Акселерандо - Стросс Чарлз - Страница 80

По меркам технологического стандарта быстромыслящего ядра весь этот процесс до невозможности медлителен и смехотворно устарел. Там, внизу, они просто установили бы щит-волнорез от солнечного ветра, отгородили бы за ним вакуумную камеру, и охладили бы ее стенки до долей кельвина, а затем ударили бы друг в друга двумя лучами когерентной материи, телепортировали туда информацию о векторе состояния и выдернули бы оттуда вдруг материализовавшееся тело через гермозатвор, пока оно не задохнулось. Однако там, в раскаленной бездне, никому уже нет дела до плоти.

Сирхану нет дела до псевдоопухолей, ферментирующихся и вздувающихся в контейнерах, длинный ряд которых тянется по Галерее Человеческого Тела в крыле Буша. Наблюдать за формирующимися телами, скелет которых только начал скрываться под плотью – одновременно и нетактично, и эстетически неприятно. К тому же, по этим телам пока ничего не скажешь о тех, кто их займет. А самое главное, что сейчас не до праздных подглядываний, ведь все это - просто необходимая подготовка перед главным событием, официальным приемом и банкетом, и дел полно - четыре отражения заняты в полный рабочий день.

Будь чуть меньше запретов, Сирхан бы мог отправиться в мусорологическую экспедицию по их ментальным архивам. Однако это – одно из больших табу послечеловеческого века. Секретные службы добрались до мем-анализа и мем-архивации в тридцатых и сороковых, заслужили себе на этом прочную репутацию полиции мысли, и породили в качестве ответной волны целый вал извращенных мента-архитектур, устойчивых к атакам инфовойны. Теперь нации, которым служили эти шпики, исчезли, а их земли (в самом буквальном смысле этого слова), как и почти вся остальная твердая масса Солнечной системы, пошли на строительство орбитальной ноосферы - однако они все же оставили Сирхану в наследство нелегкую верность одному из великих новых табу двадцать первого века – не нарушать тайну и свободу мысли.

Так что для удовлетворения любопытства он проводит часы бодрствования своего биологического тела с Памелой расспрашивает ее о том и о сем, и отображает ипохондрические излияния из ее мем-сети на своей разрастающейся семейной базе данных.

«Я не всегда была такой язвительной и циничной» - рассказывает Памела, помахивая клюкой куда-то в направлении облачных пейзажей за краем мира и разглядывая Сирхана блестящими, как бусины, глазами. Он надеялся, что здесь пробудится другой каскад воспоминаний - о медовом месяце, о закатах на курортных островах, и о других таких моментах, но кажется, все, что выходит – это желчь. «Это все череда предательств. Манфред был первым, и в некоторых смыслах худшим… Но эта маленькая сучка Амбер доставила больше всего боли. Если у тебя когда-то будут дети, ты уж постарайся не отдаваться им полностью. Потому что если отдашься, а они швырнут тебе все это обратно в лицо, ты почувствуешь, будто ты умираешь. А когда опомнишься, их и след простынет, и ты не найдешь ни единого способа все исправить».

«Так ли неизбежна смерть?» - спрашивает Сирхан. Сам он прекрасно знает ответ на этот вопрос, но ему доставляет огромное удовольствие давать ей повод еще раз поклевать старую сердечную рану, сто раз заросшую и столько же раз растравленную – Сирхан более, чем наполовину уверен, что она все еще любит Манфреда. Это потрясающая семейная история, он потратил заметную долю своей бедной на радости жизни, устраивая их воссоединение, и вот, наконец, оно близко.

«Иногда я думаю, что смерть даже более неизбежна, чем налоги» - мрачно отвечает его бабушка. «Люди живут не в пустоте, мы все - часть большего действа… жизни». Она смотрит вдаль, куда-то поверх тропосферы Сатурна, где за легкой пеленой аммиачного снега восходит окруженное рубиновым синием Солнце. «Старое уступает дорогу новому». Она вздыхает и подтягивает рукав за браслет. С момента обезьяньего вторжения она стала все время носить старинный скафандр - облегающий черный шелк, сквозь который идут гибкие трубки и серебряная сеть умных датчиков. «Приходит время уйти с его дороги, и я думаю, мое наступило уже довольно давно».

«М-м-м» - говорит Сирхан, удивляясь этому новому аспекту ее долгих самоосуждающих признаний. «Но что, если вы говорите так просто потому, что чувствуете себя старой? Если это физиологическая неисправность, мы можем починить это и...»

«Нет! Сирхан, я просто чувствую, что продление жизни аморально. Я не распространяю свои суждения на тебя, всего лишь утверждаю, что это неправильно для меня. Это аморально, это препятствует естественному порядку вещей, это позволяет старым сетям висеть вокруг и оказываться на пути у вас, молодых. И есть теологическая сторона. Если ты собираешься жить вечно, ты никогда не повстречаешься со своим создателем».

«Своим создателем? Так вы – теист?»

«Я? Наверное, да». С минуту Памела молчит. «Хотя к этому вопросу есть столько разных подходов, что трудно понять, какому верить… Долго, очень долго я подозревала, что твой дед, на самом деле, просто знает ответы. И что я была неправа во всем. Но потом...» Она опирается на клюку. «Он объявил, что выгружается. И тогда я поняла, что все, что у него было – это только античеловеческая и жизнененавистническая идеология, которую он принимал за религию. Восхищение зануд и небеса артилектов. Простите, но нет, спасибо. На это я не куплюсь».

«Ох». Сирхан, прищурившись, смотрит на облачный пейзаж – на мгновение ему кажется, будто он видит что-то в далеком тумане, на неопределимом расстоянии (сложно отличить сантиметры от мегаметров там, где нет ни единой точки опоры, а в пространстве до горизонта уместится целый континент), но что именно – он сказать не может. Наверное, еще один город, с очертаниями моллюска, с выдвигающимися антеннами, и причудливым хвостом узлов-репликаторов, колыхающихся внизу. Потом его скрывает полоса облаков, а когда проясняется, там уже ничего нет. «Но что тогда остается? Если не верить в благосклонного создателя ни в каком виде, умирать должно быть страшно. Особенно если делать это так медленно».

Памела улыбается, но и череп выглядел бы жизнерадостнее. «Это же совершенно естественно, дорогой мой! И тебе же не надо верить в Бога для того, чтобы верить во вложенные реальности? Мы используем их каждый день, как инструменты сознания. Примени антропный принцип – и разве не станет ясно, что вся наша вселенная, вероятно – симуляция? Мы живем в довольно раннюю эпоху ее истории. Возможно, это…» - она тычет в сторону алмазоволоконной внутренней стенки пузыря, ограждающей город от завывающих криогенных сатурнианских штормов и удерживающей неустойчивую земную атмосферу внутри, а водородные ветры и аммиачные дожди - снаружи – «…всего лишь одна из симуляций в паноптикуме какого-нибудь генератора древней истории, который миллиард триллионов лет спустя прогоняет заново все возможные пути возникновения разума. Смерть будет пробуждением кем-то большим, вот и все». Ухмылка исчезает с ее лица. «А если нет, то я просто старая дура, и заслужила то забвение, которого так желает».

«Но как же...» Сирхан умолкает. По его коже ползают мурашки. Она_может_быть_сумасшедшей – вдруг осознает он. Не_клинически_сумасшедшей,_просто_повздорившей_со_всей_вселенной. Скованной_своим_патологическим_представлением_о_своей_собственной_роли_в_реальности... «Я надеялся на воссоединение» - тихо говорит он. «Вашей семье довелось жить в необычайных временах. Зачем портить эти дни язвительностью?»

«Зачем портить?» Она смотрит на него с жалостью. «Все с самого начала было порчено. Столько самоотрицающей жертвенности, и ни капельки сомнений. Если бы Мафред так страстно не хотел не быть человеком, и если бы я со временем научилась бы гибкости, возможно мы бы все еще...» Она прерывается на полуслове. «Как странно».

«Что?»

Памела с удивлением на лице поднимает клюку и показывает ей на вздымающиеся грозовые тучи.

«Клянусь, я видела там омара...»

***

Амбер просыпается средь ночи в темноте и удушающем давлении, чувствуя, будто она тонет. В первый ужасный миг ей кажется, что она снова очутилась в сомнительном пространстве по ту сторону маршрутизатора, и по ее мыслям пробираются ползучие зонды, выведывающие весь ее опыт вплоть до самых далеких и тайных закоулков ее сознания. Ее легкие как будто превращаются в стекло и разбиваются на мелкие осколки, но в следующий момент она приходит в себя и хрипло откашливается, жадно вдыхая холодный полуночный воздух музея.