Акедия - Бунге Габриэль - Страница 18

борьба приносит пользу,

как очищают серебро,

и душа твоя заблестит[262].

Евагрий не устаёт повторять:

Терпение усмиряет уныние[263].

Это тоже надлежит знать: если анахореты в борьбе с бесом нечувствия не поддаются нечистым помыслам, не покидают стены жилища своего под натиском уныния, тогда получают воздержание и упорство, сошедшие с небес, и блажен удостоенный такого бесстрастия[264].

«Бесчувствие», или полное безразличие, о котором здесь говорит Евагрий, – это первое следствие полной победы бесов с их страстями над несчастной душой[265], это своего рода духовная смерть. Евагрий описывает это состояние (причём он замечает, что ему редко подвержены те, кто живёт в братствах) такими словами, которые остаются на все времена и не требуют комментариев. Быть может, сегодня утверждение, что бес был бы окончательно постыжен, видя наше сострадание к тем, кому он причиняет в данную минуту зло, не прозвучит столь оптимистично. Современного человека уже не так легко убедить в этом.

О демоне же, который делает душу бесчувственною, должно ли что и говорить? Ибо боюсь писать о нём и о том, как душа выходит из собственного своего состояния, потому что во время пришествия этого демона она отлагает и страх Божий, и благоговение, греха не вменяет в грех, беззакония не почитает беззаконием, о мучении же и Суде вечном помнит как о пустых речениях, и «посмеивается» над сим «огненосным подлинно трясением»[266], и хотя исповедует Бога, но, что повелено Им, того не ведает. Ударяешь ты в перси, когда душа стремится ко греху, – и она не чувствует этого; говоришь ей от Писаний – и она в совершенном ослеплении и не слышит; представляешь ей укоризну людей – и она ни во что вменяет людской стыд и вовсе не понимает его, наподобие свиньи, смежившей глаза и пробивающейся сквозь ограду.

Но сего демона, от которого, «аще не быша прекратится дние оны, не бы убо спаслася всяка плоть»[267], наводят на нас закосневшие в нас помыслы тщеславия[268].

Помысел тщеславия, честолюбия, суеты непосредственно предшествует появлению гордыни, которая внушает мысль, что ты не такой как все. Это искушение «преуспевших», стяжавших совершенство в безупречной жизни – превзойти всех, вознестись к небу и быть уверенным, что добился всего этого собственными силами. Такому монаху и сам Бог не нужен.

Поскольку этот помысел совершенно суетен и пуст и не имеет никакого отношения к реальному положению вещей, жажда славы остаётся неутолённой. Рано или поздно с осознанием этой суетности приходит уныние, чувство полной опустошённости.

Перед этой бездной человек иногда в прямом смысле одержим страстью бегства, его как будто хватают за горло[269]. Перед лицом этой ярости собери воедино все силы души и стойко держись, пока бес не отступит. Затем можешь делать всё, что сочтёшь более разумным[270].

В такой предельной ситуации как пустынножительство терпение выражается в простой выносливости, решимости не покидать свою келлию:

Во время искушений нельзя покидать келлию, придумывая благовидные предлоги, но следует оставаться внутри [неё], терпеливо и мужественно перенося всех нападающих, особенно беса уныния, который, будучи самым тяжёлым из всех [бесов], делает зато душу весьма испытанной. Ибо избегать таковых борений – значит научить ум быть неискусным, робким и склонным к бегству.

Разве благоразумный человек в подобной ситуации не повёл бы себя совершенно иначе? Кто-то подумает: «Но ведь когда Евагрий советует не отступать человеку, обуреваемому инстинктом бегства, этот монах передаёт лишь плоды личного опыта, своего собственного или своих собратьев». И действительно, только на собственном опыте и можно проверить совет, который даёт авва Моисей:

Пойди, сиди в своей келлии, она тебя научит[271].

Терпение, которое необходимо для того, чтобы оставаться в своей келлии, содержит в себе и «всё остальное»: добровольный отказ от всяких развлечений, путешествий, встреч или бесед. Кому-то это покажется непониманием элементарных человеческих потребностей. Отнюдь. Другой монах, который был искушаем теми же самыми помыслами, однажды услышал, как авва Арсений Великий даёт удивительный ответ, в котором разводит главное и второстепенное:

Пойди, ешь, пей, спи и не работай, но не покидай своей келлии[272].

Подобно тому, как существует своя иерархия добродетелей, существует иерархия пороков. Что касается уныния, которое представляет собой свершение всех страстей, выносливость в уединении становится важнее всех прочих трудов подвизания.

Иногда даже приходится, как говорит Евагрий[273], «клин клином вышибать», то есть выбирать наименьшее зло. Разумеется, это возможно, если мы, сами того не осознавая, ещё не поддались унынию. Но древние отцы с нами, и об этом можно спросить у них самих.

Сами по себе отдых, отлучка (прогулка, например)[274], не возбраняются, но при том условии, что ты остаёшься в уединении.

Ужасна бывает нелепая мания докучать другим рассказами о своих несчастьях, равносильная бегству. Однако отцы-пустынники не возражают против общения с другими людьми, а скорее наоборот. Если бы они охотно не разговаривали с людьми, у нас не было бы и многочисленных собраний их изречений. Даже отшельнику не возбранялось принимать друзей, с которыми он един в своих мыслях[275]. Пагубными считались «духовная нескромность» и склонность к празднословию, когда монах уже был не в состоянии молчать ни о благодати, полученной от Бога, ни о вражьих кознях[276]. Возбранялось также нездоровое панибратство, «обманчивая свобода в обращении», которая подобно знойному южному ветру выжигает подлинную дружбу и всякое доверие.

Можно было бы многое ещё сказать здесь о дружбе монахов, и, прежде всего, в среде пустынников, которые чаще всего были не такими уж неотёсанными, как это иногда может показаться. Евагрий посвящает этой «духовной дружбе» (дружбе во Христе и через Христа, который Сам становится этой Дружбой) самые волнующие строки в своих Схолиях на Притчи[277].

Его письма – лучшее свидетельство той деликатности, с которой он умел дружить, эта дружба основывалась не столько на «удобопревратных», легко подверженных злу, человеческих привязанностях, сколько на «познании Христа», благодаря которому становишься не только «другом Христа, какими были Иоанн Креститель и апостолы, но через Него – другом других людей и даже святых ангелов». Но вернёмся к нашему предмету.

Исповедь сердца, или открытие помыслов, всегда совершалась в присутствии духовного отца. Ему можно без страха и ложного стыда открыть все тайные брани и духовные опыты, спросить совета или его личного мнения. Приведённый выше отрывок из Жития показывает, с какой деликатностью Евагрий умел выслушать исповедь. Мы увидели также, что он сам, будучи уже весьма почитаемым аввой, обращался за советом и суждением к своему близкому другу.