Русская и советская фантастика (повести и рассказы) - Пушкин Александр Сергеевич - Страница 71

— Вальтер, Вальтер!

Эйзенберг ускорил шаги свои и через полчаса был дома.

Хотя впечатления этого дня были сильны, но Вальтер перенес их гораздо легче. Дня три он был нездоров, потом опять оправился. Тягостные воспоминания стал сильнее преследовать его; тогда он весь предался живописи; в ней находил он отраду и утешение, с нею как бы забывал он все свое горе. Он нанял себе домик на конце города и переехал туда. Там жил он в совершенном уединении; тихо, мирно, неизвестно катилась жизнь его. Все об нем забыли, и он всех забыл; один только Карл иногда навещал его. Воспоминание, преследовавшее Вальтера, не расставалось с ним, но было уже не так мучительно. Правда, долго кисть его рисовала только образы Цецилии, и он сам всегда содрогался, когда видел перед собою на полотне портрет ее; наконец, мечты более тихие, приятные мало-помалу овладели его душою, и он рисовал пейзажи, которые напоминали ему места его детства: то ясный вечер, по небу вытянулись румяные облака, воздух влажно-тепел, стадо удаляется с поляны; то сельский дом, то садик, по садику бегают дети: мальчик и девочка, смеются и целуются — это были все золотые воспоминания Эйзенберга. Раз как-то Карл унес у него одну картину и показал своим знакомым; картина поразила многих. Некоторые стали просить Карла доставить им случай познакомиться с Вальтером, по крайней мере приходить смотреть его картины. Вальтер вовсе не желал и, только согласись на неотступные просьбы своего друга, позволил ему приводить <к себе> его знакомых только тогда, когда его нет дома, и без него смотреть на картины. Не обращая внимания на суждения других, он скоро и забыл, что многие стояли перед его картинами и восхищались и он считался в свете отличным художником. Что ему было до этого?

В одно утро поставил он перед собою станок и начал большую картину: поле, по полю ходят три девушки. Никогда с таким наслаждением, с такою страстию не писал он, и когда проводил он по полотну черты, рисуя девушек, то ему казалось, что они скрывались за полотном и что он каждым движением кисти поднимал с них этот покров, и они, живые, выступали перед ним. Эта картина занимала его каждый день, пока он ее <не> кончил.

Вот однажды вечером сидел он перед своею картиной и задумался; голова его опустилась; вдруг он слышит легкий шепот:

— Вальтер, Вальтер, Вальтер!

Он поднял голову: перед ним улыбались три прекрасные девушки, им нарисованные. Эйзенберг изумился.

— Вольтер, Вальтер, Вальтер! — повторили они опять тихим, сладким голоском. — Вальтер, мы тебя любим, мы тебя любим, Вальтер! Ты будешь счастлив, Вальтер, счастлив, счастлив…

И вот они спрыгнули с картины и сели возле него; две взяли его за руки, одна смотрела, улыбаясь, ему в глаза.

Вальтеру показалось, что он освободился от тоски своей, которая уже два года преследовала его; он вздохнул так глубоко, так отрадно, вздохнул и взглянул на них.

— Вальтер здоров теперь, Вальтер счастлив, — сказали все они вместе и забили в ладоши от радости; потом стали бегать по комнате, подходили к его книгам, картинам, все переворачивали с места на место; потом все опять бросились к нему и, взявшись за руки, вертелись около него. Он смотрел на них с умилением, встал и сам и, как дитя, стал бегать с ними по горнице, кричать и смеяться. Вдруг раздались шаги в соседней комнате.

— Тише, тише, тише, — сказали девушки, побежали и опять вскочили на картину. Дверь отворилась, и вошел Карл: он давно не был у Вальтера.

— Ну, друг, — сказал он, остановись перед картиною, — ты еще ничего не рисовал лучше. Чудо, как живые!

— Как живые, — думал Вальтер, смеясь про себя. — Он не видит, что они в самом деле живые; а точно: как они неподвижно стоят.

Карл просидел у него довольно долго. Пользуясь позволением друга, он приводил к нему своих знакомых посмотреть на последнее его произведение. Всякий раз, как Вальтер становился перед своей картиной, три девушки спрыгивали с нее и бегали с ним по комнате, играя, как дети. Иногда в это время приходили к нему посторонние люди, отчасти ему знакомые, и всякий раз перед приходом их три девушки вскакивали опять на полотно и оставались там неподвижными. Часто Вальтер от души смеялся внутренно, слыша, как хвалили работу, отделку, колорит.

— Они все думают, — говорил он сам себе, — они все думают, что это рисунок, а я, я вижу, я очень хорошо вижу, как они мне мигают с полотна, дают знать, чтоб я не сказывал, и вместе со мною подмигивают над их глупостью.

Так прошел месяц и другой. Вальтер возвращался домой после утренней прогулки; вдруг перед ним Цецилия; он весь задрожал.

— Вальтер, — сказала она тихим голосом, — ты забыл меня; но мы опять будем счастливы, ты по-прежнему будешь сидеть передо мною, глядеть на меня, Вальтер.

Что было с Вальтером, как описать? Какое-то болезненное чувство проникло весь состав его; он печально посмотрел на Цецилию.

— Пойдем, пойдем, мой Вальтер, — говорила она, увлекая его за собой и устремляя на него глаза свои, в которых высказывалась любовь, могущественная, покоряющая. — Мы так странно, так неожиданно с тобой расстались. Мне нужно поговорить с тобой.

Вальтер, изумленный, растерянный, пошел за нею. Он чувствовал, что любовь его к Цецилии возрождается снова. Они пришли в тот дом, где Вальтер в первый раз увидал Цецилию. Она говорила ему, что он не так понял слова ее, что она немедленно должна была далеко ехать и потому не могла его видеть.

— А где Эйхенвальд? — спросил Вальтер.

— Вот он, — отвечала Цецилия.

Вальтер оглянулся: Эйхенвальд, улыбаясь, входил в двери.

Задумчиво возвращался Эйзенберг назад. Ему странным казалось его положение. Мысли как-то у него не вязались. Он вошел в комнату и бросился в кресло перед своей картиной.

— Что с тобою, Вальтер, что с тобою, что с тобою? — говорили ему девушки, сошли с холста и сели возле него.

— Ты грустен, Вальтер; ты будешь опять несчастен, Вальтер.

Ему показалось даже, что слезы навернулись на глазах у девушек.

— Завтра я пойду к ней, — проговорил Вальтер почти машинально.

— Не ходи, Вальтер, останься здесь с нами, с нами.

Вальтер ничего не отвечал. Через минуту он встал, пошел к Карлу и пересказал своему другу свидание с Цецилией и намерение идти завтра к ней. Карл упрашивал его, бог знает как, не видать вовсе Цецилии, по крайней мере, не ходить к ней завтра.

Хорошо, — сказал Вальтер, — я завтра останусь дома.

Но он не сдержал своего слова и пошел к Цецилии. Она ждала его.

— Два года не видались мы, — говорила она ему, — ты был несчастлив, друг мой?

— Да, Цецилия, я был несчастлив сначала; но потом бог послал мне отраду.

— Как? — спросила Цецилия.

— Да, да, тебе я могу поверить это: меня утешают три девушки, три ангела, — и Вальтер рассказал ей подробно про картину. Лицо Цецилии помрачилось.

— Нельзя ли мне видеть их?

— О, я очень рад показать их тебе.

— Г-н Эйхенвальд пойдет со мною.

— Хорошо.

— Сейчас же?

— Хорошо.

В это время вошел Эйхенвальд, с шляпою и палкою в руке. Вальтер немного удивился тому, что он так нечаянно узнал их намерение и уже был совсем готов идти.

Цецилия подошла прежде всех, когда вошли они в комнату Эйзенберга, и быстро взглянула на его произведение.

— Где ж, — сказала она тихо Вальтеру, — где ж эти девушки, которые так утешают тебя? Я ничего не вижу: это просто прекрасная картина.

— Как? — сказал Вальтер, подходя и взглядывая на картину. Как будто туман упал с глаз его: в самом деле это была простая картина, три девушки не улыбались ему исподтишка, не жили, были нарисованы на полотне. В изумлении, в огорчении повесил он голову.

— Хорошая работа, — сказал Эйхенвальд, усмехаясь.

Вальтер при этом слове опять взглянул на картину, думая встретить насмешливую улыбку на лицах трех девушек; но все было неподвижно по-прежнему: он убедился, что это была просто картина.

— Вальтер, ты мечтатель, — сказала Цецилия с довольной улыбкой и ушла с доктором.