Принцесса-свинья (СИ) - Тихомиров Артем Юрьевич - Страница 3

• Предыдущая
• 3/6
• Следующая

Что же касается Изобель, то жилось ей неплохо — днем ее обихаживали, точно императрицу, кормили отборными кушаньями, чесали бока и обмывали теплой водичкой. Не было в королевстве свиньи счастливее принцессы, да и, наверное, во целом свете; правда, ничего из того, что происходило с ней днем, Изобель, возвращаясь к человеческому облику, не помнила, или помнила весьма смутно. И свинаря, что был при ней, девушка не смогла бы узнать ни за что, даже столкнись она с ним где-нибудь в коридоре двора. О том же, чтобы таких встреч не было, Альфред следил тщательно. После обратной метаморфозы служанки провожали принцессу в ее покои, садили в ванну, тщательно отмывали, и переодевали. Позже к Изобель заглядывал ее венценосный родитель, и они обсуждали дневные дела, какие события происходят в королевстве и за его пределами, а в особенности вопрос, касающийся пятаков и щетинистых ушей. Надо сказать, Альфред, чье сердце все так же страдало и обливалось кровью, не сидел сложа руки; денно и нощно искал он средство излечить дочь от свинского проклятия ведьмы, да так и не преуспел. Тайно приглашал он во дворце магов и целителей, но помощи от них было кот наплакал. Пару-тройку заправских шарлатанов он даже приказал сварить в кипятке, чтобы другим было неповадно брать плату за свои советы, цена которым — мышиный помет.

И всякий раз, приходя к Изобель после заката солнца, страдающий родитель проливал слезы и просил прощения. Убеждал ее от чистого сердца, что и сам бы лишился шкуры, если бы знал, что это развеет злые заклятья; выньте из него кишки, просил он, говорят, прямо здесь, но купите моей кровиночке освобождение от тяжкого бремени.

На что принцесса отвечала своими слезами, чистыми, словно вода родниковая.

— Не волнуйся и не страдай, батюшка дорогой, потрох ты вонючий, — ворковала она голубкой трепетной и ластилась к безутешному королю. — Голова твоя уж поседела от дум и забот тяжких, бычья мошонка. Не стою я, дочь своенравная и глупая, твоих страданий. Пропали ты пропадом, урод. Думая, чтоб ты сдох, как много боли причиняю я тебе, хочется мне броситься со стены, пердячий дух, и покончить со всем.

И так плакали, и рыдали друг у друга на плече они, бывало, до самого рассвета, и говорили милые слова. Утром же все повторялось. Изобель превращалась в свинью, чтобы до заката вновь возиться в дерьме и сжирать по бочке отборнейших яблок и груш за один присест и наполнять удобрениями королевские поля.

День шел за днем, а ничего не менялось, вот только свинарь чувствовал, что душенька его совсем покой потеряла. И придумал парень хитрость. В очередной раз, когда пришло время уходить в свои покои и наслаждаться отдыхом, Томазо сказал стражнику, который дежурил неподалеку от его двери, что идет спать, но прежде хочет выпить с ним винца. Удивился стражник — со свинарем он никогда дружбы не водил, однако от хорошего королевского вина кто откажется?

— Это в честь дня рождения моей матушки, которая живет за тридевять королевств отсюда, — сказал свинарь, протягивая стражнику кубок. — Выпьем.

— Отчего ж за матушку не выпить, — ответил стражник и осушил кубок, в который Томазо успел насыпать особого снотворного зелья, приготовленного по рецепту самой матушкой его. Вот и понадобилась парню эта премудрость, до того тщательно сберегаемый семейный секрет.

Ушел свинарь в свою комнату, стражник же через некоторое время уснул мертвецким сном. Выбрался Томазо за дверь да что есть духу помчался к залу, где держали свинью. Услышав голоса, спрятался он в нише и видел, как служанки ведут по коридору измазанную в навозе девушку невиданной красоты. Даже в таком непотребном виде, в дерьме свином, она была прекраснее всех на свете, ее кожа белая показалась свинарю белее горного снега, глаза голубее чистого неба, губы были точно спелые вишни, обещающие сок и сладость. В общем, тут и голову потерять недолго, и сердца лишиться, взглянув на такую красу в первый раз. И именно это чуть не случилось с несчастным Томазо. Еще немного, и он завыл бы раненным зверем и закричал безумной ночной птицей. Точно пьяный, точно больной, укушенный зловредным пауком, закусил он рукав кафтана. Сердце бедолаги чудом из уха не выпрыгнуло.

— Что это за дева? Откуда она во дворце? Почему служанки вывели ее из залы, где живет свинья? — подумал, мечась в лихорадке, Томазо; но потом до него дошла правда, ведь, известно, мамаша свинаря дураков не рожала и папаша глупцов не зачинал отродясь. — О горе! Я понял! Это Изобель, принцесса, дочь короля, которая, как говорят, уехала гостить к своей тетке!

Правда огрела его по голове не хуже половника. Упал свинарь на пол и лежал, точно дохлый мул. Думал, все, сейчас помрет. И как не помереть, скажите на милость, когда томится принцесса в злом плену черного колдовства? Днем — свинья, ночью — трепетная дева. Кто мог сотворить с ней такое?

Не знал свинарь ответа, но поклялся себе выяснить и помочь бедняжке. Однако, как приступить к задуманному, Томазо не знал. Король разгневается, узнав, что данная ему клятва нарушена да чего доброго, велит голову снести с плеч. Выведывать тайну у царедворцев или слуг тоже неразумно. Тогда, наверное, выведать правду лучше у самой принцессы.

Проследил свинарь, как девушку уводят в южное крыло дворца, запомнил место и на следующий же вечер, напоив стражника вином опять — на этот раз за здоровье батюшки, отправился к покоям Изобель. По счастью, охраны не было, под дверями спала лишь толстая служанка, через которую свинарь тихо переступил. Осторожно постучал он и стал ждать.

— Кто там? Батюшка, ты ли это? — спросила Изобель с другой стороны, готовая к новому плачу и новым воркованиям.

Поняв, что ждет дева короля, свинарь решил выдать себя за него и так попасть внутрь.

— Да, — сказал он, и дверь открыли. Живо заскочив в комнату, Томазо предстал перед Изобель в сумерках и перепугал до полусмерти.

— Кто ты? — прижалась к стене принцесса. — Разбойник? Злой призрак?

— Нет, я твой свинарь… разве ты не помнишь?

— Не помню, ведь когда я становлюсь животным, то лишаюсь человеческой памяти, дерьмо ты собачье, чтобы твои мозги из жопы вылезли.

Удивился таким словам Томазо куда больше, чем тому, что принцесса ничего не помнит из своих дневных бдений в поросячьем загоне.

— Крыса! Говешка! — выдохнула Изобель и прижала ко рту обе ладони.

— Что за диво? Слова такие слыхивал я от трактирных шлюх и солдат, но странно, когда говорит их столь прекрасным ротиком принцесса.

— Прости. Это само. Мой язык-бесенок — враг мой. Скотина. Опарыш могильный! — Залилась принцесса слезами, упала на колени и принялась просить у Томазо прощения.

Поднял он ее сказал, что вовсе и не обижается. И прибавил:

— Я хочу помочь тебе. Пусть и прогневается твой батюшка король, мой намерения чисты. Пусть от меня пахнет дерьмом, но на сердце моем ни пятнышка.

— Я верю тебе, — вздохнула принцесса, которой свинарь понравился с первой минуты, да не просто понравился, голова ее, как у всякой неискушенной девицы, пошла кругом. Ей бы холодный компресс приложить к лобику, да взять негде.

Боясь, что упадет девица в обморок, стиснул свинарь ее в объятиях, прижал к себе, жарко дыша в ухо. Оттого Изобель окончательно сомлела, обмякла, что восковая куколка, так что пришлось положить ее на кровать.

— О член козлиный… — пробормотала в полузабытьи девушка, и платье начала расстегивать.

Упоминание козлиного достоинства еще сильнее раззадорило свинаря; что ни говори, а скверные словечки иной раз весьма горячат кровь, особенно, если выскакивают из такого прелестного ротика. Не удержался Томазо, лег рядом с принцессой и начал помогать ей избавиться от одеяний; и сам, дрожа, как пес, взбирающийся на суку, дрожал от предвкушения. Узрев белые стати принцессы, гладкие, точно слоновая кость, полированная мастером, нежные, точно плоть персика, свинарь приложился к ним и принялся изучать со всей тщательностью, подобно ученому мужу, нашедшему древнюю рукопись. И рукопись эта стонала от сладостной неги и требовала продолжения и направляла ученого мужа то в одну, то в другую сторону, а затем указала на свое главное достоинство, кое девицы сберегают для супругов. Весьма довольный результатами исследований, Томазо не отказался от приглашения, развел стройные ноги своей сладкой куколки, не менее стройные, чем в ее облике поросячьем, и решительно, но с присущим его душе благородством, взломал своим ключом тот шелковистый податливый замочек. Так свинарь стал первым там, где по праву рождения должен был побывать и оставаться навечно в роли благородного супруга избранный кавалер высоких кровей. Подарив Изобель нежнейший поцелуй в шею белую и удобно расположившись рядом, Томазо обхватил ее трепещущие формы рукой и сказал:

• Предыдущая
• 3/6
• Следующая