Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк - Страница 28

Обернувшись, она увидела, что клинок вонзился в топчан на дюйм в стороне от шеи Анежки. Невероятное облегчение почти лишило ее сил. В этот момент девочка пошевелилась. Объятая страхом женщина вцепилась в полу плаща Атанасиуса. Анежка медленно открыла глаза.

Черный дым поднялся из-под раскрытых век. Там была только тьма, тьма живая и жадная. Жуткая, потусторонняя сила сдавила виски, сжала в спазме горло. Перед глазами поплыло, стены комнаты исказились и потекли, воздух дрожал, словно над раскаленным песком пустыни. Удивленные голоса Шафранека и Таубеншлага звучали глухо и гулко, как сквозь водную толщу. Единственное, что не утратило реальности, – Атанасиус, стоящий рядом с ней.

Пропорции пространства расширились, стены и потолок удалились бесконечно, постепенно растворившись в пурпурном тумане, который клубился, как живой, хотя не было даже намека на ветер. Анежка поднялась в воздух, как подвешенная за невидимые нити марионетка. Тело ее только частично обладало какой-то подвижностью – плечо правой руки, предплечье левой, правое бедро, голова. При этом каждая часть словно обладала собственной волей, двигаясь хаотично и невпопад с остальными.

Атанасиус поднял Ангелику на ноги, оттащил назад, закрыл собой. Сбросил плащ, повел плечами, издав отчетливый металлический скрип. Тьма, смешанная с фиолетовым туманом, окутывала все вокруг, делая неразличимыми очертания и границы места. Одно было ясно – это была уже не комната аптекаря. Воздух стал сырым и отвратительно пах тиной, пол под ногами обратился в чавкающую жижей губку мха. Темные, искривленные столбы проступали в тумане.

– Что происходит? – спросила Ангелика. Ужас сковал ее ледяными цепями так, что даже говорить было трудно.

– Другой путь.

Слова Атанасиуса послужили сигналом. Анежка выгнулась дугой, издав продолжительный и жуткий вой, после чего тело ее стало деформироваться, вытягиваясь и искажаясь. Одежда разорвалась, превратившись в длинные, ветхие лоскуты, спутанным ворохом висящие вдоль тела. Руки и ноги удлинились, добавив по нескольку суставов, изгибающихся в разных направлениях. Шея тоже вытянулась, отросли волосы, превратившись в лохмы, спадающие до самых ног. Они скрыли лицо, и теперь видно было только черный дым, который поднимался сквозь них оттуда, где прятались глаза.

Последней метаморфозой стала вторая пара рук, выросшая из плеч монстра. Обе пары оканчивались длинными пальцами, которые венчали трехфутовые, саблями изогнутые когти. Пражская Кормилица предстала в истинном своем облике, какой до сих пор видели лишь терзаемые кошмарами младенцы…

– Нас выбирают по зову крови, – вдруг произнес Атанасиус. – Мы можем помочь лишь тем, с кем ощущаем кровную связь. Если бы не моя связь с тобой, я не ощутил бы следа Анежки.

Слова эти, сказанные пред ликом чудовища, казались столь же неуместными, сколь и болезненно-сокровенными. Будто лишь теперь механическая кукла получила право и волю произнести их.

Чудовище с воем бросилось на них. Оттолкнув Ангелику, Атанасиус уклонился от страшных когтей, вцепился свободной рукой в лохмотья, подтянулся, забрасывая себя наверх, к груди монстра. Паучьи лапы сомкнулись на нем, заключая в смертельные объятия, – и все же клинок успел вонзиться в основание шеи, превратив торжествующий вопль в сдавленное хрипение. Огромная фигура взорвалась тьмой, густым чернильным дымом. Непроглядные клубы ударили Ангелику в грудь, отшвырнув на несколько метров, ослепив и оглушив. Сквозь звон в ушах, сквозь хриплый вой призрака и грохот рушащегося мироздания женщина все же слышала – едва заметный, исчезающий…

Скрип высвобожденных пружин.

Негромко скрипнули дверные петли. В мастерскую, тесную и сумрачную, проник луч слабого света. Он скользнул по загадочному внутреннему убранству, множеству механических частей из меди, дерева и стали. Ангелика, еще слабая после недавних потрясений, прошла к верстаку, где работал майстер Цвак.

Ничего не изменилось с ее последнего визита – только в застекленном шкафу стало на одну куклу меньше. Цвак заметил ее, поднял голову:

– А, дитя мое! Рад видеть вас в добром здравии. Как ваша дочь?

– Спасибо, майстер, с Анежкой все хорошо.

– Чем обязан вашему визиту?

Ангелика замерла. Она долго готовила себя к этому разговору, но сейчас ею вдруг овладела робость. Зачем все это? Зачем эти слова? Наверняка старый кукольный мастер знает все куда лучше нее. В конце концов, это он их создает.

Нет. Атанасиус пожертвовал своей жизнью для нее. Пусть даже жизнь эта и была всего лишь искусной имитацией. Имитацией ли? Последние слова автоматона все еще звучали в воспоминаниях Ангелики. Слова, которые она не могла забыть.

– Я хотела вас спросить… Об автоматонах.

Цвак покачал головой:

– Спросить? Боюсь, вы пришли сюда не спрашивать. Вы хотите рассказать мне о жертве Атанасиуса и о чувствах, которые вы разглядели в нем.

Он помолчал, задумчиво вертя в руках несколько надетых на тонкий вал шестеренок.

– Атанасиус был автоматоном, – продолжил он за миг до того, как тишина стала тягостной. – Но не таким, каких делают во Франции. Его и подобных ему я построил в поисках секрета, которым владел Иехуда Лев Бен Бецаэль Махараль ми-Праг, великий рабби, создавший голема. Я открыл секрет – это оказалось не так уж и сложно. Но вместе с тем я узнал еще кое-что.

– Что же? – спросила Ангелика.

Цвак улыбнулся:

– Нет бытия без Провидения. Каждому сотворенному с рождения начертан свой путь.

– И каков же был путь Атанасиуса?

Цвак покачал головой, словно сокрушаясь о чем-то.

– Помните, – произнес он, – в первую нашу встречу я посетовал, что вы выбрали именно его? Я знал, что судьба его свершится в ту ночь. Жизнь автоматона коротка – им не отмерено столько, сколько нам. Но в свой срок они проходят тот же путь, что и мы. Оттого и ощущения их острее наших. Судьба Атанасиуса была сложнее судеб его братьев и сестер. Он был создан, чтобы полюбить вас. Так создаются все они, думаю, это вы уже поняли. Но ему одному начертано было осознать эту любовь – и осознанно пожертвовать собой ради нее. Участь столь же ужасная, сколь и прекрасная.

Ангелика кивнула. Не было смысла говорить – все было сказано самим Цваком. Она поднялась и направилась к выходу. Впереди ее ждала жизнь – долгая и полная. Позади оставалась пустота. И воспоминания. Когда она замерла на пороге, старый кукольник, следивший за ней, произнес всего одну короткую фразу:

– Йехова Элохим Мет.

Земля поехала под ногами, когда я в очередной раз налег на лопату. Зашевелилась, будто живая, задрожала, как заведенный трактор. Музыкальным звоном отозвались стекла в доме. Одно из них лопнуло, усыпав цветочную клумбу крупными осколками. Истерично завопила сигнализация «тойоты», и вороны, снявшиеся с деревьев, поддержали ее громким граем.

Землетрясение!

Пальцы непроизвольно вцепились в черенок лопаты. Волнение почвы продолжалось: заросли малины вдоль забора ходили ходуном, словно кто-то нарочно тряс тонкие колючие ветки, провода на столбах раскачивались из стороны в сторону, покатилось по выложенной плиткой дорожке оцинкованное ведро. С соседского дома грохнулась антенна, съехала по крыше да так и повисла, раскачиваясь на кабеле. Под ногами плясали мелкие комья земли, подпрыгивая, как попкорн на сковороде.

Толчки прекратились так же внезапно, как и начались. Наступила тишина, оглашаемая лишь птичьими криками да ревом сигнализаций – возмущенные колебаниями автомобили протестовали во всем поселке. Я посмотрел вверх – туда, где дачные участки, карабкавшиеся к вершине горы, исчезали за ее гребнем. На некоторых из них стояли хозяева, выбежавшие из домов либо застигнутые качкой во время работы. Многие воспользовались хорошей погодой, чтобы подготовить землю к посадке…

Стянув перчатку, я сунул руку в карман и нащупал брелок сигнализации. Подмигнув фарами, «тойота» умиротворенно бибикнула и затихла. Я грустно глянул на разбитое окно – самое большое в доме, замучаешься стекло везти из города, – а потом внимание привлекло нечто странное, случившееся со свежевскопанным полем. Оставив лопату, я двинулся вдоль дорожки, пытаясь понять, что же произошло.