Акселерандо - Стросс Чарлз - Страница 78

«Ты, похоже, всерьез настроился на бессмертие». Памела изучает его лицо.

«Да» - праздно говорит он. «Честно говоря, я могу понять ваше желание постареть как связанное с желанием мести, но, простите меня за эти слова, я затрудняюсь понять вашу убежденность пройти эту процедуру до конца. Разве это не ужасающе неприятно?»

«Старение естественно» - рычит старая женщина. «Когда ты проживешь достаточно, чтобы все твои амбиции пошли прахом, когда все твои дружеские узы порвались, все твои любовники забылись или ушли, оставив только горечь, что же еще остается? Когда ты устал и постарел духом, ты точно так же устанешь и постареешь и телом. И вообще, желать жить вечно – аморально. Подумай о ресурсах, в которых нуждаются молодые и которые у них забирают старые? Даже выгрузки рано или поздно встречаются с пределом емкости хранения данных. Говорить, что ты хочешь жить вечно - чудовищно эгоистичное заявление. А если и есть что-то, во что верю я, это служение народу. Повинность: обязательство дать дорогу новому. Долг и контроль».

Сирхан поглощает это все, медленно кивая самому себе, стол подает главное блюдо – окорок в меду и слегка обжаренные картофельные ломтики а-ля-гратен и морковью дебюсси -и тут наверху раздается громкое «бум!»

«Что такое?» - ворчливо спрашивает Памела.

«Один миг». Сирхан отщепляет толпу отражений, посылая их подключиться к системе наблюдения, и все камеры превращаются в его глаза. Поле его зрения делается громадным калейдоскопом. Он хмурится - на балконе, между капсулой Меркьюри и экспозицией старинных стереоизограмм из случайных последовательностей точек, что-то движется. «Ах ты... Похоже, что-то проникло в музей».

«Проникло? Что ты имеешь в виду – проникло?» Воздух над столом разрывает нечеловеческий вопль, затем следует грохот на лестнице. Памела с трудом встает, вытирая губы салфеткой. «Это безопасно?»

«Нет, это небезопасно». Сирхан дымится от гнева. «Оно срывает мне обед!» Он смотрит наверх. На балконе мелькает оранжевый мех, а затем капсула Меркьюри начинает жутко раскачиваться на своих тросах. С поручня устремляется что-то гибкое, с двумя лапищами и покрытое оранжевой шерстью, оно бесцеремонно хватается за бесценную реликвию, пробирается внутрь капсулы и усаживается верхом на манекене, одетом в потрескавшийся от времени скафандр Ала Шепарда. «Это же обезьяна! Город! Я сказал, Город! Что эта обезьяна делает на моем званом обеде?»

«Я приношу свои глубочайшие извинения, сэр, но я не знаю! Не позаботится ли сэр уточнить, о какой обезьяне идет речь?» - отвечает город, из соображений приватности являясь только бестелесным голосом.

В интонациях Города проскальзывает нотка иронии, но Сирхан оставляет ее без малейшего внимания. «Что это значит? Ты ее не видишь?» - вопрошает он, фокусируя свой взгляд на сбежавшем примате, который виднеется в висящей на потолке капсуле Меркьюри. Он пошлепывает губами, выкатывает глаза и перебирает пальцами уплотнитель на открытом люке капсулы. Обезьяна гукает что-то себе под нос, а потом высовывается из открытого люка и нависает над столом, сверкая задом. «В сторону!» - кричит Сирхан своей бабушке, и машет рукой в воздухе, собираясь приказать робо-туману отвердеть. Но поздно. Обезьяна с громогласным звуком испускает газы, и на стол обрушивается курящийся паром дождь экскрементов. Лицо Памелы – морщинистая маска отвращения;l она спешно прижимает к носу вовремя подхваченную салфетку. «Чтоб тебя, твердей уже, быстрее!» - ругается Сирхан, но пыльца из наноботов, повисшая в воздухе, отказывается реагировать.

«В чем ваши затруднения? Невидимые обезьяны?» - спрашивает Город.

«Невидимые?...» Сирхан прерывается на полуслове.

«Ты что, не видишь, что она сделала?» - вопрошает Памела – «Она только что нагадила на главное блюдо!»

«Я ничего не вижу» - неуверенно говорит Город.

«Так вот, позволь тебе помочь». Сирхан выкатывает один из своих глаз, фокусируется на обезьяне, и протягивает точку зрения Городу. Обезьяна обнимает своими руками крышку люка и поглаживает ее - как будто выискивает точки входа кабелей.

«О боже!» - говорит Город. «Меня взломали. Предполагалось, что это невозможно».

«Как ты заметил, оказывается - это возможно» - шипит Памела.

«Взломали?» Сирхан наконец оставляет попытки сказать воздуху, что делать, и сосредотачивается на своей одежде. Ткань сама собой расплетается и сплетается заново, превращаясь в бронированый гермокостюм, из-за воротника поднимается гермошлем, и накрепко захлопывается перед его лицом. «Город, пожалуйста, обеспечь моей бабушке защиту замкнутого цикла немедленно. Сделай ее полностью автономной».

Воздух начинает твердеть, кристаллизуясь в барьер прозрачного хрусталя, и заключает Памелу в большую сферу, смахивающую на гигантский шар для хомяка. «Если ты был взломан, то первый вопрос: кто сделал это» - отчеканивает Сирхан, - «второй - “почему”, и третий - “как”». Он лихорадочно проводит самопроверку, но в его собственной идентоматрице нет признаков несоответствий. К тому же в пределах полудюжины световых часов есть множество узлов, на которых друмлют его горячие тени, готовые к реактивации - в отличие от Памелы, не-послечеловека, он практически иммунен к обыкновенному убийству. «Что это за розыгрыш?»

Орангутан ворвался в музей не так давно, и считанные секунды прошли с тех пор, как Город осознал свое печальное положение. Но секунды - вполне достаточное время. Мощные волны контрмер проносятся по обители-кувшинке. Крошечные невидимые робо-пылинки в воздухе расширяются и полимеризуются, формируя защитные барьеры. Они перехватывают голубей-пассажиров прямо в полете, запирают каждое здание и останавливают каждое существо на улице. Город проверяет свою доверенную кибер-базу, начиная с самого примитивного и охраняемого ядра, и продвигаясь наружу, к периферии, а Памела быстро катится к отступлению, в безопасность этажа-мезонина и сада ископаемых. Тем временем Сирхан с налитыми кровью глазами направляется к лестнице, намереваясь устроить что-то вроде физической атаки взломщика. «Да кто ты такой, чтобы вламываться и срать на мой обед?» - орет Сирхан, взбегая по ступеням. «Объяснись! Немедленно!»

Орангутан нащупывает ближайший кабель и дергает за него, одним махом раскачивая однотонную капсулу. Он ухмыляется Сирхану, обнажая зубы. «Помнишь меня?» - спрашивает орангутан с гортанным французским акцентом, говорящим многое.

«Помнишь?...» Сирхан замирает как вкопанный. «Тетя Нетти? Что вы делаете в этом орангутане?»

«Борюсь с некоторыми сложностями автономного управления». Обезьяна ухмыляется еще шире, затем сгибает руку в петлю и чешет под мышкой. «Прости, самоустановка пошла немного не так. Я только намеревалась сказать “Привет!” и передать послание».

«Какое еще послание? Ты расстроила мою бабушку, и если только она узнает, что ты здесь…»

“Не узнает - через минуту меня уже тут не будет!» Обезьяна-Аннетт садится прямо. «Твой дед передает привет и говорит, что скоро пожалует к вам в гости. Собственной персоной, и никак иначе. Он очень рад встретить твою матушку и ее пассажиров. Это все. У тебя есть, чего ему передать?»

«Он не умер?» – изумленно спрашивает Сирхан.

«Не больше, чем я. Но что-то я задерживаюсь… Хорошего дня!» Обезьяна машет рукой из капсулы, и тут она отпускает тросы и летит навстречу каменному полу в десяти метрах внизу. Ее череп издает хрустящий звук, как сваренное вкрутую яйцо, брошенное в бетонную стену.

«О боже». У Сирхана перехватывает дыхание. «Город!»

«Да, о господин?»

«Убери это тело». - говорит он, показывая с балкона. «Я позабочу тебя тем, чтобы бабушку не потревожили никакие подробности. В особенности не говори ей, что это была Аннетт. Новости могут ее расстроить». Да_таковы_неудобства_жизни_в_послечеловеческой_семье_долгожителей, думает он. Слишком_много_сумасшедших_родственников_из_капсул_времени. «Было бы неплохо, если бы ты мог отыскать способ не позволить тете Нетти еще обезьянничать». Тут его осеняет. «Кстати, а ты, случаем, не знаешь, когда прибывает Дед?»