Живи - Зиновьев Александр Александрович - Страница 2

Мы коллективисты, и потому мы страдаем в одиночку. Наши страдания мелки и незначительны, и потому мы возносим их на космическую высоту. Мы не верим в рай как на небе, так и на земле, и потому мы надеемся на чудо. Мы атеисты, и потому мы цепляемся за религиозные учения.

В прошлом году в нашем учреждении появилась фотокопия книги «Учение Будды». В учреждении началось нечто невообразимое из-за нее. Люди готовы были платить деньги, лишь бы заполучить ее на сутки. Надеялись на то самое Чудо: а вдруг в этом таинственном учении они найдут решение своих жизненных проблем?! Ведь не зря же оно более двух тысяч лет владеет душами миллиардов людей! Чудо есть последняя соломинка, за которую хватается человек, утопающий в нашей житейской помойке. Причем инстинктивно он поступает правильно. Для помоечных червей помойка и есть то общество всеобщего благополучия, к которому всегда стремятся, но которого никогда не достигнут люди, оставаясь людьми. Поэтому люди сами стремятся превратиться в помоечных червей, лишь на этом пути достигая гармонии со своей средой. Именно этому и учил Будда — учил тому, как превратиться в помоечного червя, а не тому, как выбраться из помойки.

Ажиотаж с учением Будды продолжался до тех пор, пока не вмешались партийные органы и КГБ. Двух молодых сотрудников посадили в тюрьму за размножение фотокопий книги с целью наживы. На нас обрушили усиленную дозу антирелигиозной пропаганды.

Учение Будды чуждо условиям нашей жизни и нашей психологии. Нам в принципе невозможно вести рекомендуемый им образ жизни. Нам надо работать, писать отчеты о проделанном, сидеть на собраниях, изучать постановления ЦК КПСС и речи вождей, осуждать американский империализм, прославлять реформы нашего руководства, делать вид, будто мы с энтузиазмом осуществляем их, и делать многое другое, о чем Будда не имел ни малейшего представления. Успех учения Будды мог бы быть большим, если бы власти не приняли мер против этого. Но это был бы успех чисто литературный, то есть как чтение и материал для болтовни, а не практический. Люди не стали бы буддистами — им не позволили бы это сделать условия нашей жизни. Учение же, которое точно соответствовало бы нашим условиям, потребностям и психологии, заранее обречено на провал даже как материал для чтения и разговоров.

Одно время у нас в городе проповедовал некто Иван Лаптев. Он придумал свое собственное учение — лаптизм. Это учение было предназначено специально для нас. Но именно у нас Лаптев не встретил никакого сочувствия. Кончил он тем, что угодил в сумасшедший дом в назидание прочим мыслителям такого рода. Почему так получается? Потому что буддизм есть штучка заграничная, вроде американских джинсов и жевательной резинки, а лаптизм есть нечто свое, доморощенное. Считается, что если уж какой-то тунеядец и пьяница Иван Лаптев придумал это, то, значит, и любой из нас может придумать не хуже. В административной комиссии, принявшей решение направить Лаптева на принудительное лечение, ему сказали, что у нас уже есть учение, отвечающее нашим условиям: марксизм — ленинизм. Они действовали вполне в русском духе. Хотя марксизм чужд нам не меньше, чем буддизм, его тоже можно жевать, как американскую жевательную резинку. Верно говорится: нельзя стать пророком в своем отечестве. Но многие ли становятся ими в чужом?

Впрочем, и лаптизм неприемлем для нас, хотя он и был предназначен для нас. Дело в том, что лаптизм был предназначен для интеллектуально и морально элитарной части нашего общества, то есть для таких образованных и порядочных людей, которые по тем или иным причинам не принимают участия в ожесточенной борьбе за лучшее положение в обществе и за лучший кусок жизненных благ. Такие люди составляют у нас меньшинство. Неизбежным следствием той их исключительности является изоляция от нормальной общественной жизни, что усугубляет их душевные болезни, а не лечит их. Если бы я был здоров, я, может быть, последовал бы за Лаптевым. Но я — урод. Я вынужден сражаться за жизненный успех и хотя бы минимальное благополучие под угрозой деградации и гибели.

Ее ухажера зовут Николаем. Но чаще его зовут Солдатом, так как он недавно демобилизовался из армии. Он на эту кличку не обижается. Для таких ничтожных существ, как мы, собственное имя вообще не есть предмет первой необходимости. Достаточно и клички. Сожителя матери Солдата жильцы нашего дома презрительно именуют Хахелем. Мать Солдата зовут просто Соседкой, хотя у нее красивое имя — Антонина. Да и клички-то у нас не всякий удостаивается. Часто индивидуальность человека обозначается совсем не индивидуальными средствами. Например, у нас в доме живет старая пенсионерка, заслуженная учительница. Ее зовут просто «Ведьма с третьего этажа». Или идешь но улице и вдруг слышишь: «Эй ты, морда!» И ты безошибочно знаешь, что это обращаются именно к тебе, хотя морда у тебя не хуже, чем у других.

Такая деперсонификация рядовых граждан имеет свои неоспоримые достоинства: она избавляет нас от непомерных претензий и облегчает жизнь. Выходит, Будда, отвергая реальность «я» и считая его плодом ошибочных иллюзий, не так уж не прав. Меня зовут Роботом, так как я передвигаюсь на протезах точно так, как устаревшие роботы первого поколения. Мне было бы тяжелее жить, если бы ко мне всегда обращались по имени и отчеству (Андрей Иванович) или по фамилии (Горев).

У нее тоже есть прозвище: Невеста. А зовут ее Анастасией, Настей, Настенькой. Невестой ее прозвали за то, что у нее до Солдата уже было несколько ухажеров, которые собирались на ней жениться, но женились на других. Бабы нашего района обзывали ее всякими оскорбительными словами. Но в конце концов сошлись на том, что прозвище Невеста для нее является самым обидным. Я же называю ее Невестой, вкладывая в это слово самое чистое, светлое и радостное содержание.

Она лежит совсем рядом, так что я мог бы дотянуться до нее рукой. Но я не решаюсь на это. И кажется, я понимаю, почему те ухажеры не женились на ней и почему Солдат не женится тоже; они боятся, что не смогут долго удержать ее за собой! А за меня она замуж не идет потому, что сама боится, что не сможет долго вытерпеть меня. Она красива и здорова, но распутна. Я добродетелен, но некрасив и нездоров. Но равноценны ли мои добродетели ее красоте и здоровью? Искупает ли ее распутство мои очевидные дефекты?

Я отвожу от нее взгляд и вновь обращаюсь к моей гамлетовской проблеме. Вообще-то говоря, эту проблему можно углубить так: что лучше — родиться, страдать и потом навеки исчезнуть или совсем не появляться на свет? Допустим, лучше второе. Но как узнать, что то существо, которое не появилось на свет, есть действительно я, а не кто-то другой? Таким путем я углубил гамлетизм до самой глубокой проблемы человеческой жизни — до проблемы «я». Причем я сделал это задолго до того, как познакомился с учением Будды.

С точки зрения Будды, «я» есть плод иллюзий. Вот это я категорически принять не могу. Для меня без «я» вообще нет человека. У нас в городе проводилась всесоюзная конференция на тему о границах замены частей человеческого организма искусственными аналогами. Хотя в газетах писали, что «конференция прошла на высоком уровне», она на самом деле прошла на высоком уровне. Конференция фактически на первое место выдвинула именно проблему «я». Выступил один инвалид, потерявший в какой-то катастрофе руки, ноги и зрение. Он был образованным человеком и вел за собой наблюдение в течение ряда лет. Он утверждал, что есть предел утраты частей и функций тела, за которым человек перестает идентифицировать себя как данное индивидуальное «я». И никакие искусственные заменители не способны компенсировать эти потери. Он стал замечать, что его «я» становится все более расплывчатым и неустойчивым. Все чаще его состояние становится близким ко сну, к кошмару, к болезни. Благодаря усилиям воли, памяти и культуре он еще как-то удерживает свое «я». Но с каждым днем это становится для него все труднее. Пока еще не поздно, нужно произвести серьезное психологическое исследование последствий операций над организмом вплоть до таких, как вырезание аппендикса и вставление искусственных зубов. Не исключено, что человечество несет серьезные потери именно по этой линии прогресса. Нет абсолютного прогресса. Прогресс в одном отношении всегда сопровождается регрессом в другом. Участники конференции раскритиковали выступление этого человека как проявление буржуазного индивидуализма. Но я подозреваю, что в его словах содержалась очень верная и тревожная мысль. Истину все-таки высказывают одиночки. Когда ее принимают многие, она теряет жизненную боль и превращается в само собой разумеющуюся банальность или обнаруживает себя как заблуждение.