Современная американская повесть (сборник) - Капоте Трумен - Страница 79

— Знаешь, что с тобой будет? — сказала она без намека на заикание. — Я сволоку тебя в зоопарк и скормлю яку.

Он, казалось, был не против, но его постигло разочарование, потому что она сползла на пол и осталась сидеть там, бубня себе что-то под нос.

— Ты, зануда. Вставай, — сказала Холли, натягивая перчатки.

Последние гости толклись у двери, но зануда не шевелилась.

Холли бросила на меня умоляющий взгляд.

— Фред, будь ангелом, а? Посади ее в такси. Она живет в гостинице «Уинслоу».

— Я живу в «Барбизоне». Риджент 4–5700. Спросите Мэг Уайлдвуд.

— Ты ангел, Фред.

Они ушли. Непосильная задача посадить амазонку в такси вытеснила из головы всякую обиду. Но Мэг сама решила эту задачу. Она поднялась на ноги без посторонней помощи и, шатаясь, таращилась на меня с высоты своего роста.

— Пошли в «Сторк-клуб». Будем веселиться, — сказала она и рухнула как подкошенная.

Первой моей мыслью было бежать за доктором. Но осмотр показал, что пульс у нее прекрасный, а дыхание ровное. Она просто спала. Я подложил ей под голову подушку и предоставил наслаждаться сном.

На другой день я столкнулся с Холли на лестнице.

— Эх, ты! — крикнула она, пробегая мимо, и показала мне лекарства. — Лежит теперь здесь чуть не в горячке. Никак не очухается с похмелья. Хоть на стенку лезь.

Из этого я заключил, что Мэг Уайлдвуд до сих пор не выдворена из квартиры, но причины такого непонятного радушия узнать не успел.

В субботу тайна сгустилась еще больше. Сначала в мою дверь по ошибке постучался латиноамериканец — он искал Мэг Уайлдвуд. Чтобы исправить эту ошибку, потребовалось некоторое время, потому что его выговор и мой мешали нам понять друг друга. Но за это время он успел мне понравиться. Он был ладно скроен, в его смуглом лице и фигуре матадора были изысканность и совершенство, как в апельсине или в яблоке — словом, в предмете, который природе полностью удался. Все это дополняли английский костюм, свежий запах одеколона и — что еще реже у латиноамериканцев — застенчивость.

Второй раз он появился на моем горизонте в тот же день. Дело шло к вечеру, и я увидел его, отправляясь обедать. Он приехал на такси, шофер помогал ему, сгибаясь, как и он, под грузом чемоданов. Это дало мне новую пищу для размышлений. К воскресенью пережевывать ее мне надоело.

Затем картина стала яснее и одновременно загадочнее.

В воскресенье стояло бабье лето, солнце грело сильно, окно мое было открыто, и с пожарной лестницы до меня доносились голоса. Холли и Мэг лежали там, растянувшись на одеяле, и между ними сидел кот. Их волосы, только что вымытые, свисали мокрыми прядями. Холли красила ногти на ногах, Мэг вязала свитер. Говорила Мэг.

— Если хочешь знать, тебе все-таки п-п-повезло. Одно по крайней мере можно сказать о Расти. Он американец.

— С чем его и поздравляю.

— Птичка, ведь сейчас война.

— А кончится война — только вы меня и видели.

— Нет, я смотрю на это по-другому. Я г-г-горжусь своей страной. В моем роду все мужчины были замечательными солдатами. Статуя д-д-дедушки Уайлдвуда стоит в самом центре Уайлдвуда.

— Фред тоже солдат, — сказала Холли. — Но ему вряд ли поставят статую. А может, и поставят. Говорят, чем глупее человек, тем он храбрее. Он довольно глупый.

— Фред — это мальчик сверху? Я не знала, что он солдат. А что глупый — похоже.

— Любознательный. Не глупый. До смерти хочет разглядеть, что творится за чужим окошком, — у кого хочешь будет глупый вид, если нос прижат к стеклу. Короче, это не тот Фред. Фред — мой брат.

— И собственную п-п-плоть и кровь ты зовешь дураком?

— Раз он глуп, значит, глуп.

— Все равно, так говорить — это дурной тон. О мальчике, который сражается за тебя и за меня — за всех нас.

— Ты что, на митинге?

— Ты должна знать, на чем я стою. Я понимаю шутки, но в глубине души я человек серьезный. И горжусь, что я американка. Поэтому я не спокойна насчет Жозе. — Она отложила спицы. — Согласись, что он безумно красив.

Холли сказала:

— Х-м-м, — и кисточкой смазала кота по усам.

— Если бы только я могла привыкнуть к мысли, что выйду за бразильца. И сама стану б-б-бразильянкой. Такую пропасть перешагнуть. Шесть тысяч миль, не зная языка…

— Иди на курсы Берлица.

— С какой стати там будут учить п-п-португальскому? Мне кажется, на нем никто и не разговаривает. Нет, единственный для меня выход — это уговорить Жозе, чтобы он бросил политику и стал американцем. Ну какой для мужчины смысл делаться п-п-президентом Бразилии? — Она вздохнула и взялась за вязанье. — Я, наверно, безумно его люблю. Ты нас видела вместе. Как, по-твоему, я безумно его люблю?

— Да как сказать. Он кусается?

Мэг спустила петлю.

— Кусается?

— В постели.

— Нет. А он должен? — Потом осуждающе добавила: — Но он смеется.

— Хорошо. Это правильный подход. Я люблю, когда мужчина относится к этому с юмором, а то большинство только и знают, что сопеть.

Мэг взяла назад свою жалобу, расценив это замечание как косвенный комплимент.

— Да. Пожалуй.

— Так. Значит, он не кусается. Он смеется. Что еще?

Мэг подобрала спущенные петли и снова начала вязать.

— Я спрашиваю…

— Слышу. Не то чтобы я не хотела тебе рассказывать. Просто не запоминается. Я не с-с-сосредоточиваюсь на таких вещах. Не так, как ты. У меня они вылетают из головы, как сон. Но я считаю — это нормально.

— Может, это и нормально, милая, но я предпочитаю быть естественной. — Холли замолчала, докрашивая коту усы. — Слушай, если ты не можешь запомнить, не выключай свет.

— Пойми меня, Холли. Я очень и очень благопристойная женщина.

— А, ерунда. Что тут непристойного — поглядеть на человека, который тебе нравится. Мужчины такие красивые — многие из них, — Жозе тоже, а если тебе и поглядеть на него не хочется, то я бы сказала, что ему досталась довольно холодная котлетка.

— Говори тише.

— Очень может быть, что ты его и не любишь. Ну, ответила я на твой вопрос?

— Нет, и вовсе я не холодная к-к-котлетка. Я человек с горячим сердцем. Это во мне главное.

— Прекрасно. Горячее сердце! Но если бы я была мужчиной, я предпочла бы грелку. Это гораздо осязательнее.

— Мне ни к чему эти самые страсти, — сказала Мэг умиротворенно, и спицы ее снова засверкали на солнце. — Все равно я его люблю. Известно тебе, что я ему связала десять пар носков меньше чем за три месяца? А этот свитер — уже второй. — Она встряхнула свитер и отбросила его в сторону. — Только к чему они? Свитера в Бразилии. Лучше бы я делала т-т-тропические шлемы.

Холли легла на спину и зевнула.

— Бывает же там зима.

— Дождь там бывает — это я знаю. Жара. Дождь. Д-д-джунгли.

— Жара. Джунгли. Мне бы подошло.

— Да уж, скорей тебе, чем мне.

— Да, — сказала Холли сонным голосом, в котором сна и не бывало. — Скорее мне, чем тебе.

В понедельник, спустившись за утренней почтой, я увидел, что на ящике Холли карточка сменилась — добавилось новое имя: мисс Голайтли и мисс Уайлдвуд теперь путешествовали вместе. Меня бы, наверно, это заняло больше, если бы не письмо в моем собственном ящике. Оно пришло из маленького университетского журнала, куда я посылал рассказ. Он им понравился, и, хотя мне давали понять, что платить журнал не в состоянии, все же рассказ обещали опубликовать. Опубликовать — это означало напечатать. Нужно было с кем-то поделиться, и, прыгая через две ступеньки, я очутился перед дверью Холли.

Я боялся, что голос у меня задрожит, и, как только она открыла дверь, щурясь со сна, я просто сунул ей письмо. Можно было бы прочесть страниц шестьдесят, пока она его изучала.

— Я бы им не дала, раз они не хотят платить, — сказала о на, зевая.

Может быть, по моему лицу ей стало ясно, что я не за том пришел, что мне нужны не советы, а поздравления: зевок сменился улыбкой.

— А, понимаю. Это чудесно. Ну, заходи, — сказала она. — Сварим кофе и отпразднуем это дело. Нет. Лучше я оденусь и поведу тебя завтракать.