Большая восьмерка: цена вхождения - Уткин Анатолий Иванович - Страница 46

На этом дело не закончилось. Шеварднадзе сделал еще одну уступку. Он отошел от советской позиции, перестав настаивать на включении в Договор СНВ ограничения на крылатые ракеты морского базирования. Снова он просил о малой уступке, но этот великий дипломат получил и на этот раз жесткий отпор от боготворимого им Бейкера. Шеварднадзе предлагал заключить отдельное соглашение относительно ограничения численности стратегических ракет морского базирования, но Бейкер отказался пойти и на эту уступку (так не хотелось Бейкеру огорчать Пентагон). Как оценивает ситуацию Гартхоф, «с американской точки зрения и позиций Бейкера в Вашингтоне, встречи в Вайоминге были грандиозным успехом… Шеварднадзе же не получил ничего от Соединенных Штатов в обмен на три капитальные уступки. Неудовлетворенность советских военных кругов Шеварднадзе и его «переговорами» быстро росла»²¹⁶.

Уступки в Вайоминге открыли столь желанную Горбачеву дорогу к встрече на высшем уровне²¹⁷. После этих встреч Бейкер сказал в ставшем популярным интервью, что «перестройка обещает сделать советские действия более выгодными для наших интересов»²¹⁸. Авторы этих строк Роберт Зеллик и Деннис Росс начали свои успешные карьеры в американской дипломатии.

Беседуя в вайомингском жилище Бейкера, Шеварднадзе продолжал развивать ту идею, что СНВ и СОИ в конечном счете будут разъединены. Советский Союз никуда не денется, он вынужден будет подписать договор о Стратегических Наступательных вооружениях, порвав связь этого договора с договором 1972 г о Противоракетной оборонительной системе. Эту огромную уступку Шеварднадзе сделал как бы между прочим. Взамен, рассуждал этот выдающийся патриот, американцы должны согласиться на сепаратные переговоры по космическим вооружениям.

Итак, Шеварднадзе соглашается в Вайоминге с Бейкером и переходит на американскую позицию, состоящую в том, что запускаемые с морских кораблей крылатые ракеты не должны подпадать под действие Договора СНВ-1. Заканчивая рыбалку в Вайоминге, Бейкер подарил Шеварднадзе ковбойские сапоги, а член Политбюро ЦК КПСС достал свой подарок — икону с Христом, просвещающим народы. Подлинно значимые символы.

172

Зная, что военно-морское командование США не согласится подвергнуть усекновению программу развертывания крылатых ракет морского базирования, госсекретарь Бейкер резко выступил против любых ограничений стратегического оружия морского базирования. Американцы и здесь показали, что уступки в деле национальной безопасности для них, в отличие от Шеварднадзе, неуместны. Это святыня. Бейкер пренебрег теплотой общения и категорически отверг идею «разъединения», не соглашаясь даже на косметические уступки. Шеварднадзе был потрясен. «Ему все более становилось ясным, что Бейкер и люди вокруг него пришли к выводу, что единственное, в чем они нуждаются, — это в спокойном ожидании, когда они, откинувшись на кресле, просто открывают свои карманы для новых предложений Москвы; ничего кроме ожидания»²¹⁹. Горбачев и Шеварднадзе принесут все, не чувствуя ни государственного долга, ни переживаний за отечество.

В Вайоминге Бейкер обсуждал и проблему химического оружия, пообещав, что в этом вопросе американская сторона, возможно, продемонстрирует гибкость. Через два дня после того как Шеварднадзе покинул Вайоминг, государственный секретарь Бейкер выступил в Организации Объединенных наций с предложением «уничтожить почти все — 98 процентов химического оружия США, если Советский Союз присоединится к этой инициативе». На следующий день Шеварднадзе с трибуны ООН призвал к немедленному уничтожению всех запасов химического оружия сверхдержав.

Со временем Шеварднадзе все больше нравился Бейкеру. А кому бы не понравился столь неожиданно уступчивый партнер? Вот чем хорош был Шеварднадзе для Бейкера: «В отличие от многих дипломатов, на него можно повлиять. Он слушает тебя, он принимает не очень приятное решение и позже защищает это решение перед Горбачевым и советскими военными»²²⁰.

23 октября 1989 г. министр Шеварднадзе назвал вторжение советских войск в Афганистан в 1979 г. «нарушением основных человеческих прав». В Будапеште под влиянием московских защитников всеобщих прав венгерский президент Матьяш Сюреш объявил вторжение советских войск в 1956 г. незаконным, а свое правительство назвал наследником «национального движения за независимость», сокрушенного советскими танками.

В Овальном кабинете Шеварднадзе сообщил президенту США о «политическом решении», принятом с целью ликвидировать пресловутый Красноярский радар, вызвавший такое недовольство американцев как якобы нарушающий Договор о ПРО 1972 года. Радары такого же класса обслуживали американцев в Туле (Гренландия) и Филингдейлсе (Британия), но американцы и не собирались от них отказываться. Теперь Шеварднадзе, рвущийся в друзья к американцам, прервал всякую связь Красноярска с Туле. Советский министр поразил многих. «Он даже не пытался достичь соглашения по четкому изложению положений Договора ПРО, выдвигаемых ныне против спорных радарных устройств СССР и США. Шеварднадзе смотрел на вопрос только как на препятствие гораздо более важным с его точки зрения целям (сенат США заявил определенно, что ратификация Договора СНВ требует предварительного разрешения вопроса о красноярском радаре). Но он частично действовал без санкции Горбачева»²²¹.

На своем пути к политической голгофе Горбачев прошел три этапа. На первом (1985–1986) новое руководство вызывало в стране и в мире осторожный и во многом скептический интерес. Неожиданный курс вызвал — особенно у интеллигенции в России и доброжелателей за рубежом в 1987 и 1988 годах — завышенные ожидания, связанные с возросшей свободой выражения своих взглядов. Одновременно курс Горбачева дал неожиданное ускорение националистическим движениям. Рожденная гласность, наряду с критикой политических событий прежних лет, обнажила и неспособность нынешнего руководства решить проблемы страны внутри и защитить ее за рубежом.

1989 год стал годом тяжелого отрезвления. Разочарование в отношении невыполненных обещаний охватило страну, его ощущал всякий живущий в ней, его не ощущали лишь те, кто надеялся воспользоваться ослаблением центральной власти в своих интересах. Горбачев остро ощущал складывающуюся ситуацию. Он уже привык к овациям и восторгам, ему трудно было в историческом тупике, куда он себя сам загнал. Врожденный оптимизм позволял ему верить в чудесное разрешение всех сложностей. В его руках еще был мощный партийный механизм (который, хотя и начинал его тихо ненавидеть, но подчинялся партийной дисциплине). 10 января 1989 г. пленум Центрального Комитета избрал депутатов на Съезд народных депутатов — третья часть их была зарезервирована за общественными организациями (КПСС, ВЛКСМ, ВЦСПС и др.). В те времена, выдвини Горбачев свою кандидатуру, он был бы несомненно избран на съезд. Этим он оставил своему противнику Ельцину шанс только на демократическом поприще, где за него проголосовали 5 млн. москвичей.

Под давлением Горбачева 25 апреля 1989 г. на внезапно созванном пленуме Центрального Комитета 75 членов и 24 кандидата в члены ЦК ушли в отставку. Политический Олимп покинули члены Политбюро Громыко, Алиев, Пономарев, Тихонов. После апреля 1989 г. Горбачев мог приступить к изменению руководящих органов страны. (Еще три члена Политбюро — Чебриков, Щербицкий и Никонов — были выведены из высшего партийного органа в сентябре).

Работавший между 25 мая и 9 июня Съезд народных депутатов избрал первый за многие десятилетия постоянный парламент — новый Верховный Совет из 542 членов. Горбачев как председатель получил 95 процентов голосов. Он снова предпочел быть избранным депутатами, а не всенародным голосованием. К июлю 1989 г. в новом советском Верховном Совете образовалась Межрегиональная группа депутатов. В пику ей к октябрю возникла группа депутатов «Союз». Горбачев постоянно ослаблял силы коммунистической партии, ориентируясь на новое большинство.