Культ Ктулху (сборник) - Коллектив авторов - Страница 8

Устремившись к двери, он потянулся, расправив затекшие руки.

– Папа! – крикнул он и услышал, как голос сломался, едва вырвавшись из горла.

Солнце заливало лестницу через окна на площадке. Воздух был сухой и горячий и нес легкий привкус тлена. Запах этот заставил Артура внезапно содрогнуться – содрогнуться в приступе острого ужаса. Он узнал его, вспомнил – и смрад, и тяжесть в венах, воспаленный язык, горящий рот… Казалось, века прошли, но вот она, память, взмывает, как дух, из глубин прошлого. Все это он уже чувствовал раньше.

Он тяжело оперся о перила и наполовину соскользнул, наполовину скатился вниз по ступенькам.

Ночью отец умер. Он лежал, как восковая кукла, привязанный к кровати, с лицом изможденным и едва узнаваемым. Несколько мгновений Артур тупо стоял в изножье кровати, затем поднялся в свою спальню.

Почти сразу же сверху раздался выстрел: он разрядил оба ствола себе в голову.

Трагедию Дровяного озера обнаружили случайно, три дня спустя. Партия рыболовов нашла тела и известила власти; началось расследование.

Артур Дарейя со всей очевидностью встретил смерть от собственной руки. Характер ранений и то, каким образом он держал оружие, исключали всякую возможность подлога. Однако смерть доктора Генри Дарейи поставила полицию в совершеннейший тупик, ибо его связанный труп, нетронутый за исключением двух небольших рваных ранок на яремной вене, был совершенно лишен крови. Протокол вскрытия Генри Дарейи постановил смерть «от неизвестных причин», и только лишь после того, как в дело вмешалась желтая пресса, и таблоиды занялись семейной историей дома Дарейя, публика получила некоторые объяснения – правда, совершенно невероятные и фантастические.

Подобные нелепые домыслы, разумеется, оскорбляли общественное мнение, однако, ввиду грозящего разразиться скандала, власти почли необходимым спешно отправить обоих Дарейя в крематорий.

«Сих же черных молитв сиречь заклинаний существует семь: три – для обычных чар и надобностей и столько же – для нечистых и для полного изничтожения врагов всех и всяких. Относительно же седьмого тех интересующихся сими материями предупреждаю особо. Да не будет прочитано седьмое заклинание ни в каком случае и никогда, если только не желает оператор узреть ужаснейшего демона. И хотя не явится демон, если не произнести слова заклинания у Кровавого Алтаря Древних, а не в другом каком месте, да остережется всякий сие читающий. Ибо да будет ему известно, что сарацинский колдун именем Май Лазаль безо всякой на то причины огульно возгласил сии страшные слова, и пришел к нему демон, и, не найдя кровавой жертвы, разгневался на мага и разорвал его в клочья. Живая кровь дитяти или чистой девы для тех целей лучше всего, но и зверя всякого, доброго тельца или овна, будет достаточно. Но пуще всего берегись, чтобы жертва не умерла до исторгания крови, чтобы кровь ее не стала мертвой, ибо тогда гнев демона возрастет стократно. Если жертва угодна окажется, демон даст богомерзкую силу, так что слуга его станет богат и возвысится надо всеми соседями».

Уже в третий раз и со всевозрастающим волнением Эммет Телквист читал эти поблекшие слова, заключенные в рассыпающейся в руках, необычайно интересной и, по всей вероятности, даже уникальной в своем роде рукописной книге. Он обнаружил ее случайно несколько дней назад, роясь в пыльных ящиках, содержавших библиотеку покойного дядюшки.

Книга называлась без затей – «Истинная магика»; автор поименовал себя Теофилусом Уэнном. Вполне возможно, это был псевдоним; судя по содержанию, опрометчивый писатель имел все основания, чтобы скрывать свою подлинную личность. То была настоящая энциклопедия всяческой дьявольщины. Во всем явствовала неподдельная и весьма эрудированная ученость, щедро расточаемая на разнообразные предметы эзотерического и запретного свойства. Подробные дискуссии о чарах и одержимостях перемежались штудиями о вампиризме и легендами о вурдалаках, целыми страницами, посвященными демонологии, ведовским культам, мистическим идолам и ритуальной резне, несказанным осквернениям и жутким, творимым в полнолуние жертвоприношениям силам изначальной тьмы.

Составитель сам, по всей очевидности, был выдающимся некромантом. Слог его, самодовольный и даже капризный, без легчайшего дуновения юмора, свидетельствовал об эгоизме и недюжинном высокомерии. Теофилус Уэнн – или кто бы там ни скрывался под этим именем – писал обо всем со смертельной серьезностью.

Эммет Телквист, деревенский изгой, отчаявшееся мизантропическое порождение бесславного отца и умершей в безумии матери, расценил книгу как нежданный дар, чудесное сокровище, тайное хранилище мудрости и силы, которое даст ему возможность выступить, наконец, на одном поле с более удачливыми соседями – и победить.

Он всегда был неудачником, предметом самых мстительных местных сплетен – и всегда ощущал некоторое сродство с законами и силами, противными человеческому роду.

Дядюшка, единственный из родственников, кого он вообще помнил, был угрюмый, желчный, жестокосердный старик, терпевший мальчишку только за то, что он бегал по делам и выполнял всю домашнюю работу. Эммет ни мгновение не сомневался, что дядя без колебаний вышвырнул бы его на улицу, не будь он такой рабочей клячей. Какие там узы крови, кого они волнуют!

Если бы не его внезапная и даже несколько таинственная кончина, старый мерзавец наверняка проследил бы, чтобы племянник унаследовал одни только воспоминания, и притом самые черные. Однако за отсутствием завещания Эммет Телквист получил в полное свое владение ветхую дядину ферму и всю содержащуюся в ней скудную движимость. И вот теперь, жадно щурясь на полинявшие буквы, выведенные рукой некроманта, он поневоле начинал верить, что в руки ему попалось нежданное чудо – ненамеренный подарок от ненавистного родича. Более того, ряд вопросов, немало озадачивавших его в прошлом, разрешился сам собой. Некоторые странности дядюшкиного поведения – долгие отлучки, особенно по ночам, бормотание и шепот, частенько доносившиеся из его комнаты, необъяснимые источники дохода – теперь вдруг раз! – и разъяснились.

Короче говоря, Эммет чуть не дрожал от волнения и предвкушения, переворачивая страницу, на которой было начертано седьмое заклинание. Текст оказался выписан особыми синевато-серыми чернилами, которые, казалось, чуть-чуть фосфоресцировали. Прочесть слова он не решился – только глянул на них мельком, убедившись, что они представляют собой нагромождение бессмысленных гласных, часто перемежающихся именем «Ниогта», и тут же отвел взгляд. Хитро улыбаясь себе под нос, он отлистал назад и перечел параграф, содержавший введение и объяснение к заклинаниям. О, он прекрасно понимал, что Теофилус Уэнн подразумевал под «Кровавым Алтарем Древних». Ему, Эммету Телквисту, довелось однажды увидеть такое.

И хотя это случилось много лет назад, когда болота были еще не настолько непроходимы, какими стали с тех пор, он практически не сомневался, что сумеет отыскать проклятый жертвенный кромлех еще раз. Слишком хорошо он помнил, как крался по едва заметной над топью тропинке, вившейся сквозь пустошь! Неожиданное возвышение, словно окутанное тенью, даже на полуденном солнце; круг тяжелых монолитов, холм в центре и огромная плоская глыба на вершине, ржаво-красная, сплошь в невыразимых, мрачных пятнах, стереть которые не смогли ни дожди, ни ветра на протяжении всех прошедших веков. Никому и никогда он не говорил о своем открытии. Болота были местом запретным: официально – из-за встречавшихся там, по слухам, зыбучих песков и ядовитых змей. Не раз Эммет собственными глазами наблюдал, как деревенские старики крестились при одном упоминании этих мест. Поговаривали, даже охотничьи собаки бросали след, если дичи хватало ума улепетнуть от них на бескрайние эти просторы.

Все еще дрожа от предвкушения силы, которая вот-вот упадет ему в руки, Эммет Телквист погрузился в раздумья. Ни за что он не повторит ошибку этого злосчастного сарацинского колдуна, Май Лазаля! Правда на человеческую жертву – «дитя или чистую деву» – он все-таки не решился, но овцой-то разжиться уж всяко удастся. Можно спокойно выкрасть одну под покровом ночи из любого деревенского стада. Все окрестные леса и закоулки он знал назубок: когда пропажи хватятся, они с овцой будут уже далеко.