Принцессы Романовы: царские племянницы - Соротокина Нина Матвеевна - Страница 9

А меж тем сам Салтыков, как сообщает М. И. Семевский, «своей семейной жизнью являл соблазн на всю Курляндию и Польшу». За десять лет брака жена ему совершенно опротивела. Он завел любовную связь с девицей из простонародья, своей служанкой, представлял ее в обществе как свою фаворитку. И при этом бил жену смертным боем. Если бедная Александра Григорьевна слишком ему досаждала слезами и попреками, то он морил ее голодом.

Страшная картина! Княгине Салтыковой не у кого было просить в Курляндии защиты, и, естественно, она бросилась за помощью к герцогине Анне. Неизвестно, вместе ли они сочиняли челобитную в Петербург или Александра Григорьевна самолично в один прекрасный день послала в Петербург два письма: одно государю Петру, другое – государыне.

О челобитной проведала в столице Прасковья Федоровна. Она испугалась и за себя, и за любимого брата, защитника ее и помощника, и немедленно отписала в Митаву, бросай-де все и поспешай в Петербург, дабы на месте разобраться с этим делом. Клан Долгоруковых силен, они в обиду свою Александру Григорьевну просто так не дадут. Батюшка Александры, князь Григорий Федорович, тайный советник и кавалер, обретается в Варшаве чрезвычайным и полномочным министром. Он достойный противник и может такое дело раздуть, что потом греха не оберешься.

Салтыков внял совету сестры и спешно уехал в Петербург. Жену он с собой не взял, но для острастки избил ее до бессознательного состояния. Во всем, что случилось, он видел происки Анны Ивановны. В Митаве он не может отомстить ей полной мерой, но уж в России постарается взять свое.

И как в этой ситуации могла повести себя Анна? Конечно, она забрала полумертвую женщину во дворец и поручила ее заботам лекаря. Прошло какое-то время, и Александра Григорьевна получила строгий приказ от мужа – немедленно ехать в Россию. Опять на унижение и побои? До Петербурга далеко, там страшно и люто, а до Варшавы ближе. Бедная женщина решила ехать к отцу, и Анна ее в этом поддержала.

И поехала Александра Григорьевна к батюшке, трясясь от ужаса и собственной смелости, но в дороге смалодушничала, решила «подстраховаться» и послала мужу письмо, едет-де в Варшаву, но не по собственной воле, а по приказу отца. «Не смела я его воли преслушать. А когда изволите приказать быть – я готова. Не надеюсь я от Вашего на то гневу, понеже имела давно от Вас дозволение». Письмо это потом послужило уликой против Долгоруких в длинной бесконечной тяжбе супругов Салтыковых.

Князь в Варшаве пришел в ужас от бедственного состояния единственной дочери и громыхнул в Петербург письмом к царю: «…негодяй супруг бил безвинно… морил голодом… такие гонения терпела, что и описать невозможно… что было ее, все ограбил». Салтыков тоже ответил челобитной: мол, не бил, не морил, не грабил… Обычное дело.

Во всей этой истории нас интересуют реакция и поступки герцогини Анны. Она была напугана. Салтыков в Петербурге столько всего наговорил сестре, столько намутил, что Прасковья Федоровна перестала отвечать на письма дочери, более того, грозила ей проклятием. И таки прокляла Анну со временем – но перед смертью покаялась и простила дочь.

Гнев матери – крест тяжкий, но куда более опасна нелюбовь государя-дядюшки и супруги его. В письме Прасковья Федоровна не скрывала своей злости на Анну, но это дела родственные, а знать бы, что она наговорила при дворе. Может быть, такое, что уж и жить не стоит. Анна вполне натурально страшилась своей участи, ведь она целиком зависела от воли Петра.

Но в конце июня 1719 года Анна получила от императрицы доброжелательное письмо. Это было трудное время для Екатерины. Два месяца назад, в апреле, умер наследник Петр Петрович, любимый «шишечка». Он был горестно оплакан родителями. Россия осталась без наследника. И тем не менее царица нашла время и силы, чтобы написать племяннице. Екатерина Алексеевна интересовалась житьем герцогини Анны и между делом спрашивала о поведении Салтыкова в Митаве.

Из ответа Анны видно, какое облегчение и радость она испытала, дождавшись весточки от государыни. В ответ Анна пишет (письмо от 4 июля, мы его уже цитировали): «Государыня моя тетушка, матушка царица Екатерина Алексеевна, здравствуй, государыня моя, на многие лета вкупе с государем нашим батюшком, дядюшком и с государынями нашими сестрицами.

Благодарствую, матушка моя, за милость Вашу, што пожаловала исволила вспомнить меня. Не знаю, матушка моя, как мне благодарить за высокую Вашу миласть; как я обрадовалась, Бог Вас, свет мой, самое так порадует. Ей, ей, дарагая моя тетушка! Я на свете ничему так не радовалась, как нынче радуюсь о милости Вашей к себе, и прошу, матушка мая, впреть меня содержать в своей неотменной милости: ей, ей, у меня кроме тебя, свет мой, нет никакой надежды! И вручаю я себя в миласть тваю материнскую, и надеюсь, радость моя тетушка, што не оставишь меня в своей миласти и до маей смерти».

Бесконечная преамбула! Анна словно бы все кланяется, кланяется, никак не может голову поднять и начать говорить по делу. Но, наконец, собралась с духом и рассказала про все безобразия своего дяди Василия Федоровича, и как ей самой «противности делал», и как над женой измывался. Потом в тех же страстных тонах начала писать про Бестужева, которым «всем довольна» и который «в моих здешних делах очень харашо поступает». Но скоро опять возвращается к дядюшке. Салтыков, судя по письму, наговорил матери не только про Анну, но и про сестру ее Екатерину.

Вот как она пишет: «При сем прашу, матушка моя, как у самаво Бога – у вас, дарагая моя тетушка: покажи нада мною материнскую власть: попроси, свет мой, милости у дарагова государя нашева, батюшка-дядюшка, обо мне, штоб показал милость: мое супружественнае дела ко окончанию привесть, дабы я болше в сокрушении и терпении от моих злодеев, ссораю кматушке не была. Истенна, матушка моя, донашу: неснозна, как нами ругаютца! Если бы я таперь была при матушки, чаю была бы чуть жива от их смуток: я думаю, и сестрица от них, чаю, сокрушилась. Не оставь, мой свет, сие в своей милости».

Читать эти строки смешно и странно. Понятие «грамматика» забыто – как говорим, так и пишем. Длинное это письмо можно растащить на цитаты, и каждая из них показывала бы Анну со смешной и невыгодной стороны. Но не будем забывать, что знатнейшее дворянство в России было малограмотно, со временем некоторые из них вообще забыли родной язык и изъяснялись исключительно по-французски. Собственноручное письмо Анны полно бедой, неуверенностью, обидой. «Вам, матушка мая, извесна, што у меня ничего нет, краме што с воли вашей выписаны штофы; а ежели к чему случай позавет, и я не имею нарочетых алмазов, ни кружев, ни полотен, ни платья нарочетава: и втом ко мне исволте учинить, матушка моя, по высокой своей миласти, из здешних пошленых денек, а деревенскими доходами насилу магу дом и стол свой в гот содержать. Так же определен по вашему указу, Бестужев сын ко мне обар-камарам-юнкаром; живет другой год без жалованья, и просит у меня жалованья, и вы, свет мой, как исволите?»

Так и видишь, сидит Анна, льет слезы и пишет свои каракули. А ведь ей двадцать пять лет, она немецкая герцогиня и дочь русского царя. А как царю привести в порядок «супружественные дела», если он 1 мая этого года вышел в море, а в Петербург вернулся только 20 августа?

В Курляндии меж тем разгорелись нешуточные страсти. Польша принимала в этих разногласиях самое активное участие. Герцог Фердинанд был бездетным. После его смерти Курляндию можно было бы вернуть под власть Польши и разбить ее на воеводства. А здесь вдруг совсем не к месту русская герцогиня Анна. А если она вступит в новый брак и родит наследника? Тогда Курляндия будет потеряна для Польши навсегда. Следующий разговор о браке возник только в 1723 году, но и он был безрезультатным.

На сейме 1719 года произошла серьезная схватка между двумя партиями с условными названиями «русской» и «польской». Первая настаивала на герцогском управлении в Курляндии под немецким влиянием и нынешним положением дел. Вторая партия вообще не хотела герцогства. Борьба эта была столь активной, что Анне было рекомендовано до времени уехать из Митавы в Ригу и там ждать решение вопроса. Сам герцог Фердинанд тоже сбежал от греха подальше и правил Курляндией из Данцига.