Одд и Ключ времени - Баррель Оак - Страница 15

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая

В долине Яттерланд, как и в любой глубинке — не то что в большом городе, где их заменяют газеты — любили разные знаки и постоянно прибегали к их помощи. Одни из них означали, что пора переставлять ульи, другие, что скоро будет гроза, третьи, возможно, не значили ничего, но все равно их было принято подмечать, пересказывая друг другу за ужином.

— Знаешь, когда я шел с огорода, твой пес почесался левой лапой и чихнул на орешник. Зима будет морозной, вот увидишь, — важно говорил один сосед другому, с шумом прихлебывая чай на крыльце.

— Да, наверно, наверно… — протягивал второй, отгоняя ос от варенья.

Оба чинно сидели в плетеных креслах, попыхивая глиняными трубками, и не бросали слов на ветер.

За долгую зиму всегда находился хотя бы один не-припомню-такого-раньше-холодный день и пара-другая удивительно-теплых-как-весной солнечных деньков. Так что какой бы лапой ни чесался пес, примета всегда срабатывала, и он мог гордиться собой, как заправский оракул.

Бабушки Одда, та, что жила с ними, и другая, жившая в соседней деревне, были прямо-таки кладезями знаний насчет всяких добрых и зловредных примет. Иногда Одду казалось, что так им проще выбирать что-то, хотя они вполне могли обойтись и без подсказок. Например, что готовить к ужину? Баранину с репой или утку с яблоком? В общем и целом все равно. Но ведь приятно быть уверенным в том, что сегодня правильно готовить баранину, потому что ласточка пролетела над крышей слева, а не справа (иначе вам было бы не избежать жирной утки на ужин и последующих мук переедания — для этого придется дождаться следующей субботы).

Одд поразмыслил и решил, что напугавший его сон и забравшийся в шалаш голодный медвежонок чего-нибудь да значат. Скорее всего, то, что ему пора идти дальше. Прямо сейчас. Это решение вызрело в нем за прошедшие месяцы, и теперь оставалось только сделать шаг навстречу своему будущему.

«Что же… Спасибо глупому медвежонку! Судьба будет благосклонна и к нему. Во всяком случае, в ближайшее время», — подумал Одд, сгреб в охапку разомлевшего от тепла и пищи детеныша и повернул кольца на булаве.

Вокруг ничего не изменилось.

Из глубокого подземелья на вершину горы вела кажущаяся бесконечной винтовая лестница. Все ее ступени были скользкими от грязи и забросаны мусором. По ним давным-давно никто не ходил, кроме нескольких орков, а от них чистоты не жди.

Харкан был воистину злым и могущественным колдуном, но страдал от чудовищной одышки и всех видов сыпи и лишаев, встречающихся в природе.

В колодце между лестничными пролетами был подвешен грубо сбитый из досок ящик, служивший лифтом самому зловредному и опасному обитателю Яттерланда — хозяину зловонных орочьих нор, глубоких орочьих шахт и самих безобразных орков.

Сейчас Харкан как раз выбрался на свежий воздух, зажав крючковатый нос засаленной тряпкой, чтобы не чувствовать запаха лесов и горного снега. Он ненавидел этот мир, в который однажды попал, так и не сумев выбраться.

«Хорошо хоть, что в нем оказались эти мерзкие твари, которых было так легко заставить служить себе! Помнится, первые из них еще как-то сопротивлялись, — вспоминал Харкан, глядя на своих прячущихся в тени уродливых рабов. — Ха! Когда я подговорил младших перебить своих родителей и надоумил их воровать детей из долины, все они стали моими со своими гнилыми потрохами».

Жидкая замасленная бороденка подземного колдуна трепалась на ветру. Негнущаяся коротковатая мантия, сшитая из кусков кожи, напоминала давно не чищеный колокол, видавший лучшие дни. Из-под нее торчали тощие ноги в красных болячках, обутые в стоптанные башмаки. Те, кто жил бок о бок с орками, быстро отвыкал следить за собой — потому что даже самый злостный неряха выглядел рядом с ними опрятно, как наряженная к свадьбе принцесса.

Ради забавы Харкан столкнул одного из слуг в пропасть. Остальные было захихикали, но осеклись, посмотрев на хозяина. Колдун был явно не в духе, и никому не хотелось сейчас проверить глубину ущелья на собственной шкуре. Впрочем, он всегда был не в духе, поэтому дольше всех жили те орки, которые никогда не попадались ему на глаза. Рассказывали, что где-то глубоко-глубоко в тесном, замурованном склепе все еще живет орк, которому больше тысячи лет. Что питается он плесенью со стен, а пьет воду, стекающую с потолка. И что иногда заблудившиеся в древних подземельях слышат, как он храпит за стеной склепа, но боятся открывать, потому что старый дурак начинает громко браниться на чем свет стоит, если кто-то подходит слишком близко.

Харкан еще раз зло посмотрел на долину, с разных концов которой в небо поднимались тонкие полоски печного дыма. Люди в деревнях готовили ужин.

— Отвратительно! Мерзкие людишки! Я вас ненавижу! — изводился он, стоя на краю обрыва. — И премерзкие коты и собаки! — крикнул он напоследок, постояв немного, расчесывая болячку на шее.

Ветер крепчал, и слоистое, как пирог, облако затянуло вид. Колдун отвлекся от созерцания зеленых, напитанных жизнью предгорий, которые так его раздражали. Он нашарил на груди половину тонкого сломанного диска с квадратами и треугольниками по краю, сжал узловатыми пальцами так, что побелели костяшки, и кивнул оркам, чтобы его спускали обратно на дно колодца. Злости, накопленной за эту прогулку, хватит на ближайшие десять лет. А потом он сделает усилие над собой и еще раз поднимется сюда, чтобы посмотреть на долину и снова хорошенько разъяриться.

Над головой спускающегося во тьму Харкана громко стукнула о камень чугунная крышка. Теперь вход в его личные покои не обнаружит даже самый зоркий охотник.

Внизу он неловко выбрался из своего скрипучего лифта и пошел вдоль узкой изогнутой галереи, стены которой освещали факелы. Все-таки по большей части он был человеком и не мог видеть в темноте.

На стенах и потолке галереи были развешаны всевозможные предметы, вдохновлявшие колдуна и радовавшие его глаз. Приколотые к доске высохшие жабы (помогает от аллергии на орков), сморщенный глаз акулы (большая редкость, между прочим!), клок немытой козлиной шерсти и, конечно, пупырчатая шкура прежнего правителя орков Кодла Подай-Вали XI — отвратительного жирдяя, питавшегося исключительно своими подданными.

Все поверхности галереи и даже укромные полные пыли и пауков уголки были вычурно украшены драгоценными камнями, от вида которых Харкан был сам не свой. Чем больше блесток — тем лучше! Кто может с этим поспорить? А также с прелестью ссохшейся лягушачьей лапки, свисающей с потолка на настоящей (!) шелковой нити, привезенной из далекой страны, где этих ниток, к слову, пруд пруди.

В тайне орки презирали своего хозяина, но это ничего не меняло — они до тошноты боялись его и оставались его безропотными рабами. Зато у них были свои рабы, с которыми можно было поступать как угодно: толпа измученных детей, которые сутками работали в шахтах ради каких-то непонятных камешков, что требовал приносить ему Харкан.

Самим оркам не было нужно ничего, кроме как мучить кого-нибудь да собирать падаль в лесу. Всякие камешки — голубые, красные и зеленые — для них ничего не значили. Во всяком случае, не больше, чем любой кусок известняка или ком глины под ногами. Но они слушались колдуна и таскали тачка за тачкой добытые в шахтах самоцветы, которые тот, по-видимому, просто обожал.

Харкан миновал галерею с милыми его сердцу драгоценностями и оказался в большой и гулкой полутемной пещере, напоминавшей сильно запущенный цирковой шатер. Это была резиденция правителя подземелий, где тот проводил большую часть своей насыщенной недобрыми делами жизни.

Невозможно было сказать наверняка, возникла она тут сама собой, прихотью подземных течений, или кто-то вырезал ее в горе в незапамятные времена. Пещера была идеально круглой с высоким куполом потолка, увешанного сталагмитами. Ее центр занимало черное круглое же озеро с неровным, как оборванный край бумаги, берегом. Берег, надо сказать, был основательно загажен и производил впечатление большой, сложенной кольцом мусорной кучи, от ароматов которой на глазах выступали слезы.

• Предыдущая
• 15/46
• Следующая