Сын Сталина - Земляной Андрей Борисович - Страница 8

– Вот, Саша, а это, – Иосиф Виссарионович указал на оружейников, – наши Левши. Блоху не подковывают, но оружие создают самое лучшее. Познакомьтесь, товарищи, мой сын – Александр Сталин.

Оружейники назвали себя и пожали протянутую юношескую руку. Фёдорова точно молнией ударило, когда его ладонь стиснули тонкие, но неожиданно сильные пальцы, перепачканные оружейной смазкой…

Отгремели январские праздники и снова потекли трудовые будни.

Семнадцатого января в переполненном Кремлевском зале царила напряжённая тишина. Давно здесь не было такой аудитории: маститые Григорович, Поликарпов, Туполев, молодые Лавочкин, Сухой, Яковлев, Четверухин, Гудков и ещё многие другие, словом – весь наличный состав советской авиаконструкторской мысли. Отдельной группой расположились приглашенные итальянцы: Джузеппе Габриелли, Джованни Пенья, Алессандро Маркетти, Челестино Розателли и ещё несколько человек. Вместе с ними сидели и «красные бароны» – Роберт Бартини, Вильгельм Мессершмитт, Эрнст Циндель и Эрнст Хейнкель. Ещё чуть в сторонке обосновались двигателисты: Люлька, Климов, Шевцов, Микулин, Стечкин, Чаромский и Ханс-Иохан фон Охайн. А кроме ведущих конструкторов и их замов, в зале сидели начальники конструкторских отделов и бригад.

Из совещания выпали лишь конструкторы вертолётной техники – их уже объединили приказом СНК в одно конструкторское бюро и выдали техническое задание.

А над собравшимися витала атмосфера нервозности, медленно, но верно приближавшаяся к тихой панике. Главный вопрос – «Зачем нас здесь собрали?» – пока оставался без ответа. Но это бы ещё полбеды: собрать могут, к примеру, чтобы поздравить с успехами, поставить новые задачи, наконец, просто для обсуждения развития самолётостроения с учётом объединения двух социалистических стран в один союз. Всякое может быть, вот только одно «но». Одно, но очень веское и солидное: Микоян, работавший с Поликарповым, поведал в курилке, что последние восемь месяцев Николай Николаевич во время рабочих обсуждений всё чаще и чаще вдруг замирает на полуслове, молчит, а потом машет рукой и бурчит что-то вроде: «Ну, это всё не так важно…» А после в его кабинете находят обрывки чертежей и эскизов каких-то невероятных аппаратов и листки, исчерканные непонятными формулами. То есть формулы-то как раз понятные – непонятно только, к чему они могут относиться…

– И на что эти аппараты похожи? – поинтересовался Александр Яковлев. – Истребители или бомбардировщики?

– Я тебе сейчас набросаю, Саша, а ты уж сам решай, что это такое, – ответил Микоян, и, вырвав листок из блокнота, несколькими штрихами изобразил нечто стремительное. – Вот. Если ты сможешь ответить, истребитель это или бомбовоз – мы тебе всем КаБэ в ножки поклонимся.

Яковлев недоуменно повертел в руках рисунок, а потом с апломбом заявил:

– Ни то и ни другое. Оно вообще не полетит!

– Правда? – ехидно поинтересовался Томашевич. – Совсем-совсем? Ни при каких условиях? – он уже видел эскизный проект реактивного «Дорнье», и хотя говорить об этом ему категорически запретили, это не мешало в открытую потешаться над менее информированными товарищами.

Яковлев не любил Дмитрия Людвиговича, и тот платил ему взаимностью. Томашевич был из конструкторов «старой школы» и с некоторым пренебрежением относился к «молодым да ранним», полагая их «безграмотными авантюристами». Александр же Сергеевич, как представитель тех самых «молодых да ранних», утверждал, что «старая школа» – это сборище троглодитов от авиации, которым уже ничего нового не выдумать.

– Ни при каких реальных условиях, – жестко заявил Яковлев, нажав на слово «реальных». – А если у вас, товарищ Томашевич, есть возражения, то готов поспорить… – и он ещё раз посмотрел на рисунок, теперь уже более внимательно. – При таком профиле крыла скорости должны быть такие… такие…

– А разве они в принципе недостижимы? – поинтересовался Михаил Михайлович Пашинин, заместитель Поликарпова. – Я слышал, что недостижимы только скорости, превышающие скорость света. Но этот красавец вроде как и не должен летать быстрее света, а?

Пашинин, несмотря на молодой возраст, был сторонником «старой школы» и «короля истребителей», так что ничего иного, кроме ехидства, Яковлев от него и не ожидал. Хотя в этом зале только итальянцы были не в курсе того, что Яковлеву симпатизирует САМ. Хозяин…

– Очень интересно, – хмыкнул сидевший рядом с Яковлевым совсем ещё юный зять Михаила Кагановича Сильванский. – А вы, уважаемый товарищ, вслед за товарищем Томашевичем готовы народные деньги переводить на странные эксперименты? По достижению самолётами скорости звука, так, что ли? – скорчил он презрительную гримасу. – Ничего у вас не получится, дорогие товарищи: концы лопастей винта войдут во флаттер – и пиши пропало. Я это ещё на втором курсе выяснил, а у вас, вероятно, как у Сантос-Дюмона: «Самолёты не поддаются расчетам, так же как музыка или живопись»?[17]

– А где вы здесь разглядели винт, молодой человек? – едко спросил Томашевич. – Покажите, сделайте одолжение, а то я, по старости и слабости зрения, и не разгляжу…

Пикировка могла бы затянуться, но в это время распахнулись двери, и в зал вошли семеро. Весь зал в едином порыве поднялся: вошедшими были Сталин, Муссолини, Эрнст Тельман, а следом за ними шёл человек в штатском костюме, с близорукими глазами на умном, тонком лице. И замыкали группу трое офицеров-авиаторов в форме майоров РККВФ, «Росса Аэронаутика» и Люфтваффе соответственно.

Против ожидания, Сталин, Муссолини и Тельман сели с самого края стола президиума, а в центре устроились три лётчика. Многие советские авиаконструкторы хорошо знали лобастого, упрямого майора Чкалова, их итальянским коллегам был хорошо знаком майор Франческо Брак-Папа – лётчик-испытатель, прославившийся на весь Апеннинский полуостров своими рекордами и отчаянным воздушным хулиганством, а немецкие специалисты были знакомы с вернувшимся из США Эрнстом Удетом – асом Первой мировой войны.

Пилоты почти синхронно оглянулись на лидеров, и те также синхронно чуть кивнули. Чкалов встал и подошел к краю сцены:

– Вот что, товарищи. Мы здесь все собрались ради одного, на первый взгляд, очень простого дела. Дело самое простое: нашей авиации – как у нас, так и в Италии и Германии – нужны новые самолёты. Истребитель-перехватчик, пригодный, кстати, и для ночного боя. Истребители поля боя двух типов: истребитель-бомбардировщик и многоцелевой истребитель. А кроме того, нам нужны бомбардировщики: пикирующий лёгкий, с бомбовой нагрузкой около тонны; лёгкий фронтовой с такой же нагрузкой, но с увеличенной дальностью и возможностью действия не только в тактическом, но и в оперативном тылу противника; средний бомбардировщик с бомбовой нагрузкой в три тонны для работы по оперативным и стратегическим тылам; тяжёлый бомбардировщик дальнего действия с нагрузкой до шести тонн бомб.

В зале началось некоторое шевеление, а Чкалов меж тем продолжал:

– Кроме того, нашей авиации требуются бронированные штурмовики для действий непосредственно на поле боя, тактический и стратегический разведчики, а для морской авиации – легкие и средние торпедоносцы, могущие нести одну или две авиационные торпеды соответственно. Задача ясна, товарищи?

– Это, простите, конкурс? – помолчав, спросил с места Григорович и закашлялся. Патриарх русского авиаконструирования последнее время чувствовал себя неважно. – А какие же, простите, нам даются сроки? И когда состоится обсуждение технического задания? И потом хотелось бы уточнить: в этом конкурсе участвуют все присутствующие?

Тут же загомонили все. Старики и молодые тут же кинулись обсуждать характеристики будущих машин, дружно наседая на мотористов с требованиями дать им то, а лучше – это, а уж в идеале – и то, и это, и ещё другого «восемь штук заверните»…

Брак-Папа подошел к Чкалову и хлопнул его по плечу. На груди итальянца неброско сверкнул новенький орден Красного Знамени – за десять побед в германском небе. Тщательно подбирая слова, майор Росса Аэронаутика медленно заговорил: