Сократ и афинская демократия - Зберовский Андрей Викторович - Страница 46

В-четвертых, Аристофан выбрал для нападок на Сократа не самое подходящее время. Имидж отвлеченного мыслителя–пустобреха в «Облаках» плохо согласовывался с тем фактом, что чуть больше пяти лет назад Сократ прославился своей выносливостью при осаде афинянами Потидеи, а всего за год до постановки комедии, в 424 году до н. э., принимал участие в битве при Делии, отступал после поражения вместе с командующим и за проявленное мужество заслужил уважение многих сограждан: стратег Лахет даже приводил Сократа как пример для подражания молодежи! [29].

Если учесть, что комедия Аристофана была написана какое–то время назад, то призыв комедиографа сжечь дом героя войны явно запоздал! Год–два назад он может быть и был бы воспринят, но уж точно не в 423 году до н. э.!

В-пятых, в момент постановки «Облаков» Сократ поддерживал дружеские, практически трогательно–романтические отношения с Алкивиадом, который обладал определенным авторитетом, имел широкие связи и клиентелу и, самое главное, был готов пойти ради Сократа даже не смерть. Поэтому можно быть твердо уверенными в том, что Алкивиад присутствовал на постановке комедии, и все те, кто ориентировался на него (а он был кумиром всей молодежи и входил в элиту Афин), скорее всего голосовали против Аристофана.

Видимо, сумма всех этих факторов и обстоятельств и сыграла свое значение: в 423 году до н. э. афинское общество так и не смогло понять и по достоинству оценить важность того предупреждения Аристофана о потенциальной опасности новых учителей молодежи, что содержалась в «Облаках». Однако поражение аристофановкой комедии и факт того, что реальный суд над Сократом состоялся только через четверть века после скандальной постановки «Облаков», вовсе не означали, что все произошедшее оказалось мимолетным и не оказало никакого значения ни для Сократа, ни для афинского общества в целом. Напротив, у нас есть веские основания считать, что 423 год — год выхода «Облака» Аристофана — стал тем предупредительным звонком для Сократа, который был своевременно осмыслен им, заставил его внести в свою деятельность определенные коррективы и тем самым по сути дела продлил философу жизнь, отсрочив исполнение вынесенного ему в комедии смертного приговора на целых двадцать пять лет. И все великолепно отражено как раз в «Пире» Ксенофонта.

Теперь, обрисовав ситуацию, сложившуюся вокруг «Облаков» Аристофана, давайте снова вернемся к Ксенофонту, важность диалога «Пир» которого для нас заключается в том, что описанные в нем события не только как бы продолжают рассказ Элиана о театральной постановке «Облаков», но и самым наглядным образом демонстрируют нам реакцию на комедию как афинского общества, так и самого философа.

Итак, примерно через полгода после выхода «Облаков» Аристофана, оказавшись на пиру у богача Каллия рядом с самим Сократом, некий приехавший грек–сиракузянин, несомненно видевший комедию (или во всяком случае, хорошо знакомый с ее сюжетом), мало что понявший из самой постановки, но тем не менее осознавший всю социальную важность некой борьбы афинян с каким–то там вредным мыслетворцем, вдруг решает выяснить из самого первоисточника: кем же является Сократ на самом деле, в чем же суть высмеянной Аристофаном его философской деятельности? Находясь полностью в контексте использованной Аристофаном фразеологии, сиракузянин с любопытством спрашивает Сократа: «Сократ, почему это тебя называют мыслильщиком?» [30].

И вот тут–то мы видим совершенно нового, необычного для нас Сократа. Вместо того, чтобы завязать серьезную интеллектуальную дискуссию на тему того, что же такое «мысль», как обычно мы видим это у Платона, Сократ явно пытается просто перевести разговор в шутку и говорит ему в ответ:

«Так называться мыслильщиком почетнее, чем если бы меня называли немыслящим».

Сиракузянин парирует это дополнением:

«Да, если бы люди не считали тебя мыслильщиком о небесных светилах».

Сократ снова парирует, уже ответив в своей обычной манере вопросом на вопрос, спросив сиракузянина, знает ли он что–нибудь на небе выше богов, тем самым показывая, что он не претендует на то, чтобы объяснять мироздание без участия богов. Но настырный сиракузянин, видимо, хорошо знающий содержание и суть Аристофановских «Облаков», продолжает еще и еще.

«Клянусь Зевсом, — говорит сиракузянин, — про тебя, Сократ, говорят, что ты не ими занят, а вещами самыми неполезными» [31].

Делая вид, будто он не понимает, о чем идет речь, Сократ продолжает переводить все в сферу общих рассуждений и даже упрекает сиракузянина за заведенный разговор:

«Так и в этом случае окажется, что я занят богами: они посылают с неба полезный дождь, с неба даруют свет. А если моя шутка холодна (не смешна), то в этом виноват ты, потому что ты пристаешь ко мне».

Однако сиракузянин проявляет напористость и назойливость и снова бьет прямо в цель.

«Скажи–ка мне лучше, Сократ, скольким блошиным ногам равно расстояние, отделяющее тебя от меня: говорят, в этом и состоит твое землемерие» [32].

Тут в перепалку вмешивается друг Сократа Антисфен, который сидел рядом со спорщиками и нарочито громко спросил своего соседа комика Филиппа (видимо, хорошо относящегося к Сократу):

«Ты, Филипп, мастер делать сравнения: как ты думаешь: не похож ли этот молодчик (сиракузянин) на любителя ругаться?»

Филипп соглашается с ним и оценивает сиракузянина довольно нелестно:

«Да, клянусь Зевсом, и на многих других».

При этом сам Сократ сначала не одобряет грубости своих друзей и даже делает замечание заступающемуся за него Филиппу о том, что если он станет сравнивать сиракузянина с другими людьми, склонными ругаться, то и сам Филипп окажется похож на ругателя.

Интересен ответ Филиппа Сократу: «Нет, если я сравниваю с людьми, которых все считают прекрасными и наилучшими, то меня можно сравнить скорее с хвалителем, чем с ругателем».

Сократ ему в ответ: «И сейчас ты похож на ругателя, хоть и называешь его во всем лучше других».

Филипп услужливо спрашивает Сократа (видимо, все–таки желая заступиться за него перед бестактным сиракузянином): «А хочешь, я буду сравнивать его с худшими?».

Сократ: «Не надо и с худшими».

Филипп: «А ни с кем?».

Сократ: «Не сравнивай его ни с кем и ни с чем».

Филипп: «А если я буду молчать, не знаю, как же мне делать, что полагается за обедом».

Сократ: «Очень просто: если не будешь говорить, чего не следует».

Филипп, наконец, замолчал, и так, по словам Ксенофонта, был погашен этот скандал. В возникшей паузе, словно желая перевести разговор с одного на другое, Сократ предложил всем присутствующим на пиру запеть хором и тут же запел сам. Все присутствующие запели привычный для греческих пирушек- симпосиумов гимн–пеан.

Как мы видим, вся эта ситуация явно не соответствует приводимому сообщению Диогена Лаэрция о том, что Сократ всегда говорил друзьям: «Следует принимать даже насмешки комиков: если они поделом, то это нас исправит, если нет, то это нас не касается» [33]. Однако на всем этом ситуация была не исчерпана. После хорового пения разговор о Сократе и интерпретации его деятельности в «Облаках» был неожиданно продолжен самим Сократом. Допев, Сократ поворачивается к сиракузянину со следующим обращением:

«Сиракузянин, пожалуй, я и в самом деле, как ты говоришь, мыслильщик: вот, например, сейчас я смотрю, как бы этому мальчику твоему и этой девушке (выступающим в этот момент на пиру гимнастам — прим. автора) было полегче, а нам побольше получать удовольствия, глядя на них, уверен, что и ты этого хочешь. Так вот, мне кажется, кувыркаться между мечами — представление опасное, совершенно не подходящее к пиру. Да и вертеться на круге и при этом писать и читать — искусство, конечно, изумительное, но какое оно удовольствие может доставить, я даже этого не могу понять. Точно так же смотреть на красивых, цветущих юношей, когда они сгибаются всем своим телом на манер колеса, нисколько не более приятно, чем когда они находятся в спокойном положении. В самом деле, вовсе не редкость встречать удивительные явления, если кому это нужно: вот, например, находящиеся здесь вещи могут возбуждать удивление: почему это фитиль, оттого что имеет блестящее пламя, дает свет, а медный резервуар, хоть и блестящий, света не производит, а другие предметы, видимые в нем, отражает. Или почему масло, хоть оно и жидкость, усиливает пламя, а вода потому, что она жидкость, гасит огонь? Однако и такие разговоры направляют нас не туда, куда вино».