Сократ и афинская демократия - Зберовский Андрей Викторович - Страница 23

По утверждению Сократа, этот внутренний голос посещал его довольно нечасто, нередко по совершенно различным поводам, но всегда оказывался уместен, и философ беспрекословно подчинялся его указаниям. В платоновском диалоге «Алкивиад Первый» сообщается, что божественный голос в течение примерно двух–трех лет не позволял Сократу общаться с юным Алкивиадом [4]. В диалоге «Менексен» Сократ говорит, что он однажды сидел в общественной бане и уже собирался уходить, как вдруг ему явилось привычное божественное знамение и он снова сел, а затем услышал, что в баню входит группа молодежи — потенциальные собеседники Сократа [5].

Сократ утверждал, что даймон запретил ему принимать деньги от его ученика Аристиппа, который, в свою очередь, став учителем, начал брать за свои уроки высокую плату и пытался спонсировать своего стареющего мэтра [6]. На основе голоса даймона Сократ отговорил красавца Хармида, сына Главкона, от участия в Немейских играх. А когда некие Тимарх и Филемон решили убить Никия, сына Героскамандра, и Тимарх на пиру, перед выходом для убийства, сказал Сократу: «Вы продолжайте пить, а мне нужно идти. Я приду попозже, если встречу удачу», внутренний голос Сократа в этот момент посоветовал этому молодому человеку не вставать. И Сократ дважды удерживал его своими ссылками на даймона, пока тот не вышел тайком и впоследствии погиб, успев перед смертью сказать своему брату Клитомаху, что зря не послушался Сократа [7].

Сократ говорил также и о том, что благодаря даймону он предупреждал участников сицилийской экспедиции о трагедии, что их ждет [8]. Он предрекал также трагический исход полководцу Фрасиллу, который, действительно, позже был казнен во время печально известного «Дела стратегов» [9].

Более того, в «Феаге» Сократ называет даймона своим опекуном и говорит, что великая сила божественного знамения распространяется и на тех людей, что постоянно с ним общаются. А многим эта сила так противится, что этим людям нет пользы в общении с Сократом, да и сам он не может с ними общаться. А некоторые, общаясь с Сократом, так и не извлекают из общения с ним и его даймоном никакой пользы. Но лучше всего везет тем, кто, общаясь с Сократом, благодаря этому сильно преуспевают, а когда отходят от него, снова становятся похожими на всех других [10].

Многократно проявляя себя на протяжении всей жизни Сократа, по его словам, даймон неожиданно уснул перед процессом над престарелым философом. На суде Сократ сказал: «Со мной, мужи судьи, случилось что–то удивительное. В самом деле, в течение всего прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что–нибудь не так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось то, что может показаться величайшим из зол, по крайней мере, так принято думать; тем не менее божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я входил в суд, ни во время всей речи, что бы я ни хотел сказать. Ведь прежде, когда я что–нибудь говорил, оно нередко останавливало меня среди слова, а теперь во всем этом деле ни разу оно не удержало меня от какого- нибудь поступка, от какого–нибудь слова.

Как же мне это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло. Этому у меня теперь есть великое доказательство, потому что быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы то, что я намерен был сделать, не было бы благом» [11].

В историографии о Сократе есть целые тома, посвященные анализу даймона этого выдающегося мыслителя [12]. Церковные мыслители прошлого однозначно считали даймона проявлением сверхъестественных сил и расходились только в их источнике: Тертуллиан и Лактанций видели в этом дьявольский умысел, Климент Александрийский и св. Августин — доброе божественное провидение. Т. Гомперц и С. Жебелев считали, что под даймоном Сократа скрывался сильно развитый инстинкт. Ф. Ницше и Ж. Брен видели в даймоне феномен философской трансцендентальности, Дж. Г.

Льюис — проявление религиозного энтузиазма.

С гораздо более материалистических подходов писали о даймоне А. Ф. Лосев и Ф. Х. Кессиди. Так, А. Ф. Лосев видел в даймоне Сократа такую метафору, которой философ иронически прикрывал свои собственные совесть, разум и здравый смысл. А Ф. Х. Кессиди считает даймона чем–то большим, чем просто голос совести, по его мнению, это осознание Сократом того всеобщего (истинного и объективного), что находится в душе каждого человека [13].

Широта имеющихся в историографии трактовок даймона Сократа вполне объяснима — Сократ нередко вел себя так, что его можно смело отнести к числу тех людей, которых и тогда и теперь называют «странными». У всех в Афинах на памяти был пример того, как Сократ, обдумывая что–то, сутки простоял возле палатки под Потидеей. Платон описывает релаьную ситуацию, когда, двигаясь на пир к Агафону вместе с другом Аристодемом, которого он сам же с собой и позвал, Сократ вдруг неожиданно весь ушел в свои мысли, замолчал, всю дорогу отставал, а затем попросту отослал Аристодема идти вперед. А когда уже Аристодем пришел к Агофону, выяснилось, что Сократ до его дома так и не дошел, остановившись у ворот соседнего дома и погрузившись в свои размышления, он простоял там несколько часов подряд [14].

И тем не менее, при всей внешней «странности» Сократа, отвечая на вопрос о сущности его даймона в прямой связи с поиском ответа на вопрос, в чем же Сократ видел смысл своей жизни и, соответственно, свои жизненные цели, нам представляется, что правильный ответ лежит не в иррациональном, а все–таки в рациональном поле. И прежде всего в тех вопросах, которые еще с юности задавал себе Сократ: «Чем мы мыслим — кровью, воздухом или огнем? Или же ни тем, ни другим, ни третьим, а это наш мозг вызывает чувство слуха, и зрения, и обоняния, а из них возникают память и представление, а из памяти и представления, когда они обретут устойчивость, возникает знание?» [15]. В вопросах, сутью которых, как мы видим, являлось стремление понять сущность как самого процесса мышления, так и сущность того мышления, что отличает мышление Сократа от мышления других людей?

Представляется, что всю свою жизнь Сократ действительно пытался познать самого себя, однако это познание касалось не столько его собственных интеллектуальных, волевых и нравственных качеств и возможностей, сколько имело целью ответить на вопрос: почему этим самым познанием самого себя стал заниматься именно он, Сократ?! Точнее, так: «Почему на призыв пифии познать самого себя откликнулся именно он, Сократ, а большинство других людей занимается чем угодно, кроме этого самопознания?».

И поиск ответа на этот вопрос, по мнению Сократа, являлся ключом к пониманию сущности человека и общества вообще; ведь понимание того, почему же люди отличаются друг от друга, как раз и сможет объяснить все те события, что происходят в человеческом обществе, в том числе и механизм взаимоотношений между обществом и разумным индивидом. К тому же, сам процесс познавания этого настолько интересен, что уже сам по себе может становиться смыслом жизни. И потому в платоновском «Горгии» Сократ говорит: «Допытываться, каким должен быть человек и каким делом должно ему заниматься, и до каких пределов и в старости и в молодые годы, — не самое ли это прекрасное из разысканий?» [16].

Теперь необходимо прояснить авторскую позицию. Говоря о личности Сократа, следует напомнить, что это был первый философ, который стал профессионально рассуждать об этике и устройстве человеческого общества. Материалистически понимая историю, мы обязаны задать как минимум два вопроса: «Почему первым этическим и социальным философом стал именно Сократ?» и «Каким образом это стало возможно именно в творчестве Сократа и именно в то время и в том городе, в котором все, собственно говоря, и случилось?».

Ответить на второй вопрос сравнительно просто: После всех тех открытий, что были сделаны натурфилософами Анаксимандром, Анаксименом и Анаксагором, математиками школы Пифагора, атомистами в лице Левкиппа и Демокрита, диалектиком Гераклитом и историком Геродотом, в середине V века в самом просвещенном городе Эллады — Афинах сформировалась устойчивая и самовоспроизводящаяся группа интеллектуальной элиты, которая вследствие своих творческих открытий и достижений впала в некоторую эйфорию, символом которой можно считать высказывание Софокла в «Антигоне»: «Много есть чудес на свете, человек есть всех чудесней!».