнате тоже было холодно. Часто, возвращаясь домой, Саша заставала Аню

Под одеялом вместе с Дружком. Они грели друг друга. Сердце у Саши сжималось. Она смотрела на похудевшее лицо девочки и думала: "Нет ничего хуже, когда не можешь накормить ребенка вволю". Но вскоре стало хуже, гораздо хуже.

• Предыдущая
• 30/47
• Следующая