Любовники смерти - Коннолли Джон - Страница 30

У меня перед домом. В Мэне. Зимой.

Я не стал ждать, когда он постучит, а открыл дверь и сразу ударил его в живот. Он согнулся и упал на колени, потом сложился вдвое, и его стало тошнить.

– Встань, – сказал я.

Он не вставал. Он пытался вдохнуть, и я боялся, что он заблюет мне крыльцо.

– Не бейте меня больше, – выговорил он. Это была просьба, а не угроза, и я почувствовал себя так, будто пнул щенка.

– Не буду.

Я помог ему подняться. Он сел, прислонясь к перилам крыльца, положил руки на колени и стал приходить в себя. Я стоял напротив, сожалея о том, что сделал. Я дал своей злобе закипеть, а потом выместил ее на человеке куда слабее меня.

– Уже лучше?

Он кивнул, но выглядел неважно.

– За что?

– Думаю, ты знаешь. За то, что шарил у меня. За то, что хватило глупости обронить здесь свою карточку.

Он прижался к перилам, чтобы не упасть.

– Я ее не обронил.

– Хочешь сказать, что оставил ее для меня в грязи на заднем крыльце? Звучит странно.

– Я только сказал, что не обронил ее. Я засунул ее под дверь для женщины, которая была в этом доме прошлой ночью, но она выпихнула карточку обратно.

Я огляделся. И увидел скелеты деревьев среди хвои и протоки в соленых болотах, холодно сиявших среди смерзшегося снега. И одинокую черную ворону на фоне серого неба.

– Что за женщина?

– Женщина в летнем платье. Я пытался заговорить с ней, но она ничего не сказала.

Я посмотрел на него. Его глаза не могли встретиться с моими. Его слова не были ложью, но и не открывали всей правды, утаивали какой-то ключевой элемент. Он пытался защитить себя, но не от меня. Микки Уоллес был до смерти перепуган. Я видел это по тому, как его глаза постоянно обращались к чему-то за окном моей гостиной. Не знаю, что он ожидал там увидеть, но что бы это ни было, он был рад, что оно не появилось.

– Расскажи мне, что случилось.

– Я подошел к дому. Думал, что, может быть, вы будете более сговорчивы, чем в баре.

Я знал, что он врет, но не собирался говорить ему это. Хотел услышать, что он расскажет о происшедшем прошлой ночью.

– Я увидел свет и подошел к задней двери. Внутри была женщина. Я подсунул под дверь свою визитную карточку, а она вытолкнула ее обратно. Потом…

Он замолчал.

– Продолжай, – сказал я.

– Я услышал голос девочки, но она была снаружи. Думаю, потом женщина тоже вышла к ней, но этого я не видел, так что не могу быть уверен.

– Почему ты не посмотрел?

– Я решил уйти. – Его лицо и эти три слова сказали многое.

– Мудрое решение. Но еще мудрее было бы вообще не приходить.

– Я просто хотел посмотреть, где вы живете. Я не хотел причинить никакого вреда.

– Конечно.

Он глубоко вдохнул и, убедившись, что его не стошнит, встал и выпрямился во весь рост.

– Кто они такие? – спросил он, и теперь пришел мой черед врать.

– Моя подруга. Подруга со своей дочкой.

– Дочка вашей подруги всегда гуляет по снегу в густом тумане и пишет слова на окнах чужих машин?

– Пишет? О чем это ты?

Микки с трудом глотнул. Его правая рука дрожала. А левую он засунул в карман пальто.

– Когда я вернулся к машине, на окне было кое-что написано. «Не суйся к моему папе».

Мне понадобилось все мое самообладание, чтобы не выдать своих чувств перед ним. Мне так хотелось взглянуть на окно чердака, потому что я помнил послание, написанное там на стекле, – предостережение, оставленное существом, которое было не совсем моей дочерью. И все же дом уже не ощущался так, как тогда. Он больше не был одержим гневом, печалью и болью. Раньше я ощущал их присутствие в движении теней и скрипе половиц, в медленно закрывающихся дверях без всякого движения воздуха, в стуке в окна, рядом с которыми не было деревьев, чьи ветви могли бы коснуться стекла. Теперь дом пребывал в покое, но если Уоллес говорил правду, то что-то вернулось.

Я вспомнил, как мать однажды рассказывала мне через несколько лет после смерти отца, что в день, когда его тело отнесли в церковь, она проснулась от чьего-то присутствия в спальне, и ей показалось, что муж рядом с ней. В дальнем углу комнаты стоял стул, на который он садился, заканчивая раздеваться. Он садился туда, чтобы снять туфли и носки и иногда задерживался там, твердо уперев босые ноги в ковер, положив подбородок на ладони и задумавшись о завершающемся дне. Мать говорила, что в том сне отец снова сидел на стуле, хотя она и не видела его. Когда она пыталась сфокусироваться на фигуре в углу комнаты, там был только стул, но когда она отводила взгляд, то краем глаза видела сидящую фигуру. Было бы вполне естественно, если бы она испугалась, но она не боялась. Во сне ее веки отяжелели. «Но как же мои веки могут отяжелеть, – думала она, – когда я и так сплю?» Она боролась с этим, но сонливость была слишком сильна.

И как только она впала в дрему, сразу почувствовала чью-то руку на лбу, и чьи-то губы коснулись ее щеки. Она ощутила его печаль и чувство вины, и в этот момент, наверное, она начала, наконец, прощать его за то, что он совершил. Остаток ночи она проспала глубоким сном и, несмотря на все случившееся, не плакала, когда в церкви над ним произносилась последняя молитва, а когда тело опустили в могилу и в руки ей вложили сложенный флаг, она грустно улыбнулась о своем утраченном муже, и единственная слеза упала на землю и взорвалась в грязи, как упавшая звезда.

– Дочь моей подруги пошутила над вами, – сказал я.

– Неужели? – ответил Уоллес, даже не пытаясь скрыть скептицизм в голосе. – Они все еще здесь?

– Нет. Уехали.

Он пропустил это.

– Вы поступили низко. Вы всегда бьете людей без предупреждения?

– Это происходит от характера моей работы. Если бы я говорил некоторым, что собираюсь их ударить, они бы меня застрелили. Предупреждение несколько притупляет эффект.

– Знаете, вот сейчас мне тоже как-то хочется вас застрелить.

– По крайней мере, сейчас вы говорите честно.

– Вы позвали меня сюда просто еще раз сказать, чтобы я не совался?

– Извини, что я тебя ударил, но тебе нужно услышать это с глазу на глаз, а не в баре. Я не собираюсь тебе помогать с твоей книгой. И сделаю все, что в моих силах, чтобы дело не зашло дальше нескольких каракулей в твоих блокнотах.

– Вы мне угрожаете?

– Мистер Уоллес, помните того джентльмена в «Медведе», который обсуждал возможные мотивы инопланетных похитителей людей?

– Помню. Сказать по правде, только вчера я с ним встречался. Он поджидал меня на стоянке у моего мотеля. Я предположил, что это вы его послали.

Джекки. Мне следовало знать, что он возьмет дело в свои руки в нелепой попытке помочь мне. Какой-то частью своего существа я чуть ли не восхищался им. Интересно, сколько времени он потратил, протраливая автостоянки у городских мотелей, высматривая машину Уоллеса?

– Я его не посылал, но он из таких людей, которых нелегко контролировать, и у него есть двое дружков, по сравнению с которыми сам он выглядит невинным ягненком. Они братья, и некоторые тюрьмы не хотят их брать обратно, потому что они запугивают остальных заключенных.

– И что? Собираетесь натравить на меня его дружков? Вы крутой парень.

– Если бы я хотел так серьезно с вами разобраться, то сделал бы это сам. Есть другие способы разбираться с проблемами вроде вас.

– Я не проблема. Я просто хочу рассказать вашу историю. И заинтересован в правде.

– Я не знаю, что такое правда. Если я не понял этого за все это время, то и вы не добьетесь большего.

Он прищурился, и на его лицо вернулся хоть какой-то цвет. Зря я стал обсуждать с ним эту тему. Он напоминал рьяного христианина, который встретил на пороге человека, желающего подискутировать с ним о богословских вопросах.

– Но я могу вам помочь, – сказал он. – Я нейтральная сторона. Я могу найти кое-что полезное для вас. Это все необязательно должно войти в книгу. Вы можете контролировать, каким получится ваш имидж.

– Мой имидж?