Маньяк из Бержерака. Дом судьи. Мегрэ и человек на скамейке (сборник) - Сименон Жорж - Страница 21

Это была Франсуаза в кокетливом костюме нежно-зеленого цвета.

– Мне можно остаться? – спросила мадам Мегрэ.

– Конечно. А вот и они… Открой им, пожалуйста.

За дверью послышалось тяжелое дыхание, и в номер вошла полная дама, вытирая лоб платком.

– Значит, здесь находится нотариус, который, кажется, вовсе не нотариус!

Вульгарный голос. И не только голос! Кажется, ей было не более сорока пяти лет. Растолстевшая блондинка с вялым ртом. Очевидно, она еще не избавилась от претензий на красоту, потому что была накрашена так ярко, словно собиралась выйти на сцену.

При беглом взгляде на нее создавалось впечатление, что вы ее уже видели раньше. И тут же догадывались почему: она представляла собой ставший сегодня редким характерный типаж певички, когда-то выступавшей в кабаре. Губы сердечком. Перетянутая талия. Зовущий взгляд. Обнаженные молочно-белые плечи. Своеобразная раскачивающаяся походка, взгляд на собеседника, словно на зрителей с подмостков…

– Мадам Босолей? – галантно поинтересовался Мегрэ. – Присаживайтесь, прошу вас… И вы тоже, мадемуазель…

Франсуаза осталась стоять. Она была готова взорваться.

– Предупреждаю вас, что я буду жаловаться! Мне еще не приходилось сталкиваться с таким безобразием…

Ледюк топтался возле двери с весьма жалким видом; легко было догадаться, что у него не все прошло как по маслу.

– Успокойтесь, мадемуазель. Надеюсь, вы извините меня за желание повидать вашу мать…

– Кто вам сказал, что это моя мать?

Мадам Босолей ничего не понимала. Она то и дело переводила растерянный взгляд с сохранявшего полное спокойствие Мегрэ на Франсуазу, дрожавшую от бешенства.

– Я, по крайней мере, могу предположить это, поскольку вы отправились на вокзал, чтобы встретить ее…

– Мадемуазель пыталась помешать матери прийти к вам! – со вздохом произнес Ледюк, упорно рассматривая ковер.

– И как же тебе удалось справиться с этой проблемой?

Вместо Ледюка ответила Франсуаза:

– Он угрожал нам! Говорил об ордере на арест, словно мы воровки… Пусть он покажет этот ордер, или я…

И она протянула руку к телефонной трубке. Без сомнения, Ледюк превысил свои полномочия. И теперь его терзали угрызения совести.

– Я предполагал, что они могут в любой момент устроить скандал в зале ожидания!

– Минутку, мадемуазель. Кому вы хотите позвонить?

– Кому… Прокурору, конечно…

– Сядьте! И, заметьте, я не мешаю вам звонить. Наоборот!.. Но, возможно, в общих интересах вам не стоит торопиться…

– Мама, я запрещаю тебе отвечать!

– Но я ничего не понимаю! В конце концов, вы нотариус или комиссар полиции?

– Комиссар!

Ее растерянный жест должен был означать что-то вроде: «В таком случае я даже не знаю…»

Было очевидно, что женщина уже встречалась с полицией, и от этих встреч у нее осталось если не почтительное, то, по крайней мере, настороженное отношение к этой организации.

– Я все же не понимаю, почему меня…

– Вам ничто не угрожает, мадам. Сейчас вы все поймете… Я просто хочу задать вам несколько вопросов, только и всего.

– Так что, никакого наследства нет?

– Я пока точно не могу сказать…

– Это безобразие! – буркнула Франсуаза. – Мама, не отвечай ему!

Она не могла усидеть на месте. Ее нервные пальцы терзали носовой платок. Время от времени она бросала на Ледюка ненавидящий взгляд.

– Могу предположить, что по профессии вы лирическая певица?

Он знал, что эти два слова способны затронуть самую чувствительную струну в душе его собеседницы.

– Да, господин комиссар, я пела в «Олимпии» в те времена, когда…

– Мне кажется, я вспоминаю ваше имя на афишах… Босолей… Ивонн, не так ли?

– Жозефина Босолей!.. После того как медики порекомендовали мне перебраться в более теплые края, я предприняла турне по Италии, Турции, Сирии, Египту…

Ах, эти времена кабаре! Он прекрасно представлял ее на убогих подмостках в типичных для Парижа заведениях, посещавшихся преимущественно хлыщами и офицерами местного гарнизона… Закончив номер, она спускалась к публике и обходила столы с подносом в руках, иногда выпивала бокал-другой шампанского с поклонниками…

– Потом вы обосновались в Алжире?

– Ну да! Однако моя первая девочка родилась в Каире…

Франсуаза находилась на грани нервного срыва. Она могла в любой момент наброситься на Мегрэ.

– Полагаю, ее отца вы не знали?

– Простите, я очень хорошо знала его! Английский офицер, приписанный к…

– В Алжире у вас родилась вторая дочь. Это была Франсуаза…

– Правильно. И это стало концом моей артистической карьеры… Дело в том, что после родов я очень долго болела… А когда поправилась, у меня пропал голос.

– И тогда?..

– Отец Франсуазы заботился обо мне, пока его не отозвали во Францию… Он был сотрудником таможенной службы…

Подтвердилось все, о чем догадывался Мегрэ. Теперь он мог восстановить без каких-либо пробелов жизнь матери и двух дочерей в Алжире: мадам Босолей, еще сохранившая привлекательность, завела серьезных друзей. А дочери постепенно выросли…

Разве может показаться странным, что они должны были выбрать ту же дорожку, что и их мать?

Старшей было всего шестнадцать лет…

– Я мечтала, чтобы они стали танцовщицами! Потому что эта профессия далеко не так неблагодарна, как пение! Тем более за границей! Жермен стала брать уроки у одного моего приятеля, обосновавшегося в Алжире…

– Но вскоре она заболела…

– Она вам рассказывала? Да, у нее всегда было слабое здоровье… Может быть, сказалось то, что ей пришлось часто переезжать с места на место, когда она была маленькой… Ведь мне не хотелось оставлять ее с кормилицей… Я сделала для нее нечто вроде колыбельки, которую можно было повесить в купе…

В общем, весьма мужественная женщина! И теперь она прекрасно себя чувствовала! Поэтому не понимала, что могло довести ее дочь до такого состояния! Ведь Мегрэ беседовал с ней так вежливо, был таким предупредительным… Более того, он говорил на простом, вполне понятном для нее языке!

Она была артисткой. Она много путешествовала. Да, у нее были любовники, от которых она родила двух дочерей. Разве в этом есть что-то плохое?

– У дочери были проблемы с легкими?

– Нет, что-то с головой… Она постоянно жаловалась на головные боли… Потом у нее неожиданно начался менингит, и ее пришлось срочно поместить в больницу…

Стоп! Она почувствовала, что ей пора остановиться! До сих пор все, что она рассказывала, относилось только к ней и ее семье. Но теперь Жозефина Босолей подошла к критической точке. Не представляя, что ей следует, а чего не следует говорить, она в отчаянии пыталась встретиться взглядом с Франсуазой.

– Мама, комиссар не имеет права допрашивать тебя! Не смей ему отвечать…

Легко было ей так говорить! Но мадам Босолей прекрасно знала, как опасно вызывать раздражение у полицейского. И ей хотелось, чтобы все вокруг были довольны.

Ледюк, к которому вернулась самоуверенность, бросал на Мегрэ взгляды, в которых читалось: «Процесс пошел!»

– Послушайте, мадам… Вы можете говорить или молчать… Это ваше право. Но это не значит, что вам не будут задавать вопросы в другом, менее приятном месте… Например, в суде присяжных.

– Но я ничего не сделала!

– Вот именно! Поэтому мне кажется, что самым разумным с вашей стороны было бы отвечать на мои вопросы. Что же касается вас, мадемуазель Франсуаза…

Девушка его не слушала. Она схватила телефонную трубку и взволнованно говорила в нее, искоса поглядывая на Ледюка, словно ожидая, что тот в любой момент может попытаться отобрать у нее телефон.

– Алло!.. Он в больнице?.. Неважно!.. Немедленно позовите его!.. Хорошо, тогда передайте ему, чтобы он сейчас же приехал в гостиницу «Англетер»… Да, да!.. Он все поймет… Скажите, что звонила Франсуаза!

Несколько секунд она еще слушала собеседника, потом положила трубку и с вызовом взглянула на Мегрэ.